Жизнь в женской тюрьме рассказы заключенных

Кира Сагайдарова отсидела 5 лет и 4 месяца за подделку документов и кражу в особо крупном размере. Ирина Носкова отсидела 4 года и 6 месяцев за кражу. Ирина Чермошенцева — 3 года за употребление наркотиков и кражу. Все — в ИК-2. Они решились рассказать о том, что творится в женских колониях: издевательства на производстве, избиения заключенных, сексуальное насилие, суицид.

ПОЛНАЯ ВЕРСИЯ: ТРИ ИСТОРИИ БЫВШИХ ЗАКЛЮЧЕННЫХ О НАСИЛИИ, СУИЦИДЕ И ИЗБИЕНИЯХ В ЖЕНСКОЙ КОЛОНИИ

Кира Сагайдарова: Когда я попала на зону, первое впечатоение у меня было, я не могу сказать, что плохое. Люди играют в волейбол, играет музыка — все в принципе нормально. Но когда среди людей, которые идут на промзону, я стала узнавать своих знакомых, с которыми сидела в 6 изоляторе здесь, в Москве, я поняла, что ничего хорошего здесь быть не может, потому что люди уставшие, грязные, серые лица, грязные одежды.

Ирина Носкова: Когда я приехала в колонию, только слезла с автозека, я заулыбалась. Мне администрация сказала: «Сотри с лица улыбку!».

Ирина Чермошенцева: Когда я приехала на ИК-2, я увидела очень много своих знакомых, с которыми сидела на СИЗО. Была серая масса в грязных польтах, потому что это была зима, серые лица… Я кому-то даже пыталась помахать рукой, но в ответ они даже не моргнули глазом, потому что они боялись.

ИЗДЕВАТЕЛЬСТВА НА ПРОИЗВОДСТВЕ

Кира Сагайдарова: Основная моя работа должна была заключаться в том, чтобы снимать видеосъемки, производить фотосъемки осужденных, монтировать эти видео и потом показывать по кабельному телевидению. Кроме этого, в любое вообще время суток они меня могли вызвать по громкой связи, сказать «иди садись, делай, там, на новый этап ориентировки, забивай птк окуз — базу данных осужденных. СКолько времени на часах — неважно. Устала я, спала — не спала — это неважно. Когда в концовке я отказалась от этой работы окончательно, в 2011 году, они меня закрыли в суз, т.е. посадили в отряд строгих условий содержания.

Ирина Носкова: На второй день, когда я приехала в колонию, меня вывели на швейное производство. Не спрашивают — умеешь ты шить, не умеешь ты шить. Видишь ты в первый раз или в последний раз ты эту машинку видишь. Но, чтоб база была. Разумеется, девчонки там не отшиваются, потому что девчонки там ни разу не шили, не видели машинку. За то, что они не отшиваются, остаются на заявках. Если рабочий день должен быть с 7 утра до 16, как положено по закону, то они работают там с 7 утра до 00 ночи, потому что так постоянные заявки. Оставляют на обеды, если ты не отшиваешься. Разумеется, ты не отшиваешься, потому что тебе надо где-то полгода, чтобы ты как-то схватить эту операцию, уже уметь шить. Полгода тебя просто убивают: могут бригадиры подойти, потому что с них требует начальник промзоны Рыжов базу, а они базу не дают, потому что шить не умеют девчонки. Бригадир избивает. Он избил тебя, там, раз, может подойти тебя взять за волосы, ударить головой об машинку, либо отвезти в бендежку, там тебя отпинают руками, ногами, либо снять ремень с машинки швейной и отлупить тебя.

Ирина Чермошенцева: Дней 5 подряд меня водили к Рыжову. Т.е. я заходила к нему в кабинет, и он делает такие моменты: вставай к стенке, рки на стенку, смотри на картину. Берет дубину и начинает бить. Начиная от спины, кончая попой. Я ходила черная, у меня было все черное. Она мне говорит: «Будешь шить?», я говорю «Не буду», она мне говорит: «Будешь шить?», я говорю «Не буду». Ну, и так какое-то первое время, потом она от меня отстала, потому что она поняла, что это бесполезно. Шить у меня не получалось. Они поставили меня на упаковку, упаковывать. У меня все руки опухли от упаковки, потому что там все пропитано ватином, а у меня кожа такая. Я говорю: «Я не буду упаковывать, потому что у меня все руки опухли». Опять я ходила, опять я получала. Но в итоге попала в художественную мастерскую, так как я умею рисовать. Вот тогда у меня все наладилось в этом лагере, потому что художественная мастерская — это самое, мне кажется, лучшее из того, что есть в этом лагере. Мы там рисовали картины, делали матрешек, т.е. можно сказать, что начальнику колонии мы были нужны, скажем так. И начальнику колонии, и начальнику производства. Потому что мы делали такие вещи, которые они давали в подарок.

СУИЦИД

Ирина Носкова: Вот был у нас случай на швейной фабрике, когда избили девушку одну. Бригада ушла на обед, а ее оставили шить, так как она не успевает. В это время, пкоа бригада была на обеде, она взяла ножницы и убежала в туалет на улицу, и так вскрыла себе вены. Так как там дается небольшое количество времени на обед, пол часа, они успели придти, обнаружили ее в туалете, и ее спасли. Это с несколькими людьми такое происходило. Вскрываются там очень часто.

Кира Сагайдарова: Я помню, в 2012 году я сидела в изоляторе уже, это был май месяц. И со мной сидела там, ну не со мной конкретно, она сидела в другой камере — девочка, ну, женщина, ей лет, быть может, за 40 было. До этого у нее были попытки: она пряталась в жилзоне, и избивали ее очень, и издевались. На тот момент, когда она повесилась, она в изоляторе провела, елси я не ошибаюсь, где-то месяцев 5, наверное, безвылазно. Зима — это самое страшное время. Открыта камера без дверей, зимой — самое большое, градусов 12. Когда огненная батарея, к которой не подойти и не погреться, даже близко. Вот подходишь к ней — мерзнешь, дотрагиваешься до нее — обжигаешься. Платьице вот такое коротенькое с коротким рукавом и градусов 12 температура, на окнах лед. Т.е. она просто не выдержала% ее избивали при движении «ласточкой», т.е с согнутыми ногами, полусидя, туловище вперед и руки назад — как на пожизненном заключении передвигаются мужчины. Передвигаются, ну, можно сказать, слабее, чем мы. Мы нагибаемся в три погибели и бегаем по коридору, наверно, метров 15-20, туда-назад. Ответственный колонии, который приходит на отбой, ему пока не надоест смотреть и издеваться, пока ему люди не начнут чуть ли не в ноги падать. Они при этом еще ставят поперек на моим туловищем дубинал, ПР-73 или еще какую-нибудь палку, и если я пробегаю и задеваю эту палку, они бьют мне со всего размаха по спине, по голове, без разницы — куда. Я сама ни раз, там, падала и плакала, и что там только не было. Т.е. им безразлично. Был период, когда они поливали нас холодной водой в изоляторе. Зимой! Т.е. там и так без того холодно, а они нас из бутылок водой холодной поливают, чтобы нам веселее жилось там. Они нам говорили: « А не надо было в ШИЗО приходить, надо был сидеть в жилзоне!». Причем в ШИЗО в любой нормальной зоне за такие нарушения не сажают. Дадут выговор за расстегнутую пуговицу, но не посадят на 15 суток.

И вот эта женщина, она просидела там месяцев 5, наверно. Объявляла голодовку, недели две не ела ничего. Она не собиралась покончить жизнь самоубийством, она просто хотела уехать на больницу. Т.е. она до этого, пока была в ШИЗО, пыталась и со второго яруса упасть, че-то себе сломать. Там люди страдали из-за нее, потому что наказывали других, они говорили: «Следи за ней, чтоб она ничего с собой не делала». Потом ее перевели в пкт. Там их всего двое было. Вторая женщина, которая с ней была, она 11 мая уезжает на больницу, и Сухова Альфия остается одна. Естественно, она придумала выход какой-то из этого положения: пришла пересменка, и получилось так, что возле моей камеры задержались, возле 5-ой, а она сидела в 1-ой. пкт досматривают последней, проводят проверку. И они возле нас задержались, потому что мы стали ругаться, и они опять какие-то нарушения нам хотели повесить. Пока мы ругались, за вот этот период, т.е. если бы они сразу провели проверку и пришли к ее камере, она бы не успела повеситься. А так как, он пришли в ШИЗО, посмотрели в глазок — она домывала пол, она была жива-здорова. И они, вот, проверили первую камеру, вторую, мою последнюю, у нас задержались минут на 5, наверно — за этот период она перекинула колготки через батарею верхнюю, залезла в петлю и повесилась. Они открыли камеру, после нашей камеры, а они не имеют право открыть полностью камеру, пока не придет оперативный дежурный. Они открыли камеру, видят, что она весит дергается, и говорят, я, вот, как сейчас, помню эти слова, потому что через кормушку все слышно: «О, повесилась». И дальше продолжает грызть семечки. Естественно, через 5-10 минут туда набежала вся администрация. Самое страшное, что Поршин, такой, стоит и говорит, начальник колонии: «А кто ей вообще разрешил колготки? Как мы сейчас докажем, что она сама повесилась, а не мы ее повесили?». Т.е. его не волновал факт суицида. Они открыли дверь, они еще могли ее спасти. Они просто не стали этого делать. Они сняли ее с петли, положили на пол и ходили через нее. А нас из камеры выводили доставать этот труп, т.е., ну, из помещения. Естественно, когда мы отказались, они очень жестоко, там, с нами… Т.е., лежит труп на полу, а они… ой, я даже не хочу это вспоминать, т.е, это ужасно. Такое безразличие: он переступал через этот труп, как через бревно. Ходил, там, ругался, почему у них это в камере было, это. Его не волновало, что человека нет. Приедет сын — забирать мать… короче, все, выключайте, не могу разговаривать.

Ирина Чермошенцева: Со мной в отряде сидела девочка, звали ее Чепырина Татьяна. Она работала на фабрике. Т.е., я работала в художественной мастерской, а она на фабрике. У нее была очень сложная операция, она, естественно, не отшивалась, оан ан фабрике практически жила. Ее не выпускали ни на обед, ни на ужин. Т.е. ей там, кто мог, приносил кусок хлеба, она постоянна сидела шила-шила. Ее забивали до такой степени. Помимо того, что ее избивал бригадир, ее в отряде избивал дневальный, ее еще и  избивала милиция. В один прекрасный день все как бы пошли на развод. Нет, точнее днем я ее увидела в столовой, на обеде: она стояла с тряпкой и ведром, протирала столы. Я подхожу, говорю: «Тань, ты че опять на хоз.работах?», она мне говорит «Ир, я так уже устала, не могу больше, — говорит. — У меня сил нет. Я не сплю, я на одних хоз.работах и постоянно шью». Я говорю: «Ну, потерпи чуть-чуть, щас че-нить наладится, может, пошив наладится». В итоге вечером все пошли на ужин, бригадир ее на ужин не выпустил и оставил ее шить. И она подошла к бригадиру, к Бойченко. Подошла и говорит: «Можно я хотя бы в туалет схожу?», та ее отпустила хотя бы в туалет, потому что в туалет тоже не выпускают. Очень редко. И она побежала за бригадой, т.е. она выбежала в жилзону тоже. Отметилась по доске, что как бы она тоже вышла. Побежала в дежурную часть и сказала, вот, я опаздываю за бригадой на ужин. На тот момент никто не знал. Когда начали ее искать, никто не знал где она есть. Человека не хватает в зоне. Подняли панику. Нашли ее в ДМР, в домике в детском, она на собственном платке удавилась. Я не знаю, как они потом списывали этот труп, потому что тело было все, даже не синего, а фиолетового цвета. Понятно было, что человека сначала били, прежде чем она повесилась. Жалко, конечно, ее. Потом нашли ее письма от цензора, даже еще не отправленные домой, т.е. цензор еще не успел отправить домой эти письма. Письма были детям. «Дорогие мои, я вас люблю, скоро вернусь домой… Ждите мнея…». У нее двое детей было — два мальчика. Эти письма были детям. С открыткой. Т.е. она отправила это письмо, она еще не успела уйти. Т.е. она не собиралась вешаться. Она походу сделала последний шаг уже, она устала.

СЕКСУАЛЬНОЕ НАСИЛИЕ

Кира Сагайдарова: Я когда приехала колонию, тогда на безконвойное сопровождение выводили очень маленькое количество заключенных, примерно, человека 3-4. У них на балансе колонии есть свиноферма, мтф (молочнотоварная ферма), т.е. там работают осужденные. Они должны как следить за крупным рогатым скотом, за свиньями, там, убирать, доить коров и выполнять какие-то там работы. У них там есть работодатель, который когда-то давно отбывал наказание за изнасилование. Где-то примерно год 2009-2010: начали ходить слухи, что он издевается над женщинами, насилует их. Т.е. человеку, который там не был, которого туда не выводили на безконвой передвижение, никогда в жизни  в это не поверит. Я сама очень долго не верила в это, пока в 2012 году к нам в СУЗ буквально в мае 2013 года посадили двух женщин: одна девочка молодая, очень симпатичная, а вторая — уже в возрасте, такая. Они просто-напросто уже пошли на крайний ход. Их вывели на безконвойку, он над ними издевался, там, насиловал. Вот это молодая которая девочка, она сама лично мне рассказывала, что он не только сам, он уже настолько обнаглел, что он приводил своих друзей, чтоб над ней издеваться. Единственный вариант, который они придумали: просто взяли где-то там, то ли у него в машине, то ли где-то в подсобном помещении у него, нашли спиртные напитки, распили их, т.е. допустили злостное нарушение с той целью, что им было все равно, что с ними сделаю за это, лишь бы их только туда не выводили. Что сделал начальник колонии? Ему кто-то сказал, что они сделали это нарочно, чтобы не работать на мтф. Он их в одном пальто и в ботинках без колготок выводил на плац. Они целый день копали снег, приносили его с места на место. Вечером он приводил их в ШИЗО, я сама там лично сидела в тот момент. Он приводил их в ШИЗО, ставил в камере вот так вот на растяжку, с вытянутыми руками на целую ночь. Они вот так стояли. Утром он открывал камеру, выводил их опять на снег. Так на протяжении недели. Как только вот это формальные 15 суток закончились, он их опять вывел на безконвойное передвижение.

Ирина Носкова: У меня есть одна знакомая девочка, Наташа Рычагова, она работала на швейной фабрике. Ее забрали на расконвойное передвижение, где она проработала совсем немного, может, месяца 2, может,3, но недолго. Когда она вернулась с расконвойного передвижения, я ее увидела, это было вообще что-то. Она очень сильно изменилась, она очень сильно похудела, она стала замызганной. Она даже когда ходила, она ж работала в бригаде, она знает эту бригаду, там, осужденных, они ни на кого не смотрела. Она смотрела все время вниз. И когда я с ней пыталась поговорить, «Наташ, ну что ж с тобой произошло?», туда-сюда, она тольок начинала мне рассказывать, у нее накатывались слезы на глаза и она от меня уходила. И, получилось у меня с ней поговорить. Она мне рассказала то, что вот этот вот, кто у них там главный мужчина этот, то, что он их избивает, заставляет их заниматься сексом, и все в таком роде. А если ты отказываешься, он мог избивать их плетками, и, не знаю, всем.

ТРИ НАЧАЛЬНИКА

Кира Сагайдарова: Вот совсем недавно был случай. Они, правда не могут знать, что мы об этом знаем, но буквально месяца два назад начальник колонии сменился, у них там новые заморочки: они стали готовить закатки на зиму — огурцы они, там, катают на продажу в магазин. Вот он пришел в колонию, ему че-то там не понравилось, не понравилось то ли качество, то ли че-то еще, он просто вывел ее на плац и еще одну осужденную, которая за это все отвечает. Поставил им банки с огурцами трехлитровые, и при всей колонии заставил это есть. Прям на плацу!  И стоял улыбался. Втроем они стояли и улыбались: Кемяев, Рыжов и Поршин.

Ирина Чермошенцева: В ИК-2 есть такой Кемяев, всем известный. Всем-всем-всем. Да, мне кажется, сейчас назови «Кемяев» — все прям задрожат. Ненормальный чуть с головой человек. Т.е., если попасть к нему в кабинет, у него есть такой шкафчик, он открывает его, достает красные боксерские перчатки, одевает и боксирует на женщинах. Т.е. он бьет неважно куда. Реально, вот, боксерскими красными перчатками. Женщина упала — он может еще с ноги куда-нибудь ударить, там, в живот, неважно куда, он не смотрит. Я не знаю, к нему даже подойдет беременная женщина, и он не будет знать о том, что она беременна, он может вообще так избить, что может быть какой-нибудь там выкидыш или еще что-нибудь в этом роде. Т.е. сначала он начинает бить перчатками, а потом бить ногами. Т.е. это у него в порядке вещей, у него такие профилактические беседы и работы. И если ты к нему в кабинет попадешь, ты по-любому оттуда не выйдешь не тронутая. Т.е. обязательно ты получишь у него в кабинете.

Ирина Носкова: Рыжов — начальник швейного производства. За невыдачу базы, которая дневная должна быть, он наказывает бригадиров бригады. А наказывает как: он может одеть всех в юбки, вывести на плац — с маршем с песнями будут гулять. Может, если определенный бригадир приводит кого-то к нему в кабинет, он разворачивает лицом к стене, руки на стену, достает из шкафа доску, длинную такую, широкую, и начинает избивать осужденную. Говорит: «Если еще раз тебя бригадир приведет ко мне, я тебя буду бить по голове!».

Что творится за высокими стенами женских колоний в России, 33-летняя Галина Воробьева знает не понаслышке. На счету матери троих детей — два срока в Ленинградской и Можайской колониях. Блатные расклады, борьба за выживание, лесбийская любовь и разлука с детьми — лишь малая часть того, что она видела за решеткой. И хотя о своих отсидках заключенные говорят неохотно, Воробьева согласилась побеседовать с «Лентой.ру» и рассказать подробно о жизни в женской колонии.

Галя родилась в Рыбинске, что в Ярославской области. Родители развелись, когда она была совсем маленькой; девочка осталась с матерью. Потом мама умерла, и десятилетняя Галя попала в детский дом. У отца к тому времени была другая семья. В 16 лет Галя Воробьева выпустилась из детского дома со специальностью портной-закройщик, стала жить самостоятельно: тусовки, легкие наркотики, друзья — и никакого контроля. Потом появились героин и амфетамин.

«Меня закрыли»

В жизни каждого наркомана бывают периоды просветления. Я вышла замуж, родила дочь и сына. Но потом срыв, тянет обратно, хочется движухи. Уходила из семьи — вечеринки, тусовки, — потом возвращалась. Две-три недели отсутствия были для меня в порядке вещей. В 2007 году органы опеки лишили меня родительских прав. Мой отец оформил опекунство на моих детей, несмотря на то, что мы не общались. Видимо, у него было чувство вины за то, что отстранился в свое время от моего воспитания. С мужем мы к тому времени уже развелись.

В 2010 году была еще одна попытка начать нормальную жизнь. Я устроилась на работу, попыталась стать нормальным человеком. Перестала колоться, но начала пить. Просто заменила одно другим. Когда выпиваешь, легко заводить новые знакомства. Так у меня появилась компания. Новые друзья воровали, занимались грабежами, мошенничеством. Я тоже начала красть. Очередная пьянка, отобрали у кого-то телефон и деньги, завели дело. Но тогда мне дали шанс — отпустили под подписку о невыезде. А я не оценила этого, прямо под подпиской, в той же компании, снова совершила грабеж — и меня закрыли [арестовали].

В СИЗО провела восемь месяцев. После общения с уголовниками в своей компании я была наслышана про порядки. Есть такое понятие — семейничество: подружилась с двумя сокамерницами, мы вели общее хозяйство, делились продуктами, с остальными были ровные отношения.

«Женщины-зечки — тревожный контингент»

В 2012 году я получила три года, и меня отправили в женскую колонию в Ленинградской области — Ульяновка называется. Женщины вообще сложные создания, а женщины-зечки — это тревожный контингент, психика у всех нарушена. На зоне авторитет у «кратких» — это неоднократно судимые.

Залог успеха на зоне в том, чтобы «хорошо сидеть». А что это значит? Чтоб не наезжала администрация, чтоб ровные отношения с зечками. Ты должна уметь за себя постоять. Я вот уверенная в себе, физического давления на меня было мало, в основном моральный пресс. Напряжение каждый день, потому что каждый день ты должна отстаивать свои права: на место в комнате питания, в каптерке, на розетку, в курилке, ну и так еще по мелочи. Но если рот не открывать, если не можешь отстоять свое мнение, разрулить ситуацию, то тебя чморят. Делают разные пакости: бойкот процветает, тебе говорят все, что о тебе думают, могут подложить запрещенку — духи, цветные вещи. На воле это мелочи, а там это взыскание, и если его получишь, то уже не можешь выйти по УДО. А выйти все стремятся. Но если ты чмо, то сами зеки будут ставить тебе палки в колеса.

Вышла из карантина, мне выдали форму 52 размера, а я ношу 44-й. Это пиджак-юбка, пиджак-брюки. Одна дама предложила мне ушить форму за блок сигарет и стограммовую банку кофе. Отдала ей форму, а она «задинамила»: две недели я не могла ее найти, потом наконец-то отловила в курилке и вежливо спрашиваю: «Что за дела?» Она давно сидела и, видимо, решила на новенькой отработаться. Ответила мне: «Ты кто такая? Иди гуляй». Годы общения с уголовниками и наркоманами на мне сказались, и я надавала ей. Через пару часов дамочка принесла мне ушитую форму и вернула сигареты. Так я получила свое первое взыскание.

Мне повезло очень сильно: наш бригадир Яна, которая 16 лет отсидела, оказалась моей землячкой. Есть негласное правило: земляки помогают друг другу. Она грамотно руководила, могла договориться с администрацией, все к ней шли за помощью, хоть она и строгая была.

Я еще в карантине была, мне прислали посылку: сапоги, цветные кофты, термо- и корректирующее белье. Хоть ты и на зоне, но хочется минимального комфорта и красоты, а в колонии ходят только в форме — платок, пальто и обувь. Но кто давно сидит и у администрации на хорошем счету, имеют послабление: они могут носить одежду и обувь неустановленного образца. Я обратилась к Яне за помощью, и через некоторое время мне, новичку, разрешили носить свои сапоги и водолазку с блестками. Еще Яна помогла мне с работой. Сначала меня распределили на швейное производство, но там платили копейки — 300-400 рублей в месяц. А потом Яна устроила меня на вольное производство, которое было на территории нашей колонии. Там производили пластмассовые изделия. Зарплата уже 2000 рублей в месяц плюс бонусы за переработку — сигареты и кофе, а это ценный товар в колонии, которым все можно оплатить.

«Забычила — и получился разбой»

Я вышла из Ульяновки в январе 2015 года с настроем, что сидеть больше не хочу. Вернулась в Рыбинск и устроилась на работу официанткой. Директор кафе лояльно отнесся к моей судимости. Все было хорошо. Познакомилась с молодым человеком. Забеременела, потом выяснилось, что он наркоман. Завязать у него не получилось, и мы расстались. Однажды с подружкой поехала в гости, опять пьянка. Видимо, тюремные устои дали о себе знать.

Забычила — и получился разбой. В том же 2015-м мне дали 2,5 года. Мой начальник просил за меня и соседи, поэтому получила по минимуму. Прокурор просил пять лет. Приехала в Можайскую колонию с огромным животом: 36 недель срока. Сама волокла два тяжеленных чемодана, никто из сотрудников не помог. С нами были еще две мамочки с младенцами: одному три месяца, другому девять. Сотрудницы у них молча забрали детей, они спрашивают — куда? Те ответили им по-хамски. Сразу поняла, что здесь все будет очень жестко.

После родов я стала работать нянечкой в доме ребенка при колонии. Декретный отпуск 71 день. У меня были 15 новорожденных, я буквально выползала с работы. Малыши постоянно плачут, потому что голодные, морально очень тяжело. Даже не было возможности увидеть своего ребенка. Впервые сына увидела через четыре месяца.

В Можайке с 2010 года зечки жили вместе с детьми, но потом из-за какой-то инфекции детки стали умирать, и корпус совместного пребывания закрыли. В 2012 году его открыли, но мамочки все равно не жили с детьми. И вот мы — десять мамок — стали ходить к администрации и выбивать совместное проживание. Писали жалобы президенту, уполномоченному по правам человека, по правам ребенка. У меня была подруга Юля, она юридически подкована была — адвокат, помогала нам.

Большинство наших жалоб не уходили из колонии, администрация все время придумывала разные отмазки — просто им не хотелось брать ответственность: это же постоянные проверки, излишнее внимание к колонии. Нас прятали от проверяющих, когда приезжали представители общественной наблюдательной комиссии (ОНК), чтобы мы не жаловались им. Мы, в свою очередь, шли на шантаж, что все расскажем про здешние порядки, если нам не разрешат жить с детьми. В итоге, когда моему Матвею исполнилось восемь месяцев, мы стали жить вместе.

Ничего слаще морковки мой сын не видел. Я была в постоянном поиске вкусняшек для него, витаминов. Конфеты, печенье, фрукты — все под запретом. Можно только то, что в официальном меню, а там только зеленое яблоко. Когда я в первый раз дала ему банан — Матвею было полтора года, — он не знал, что с ним делать. Раз в полгода подруга присылала посылку, а там дефицит: влажные салфетки, подгузники, игрушки.

Когда смотришь на своего ребенка и понимаешь, что ты не можешь ему ничего дать, — это убивает. То, что я родила его в колонии, очень на меня повлияло, я переосмыслила тогда всю свою жизнь. Хочется компенсировать ему все, чтобы Матвей не вспоминал, где он родился.

Потом я опять пошла по кабинетам, требовала изменить методы лечения. Там ужасное медицинское обслуживание, детей закалывают антибиотиками. Когда один заболел, его не изолируют из группы, и он заражает остальных. Сразу всех начинают колоть серьезными препаратами, даже новорожденных. У меня сын теперь как наркоман, его никакие щадящие лекарства не берут, потому что в Можайке их подсадили на Цефтриаксон — антибиотик широкого спектра действия.

У меня на руках восьмимесячная девочка начинала орать, когда приходила медсестра с уколами. Она ее узнавала и понимала, что сейчас будет больно, вцеплялась своими ручками в меня. Этого не забыть никогда!

С этой системой ничего сделать нельзя. Сотрудники тебе говорят: а ты чем думала, когда беременная совершала преступления? И ты не можешь ничего им сказать, потому что это действительно так. Начинаешь объяснять, что это же дети, а тебе говорят: это дети зечек. Какое отношение к нам — спецконтингенту, такое же и к нашим детям. Осознание того, что ты бессильна, очень угнетает.

«Я не в лесбийской теме»

В Ульяновке страсти кипели. А вот Можайская — это колония нравов. За лесбиянство, назовем вещи своими именами, строго наказывали, и там этого было очень мало. Оно присутствовало, но скрыто, завуалировано, напоказ ничего не выставлялось. Если женщины и жили какими-то отношениями, то об этом знал очень узкий круг. А в питерской колонии все это процветало. Все три года там я была в шоке. Знаки внимания — записки, подарки — все как в отношениях мужчины и женщины, за тобой начинают ухаживать, но как-то сложнее и страшнее.

Я, как только попала в колонию, заметила, что одна дама в столовой стала пристально на меня смотреть на обедах. Постоянно ощущала ее пристальный взгляд. Однажды утром на своей тумбочке я нашла горячий кофе, шоколадку и записку. Там было написано: давай пообщаемся. Я поспрашивала девочек, кто принес. И они сказали, что эта женщина. Я встретила ее в курилке и объяснила, что не стоит мне уделять внимание — я не в лесбийской теме. Но она еще полгода проявляла настойчивость, дарила презенты: открытка, гель для душа, какая-то цветная футболка в подарочной упаковке, духи даже, которые в колонии запрещены.

В этой каше варились все подряд, вне зависимости от длительности срока, просто природа брала свое, но для меня это неприемлемо. Я воспитана так, что отношения только с мужчинами. Если вам нравится — занимайтесь, но без меня. Уединялись по-разному: ширмовали шконарь (завешивали простынями первый этаж двухъярусной кровати), на заводе в потаенных местечках… Все понимали, терпели, не обращали внимания. Я, когда видела, не молчала, плевалась.

В питерской колонии, конечно же, наказывали за лесбиянство, и жестко: сажали в ШИЗО, накладывали взыскание. Но все равно там было какое-то человеческое отношение к заключенным. Я это поняла, попав в Можайскую колонию. Там лютые женщины работают. В Ульяновке с начальницей отряда у нас были приятельские отношения, она жила жизнью своих подопечных. У нее 130 человек, и она в курсе жизненной ситуации каждой из них. Мы звали ее мама. Там администрация стимулировала к УДО: если на 100 процентов выкладываешься на работе, участвуешь в самодеятельности, не нарушаешь режим, то получаешь поощрения, благодарности и выходишь по УДО. Поэтому там мало стукачей — нет в них нужды.

В Можайке все по-другому. Там зек «крепит» зека. Что это значит? Стукачество. Внутренний настрой очень злой. Зечки работают, пляшут, вышивают крестиком, но благодарности никому не раздают. Там вообще не выходят по УДО.

«Не имею права опускаться»

13 ноября 2017 года мы вместе с Матвеем освободились, ему было два года и один месяц. До заключения у меня были две комнаты в четырехкомнатной коммуналке. Соседка-бабушка умерла, пока я сидела, а ее дочь продала ее долю. Новые хозяева весь строительный мусор, весь хлам свалили в мои комнаты, в них обвалился потолок, были выбиты окна, сейчас они непригодны для житья. Нужны средства на ремонт, их у меня нет. Первые месяцы мы с сыном жили в кризисном центре, там я прошла реабилитационную программу, чтобы избавиться от тюремных привычек.

Сейчас нас приютила подруга. Планов много, хочется жить нормально, как обычный человек, водить ребенка в садик, работать. Хочу восстановить связи с родственниками, со старшими детьми, восстановить родительские права. Я должна дать Матвею все, чтобы он рос нормально. Дрянь я редкостная, надо было отсидеть два срока, чтобы понять и оценить то, что мне было дано. Теперь я не имею права опускаться. Конечно, я все это заслужила, но есть такая категория людей, которые не осудят, поднимут с земли. Незнакомые люди проявили к нам заботу, внимание и сочувствие. Я им очень благодарна.

***

Галина — одна из участниц проекта «Возрождение», проводимого благотворительным фондом «Протяни руку» совместно с фондом президентских грантов. Проект направлен на адаптацию женщин, освободившихся из мест лишения свободы, в самый трудный для них период — в первые месяцы на воле.

Больше важных новостей в Telegram-канале «Лента дня». Подписывайтесь!

Автор: Дина Карпицкая, сайт газеты «Московский комсомолец»

Как складывается личная жизнь представительниц прекрасной половины в российских тюрьмах, ждут ли их мужья и любимые и удаётся ли женщине в заключении оставаться женщиной? Об этом и многом другом — статья «Женская доля в неволе», опубликованная 10 сентября 2012 года в газете «Московский комсомолец». Ниже приводится одна из глав статьи под названием «Розовые истории».

Женщины во всех условиях остаются женщинами и продолжают следить за собой, даже находясь на зоне, где мужским вниманием никто не избалован.

— За гигиеной и чистотой в женских тюрьмах и колониях сами же заключённые следят ого-го как! — рассказывает 34-летняя Елена Сорокина, отсидевшая 2 года в СИЗО и 3 на «зоне». — Мыло является не только предметом повышенного спроса, но и очень ходовой внутритюремной валютой (после сигарет и чая). Всё очень просто — перестанешь следить за собой и своим бельём — тут же подхватишь такую болезнь, что никакая медицина (и уж точно тюремная) не поможет.

Но чистота — это одно, а вот красота — другое. И сотрудницы мест заключения, и сами зэчки в один голос утверждают, что чем больше срок, тем тщательней заключённая следит за собой. Всевозможные маски для лица и волос (самая популярная — овсяная), пилинги и массажи, стрижки и маникюры — ничто из этих радостей женщинам за колючей проволокой не чуждо. Удивительным образом специалисток в той или иной области индустрии красоты удаётся найти в каждой камере. Казённые робы перешиваются, укорачиваются, футболки и косынки всячески украшаются вышивками и так далее.

— Летом мы с девчонками на прогулки выходили и загорали в одном нижнем белье, — с улыбкой вспоминает Елена. — Некоторые имели такой цвет кожи, как будто только что с курорта. Одна моя сокамерница, отсидевшая уже 5 лет (оставалось ей ещё 4), вообще любила повторять: что ни год здесь — я всё моложе и моложе буду становиться. А вот те, кто сидит всего год, ещё не освоились и не свыклись со своим положением, часто похожи на опустившихся бомжих.

Обычно красота нужна женщинам для любви, но сотрудников мужского пола в женских тюрьмах по пальцам пересчитать. И любой из них становится объектом обожания нескольких десятков дамочек как минимум. Такое мало кто выдерживает — поэтому их и нет. Получается, что зэчки порой годами не видят мужчин вживую. Сотрудники колоний рассказывают, что после длительного воздержания некоторые заключённые женщины начинали испытывать бурный оргазм, только прикоснувшись к руке молодого мужчины или даже просто при виде его.

За отсутствием подлинного чувства человеку свойственно искать суррогат. Надзирательницы утверждают, что «розовой» любовью охвачено не меньше половины обитательниц женских тюрем. И понятно, что чем длиннее срок, тем больше вероятность, что зэчка вступит на тропу лесбиянства, сойти с которой потом бывает крайне трудно, а порой и просто невозможно:

— Первых лесбиянок я увидела уже через неделю пребывания в СИЗО, — вспоминает Елена. — Проснулась как-то ночью, а парочка извивается на верхней шконке (кровать на тюремном жаргоне. — Д.К.). Меня такой ужас охватил тогда! Потом таких я перевидала много, привыкла и не удивлялась. Но вопреки всем слухам никто никого в женских тюрьмах к сексу не принуждает и не насилует черенком от швабры. Всё происходит исключительно добровольно. Несколько раз приходили такие «новенькие», что сразу и не понятно — это женщина или вонючий, небритый мужик. Ноги волосатые, голос грубый. Настоящая коблиха (кобел, коблиха — активная лесбиянка. — Д.К.). Тут же в «хате» начинался флирт, ревность и прочие любовные игры. Ситуация накалялась, и через какое-то время кобла переводили в другую камеру. Так он/она по тюрьме и гулял.

— Администрации тюрем, конечно же, не приветствуют такие отношения. Но законом это не запрещено, и ничего поделать с этим мы не можем, — продолжает надзирательница Светлана Прошкина. — Но за такими парочками нужен глаз да глаз, потому что скандалы между ними происходят страшные: не так посмотрела, не той улыбнулась, и всё — пошли драки и мордобои. Расстаются они тоже так, что все в курсе, — с громкими скандалами и делёжкой своего нехитрого имущества.

Но сами заключённые считают, что лесбийские парочки даже на руку надзирательницам. Ими проще управлять — пригрози разлукой со своей любовью (перевод в разные камеры), и они сразу присмиреют и будут делать что скажут. А за хорошее поведение иногда положена премия — ночь вдвоем в «одиночке».

— Я свою Любу в СИЗО встретила, — рассказывает одна из бывших заключённых, Рита Белкина по кличке Белка. Она когда-то была самой скандальной и принципиальной заключённой в «Матросской Тишине». Таких несгибаемых личностей, которые большую часть времени проводят в шизо (штрафной изолятор, представляющий собой голую клетушку из камня), на тюремном жаргоне называют «отрицалами». — Девять месяцев мы были вместе, а потом её на зону перевели. А у меня ещё суд шёл. Я мечтала к ней в колонию попасть, но мне дали условный срок. Выйдя на волю, я переехала жить в Мордовию, где сидела моя возлюбленная. Постоянно её навещала, грела (носила передачи, обеспечивала всем необходимым. — Д.К.). Потом она вышла, и мы стали жить вместе. Так вот до сих пор, уже 8 лет.

Оказалось, что у Любы до заключения были муж и сын. Муж сразу её бросил, сына взяла на воспитание бабушка. У Риты тоже была дочь, которую выкрал после развода её отец. Её история печальна — сначала она потратила все деньги на адвокатов и суды, чтоб вернуть дочь законным путём. Когда это не удалось, она отдала квартиру бандитам, пообещавшим найти девочку. Они её нашли и вернули, но не прошло и месяца, как бывший муж опять выкрал ребёнка. Денег больше не было, жилья тоже, Рита переехала жить к своей давней подружке Лене — наркоманке со стажем. Незаметно для самой себя втянулась и позже была поймана за воровство. Так и оказалась на нарах. Уже выйдя на свободу, она всё же нашла и вернула своего ребёнка.

— А за что тебя все время в шизо сажали?

— Дралась и скандалила. Буйный у меня характер. Я как в новую камеру попадала, никогда не подчинялась старшей (смотрящей). Приходила, скидывала вещи с самой лучшей шконки и говорила: «Теперь здесь все будут слушать меня». Ну и, само собой, детоубийц я мочила страшно. Меня от них только менты с собаками могли отодрать.

Детоубийц в тюрьмах и на зонах ждёт самое страшное. Отлучённые от своих семей и детей, женщины просто звереют, узнавая, что их сокамерница сидит за убийство ребёнка. Это самая страшная «женская» статья, и на зонах её стараются скрыть — сотрудники иногда идут навстречу и «прикрывают» детоубийцу другой статьёй.

Только для некоммерческого распространения на платформе «Живого Журнала». Перепечатка на других ресурсах без письменного согласия автора запрещена.

Перед спальными корпусами в зоне сквер: асфальт, газоны, немного деревьев, скамейки. В хорошую погоду тут гуляют толпами. В дождливую — одиночки под полиэтиленом. Это помогает скоротать время. Днем многие сидят, подремывая на скамейках, на бордюрах, на траве. Сидят как живые мумии, в мыслях ушедшие далеко отсюда, не реагирующие на происходящее вокруг. Одиночек практически нет, в основном пары или компании до десяти человек.

Вечером, после ужина, сквер оживает. Здесь можно встретить большое количество сюжетов от песен и плясок цыган в кругу, до лесбийских игр и крутых разборок по поводу ревности, измены, обмана.

Здесь никто никому не верит. Все это знают, но не подают виду, общаясь как ни в чем не бывало. Администрация колонии, начальники отрядов и просто дежурные работники УВД обязаны подозревать каждого осужденного, даже беседуя по душам. В этом ограниченном пространстве все талантливейшие актеры, иначе сложно. Кто-то играет по системе Мейерхольда, не теряя разумного контроля над своими дублями, кто-то по системе Станиславского, надрываясь от эмоций, но играют все — кому как удается.

Разоблаченную «шалупонь» наказывают всеобщим презрением, но тех, кто играет по-крупному, объегоривая даже самых «близких друзей» — боготворят. Прекрасная школа актерского мастерства!

Лина, 26 лет. Продажа наркотиков

Трое детей. Жила в селе. Муж спился и однажды ушел и не вернулся. Лина подрабатывала продажей фруктов. 24 г марихуаны, продав которые хотела заработать, оторвали ее от детей на 3 года. Вот уже третий год она здесь, а где сейчас дети — Лине не известно. Ответов на письма не было ни от друзей, ни из детского дома. При разговоре о детях она начинает рыдать… чувствуется ничего, кроме тяжести и отчаяния.

* * *

… На окнах в спальных корпусах цветы, тюль — почти как дома. Один раз в неделю генеральная уборка помещения. Дежурные каждый день моют деревянный пол, протирают пыль на кроватях, а сантройка ежедневно проверяет чистоту. Хочешь не хочешь, а научишься пятки мыть до блеска и стирать вовремя белье, каким бы бомжем ты до этого ни был.

В каждом отряде есть свои фанаты чистоты до блеска, что является для них единственной отрадой и отдушиной. За пылинку и почти незаметное пятнышко на постели — наказание в виде общественных работ. Желающие навредить друг другу подсыпают невидимые песчинки в постель, и сантройка, обнаружив это предписывает наказание незадачливой, ничего не понимающей хозяйке постели. Это тоже событие и приближенные к пострадавшей пытаются общими усилиями найти злодейку. Увы, здесь тоже не эстетика жизни человеческой, а эстетика жизни вещей.

Белые занавески на торцах кроватей, постели застелены белыми простынями, находиться в спальне днем могут только хронические больные в течение двух часов после обеда.

Наташа. Убийство. Срок 11 лет

9 отсидела. В первые годы горела надеждой на чудо. Но чуда не было (ни амнистии, ни помилования) и надежда угасла. Она стала абсолютно безучастной, но добросовестной исполнительницей всех своих обязанностей в колонии, когда поняла, что это надолго, до звонка. Когда в конце 9-го года пребывания в колонии ее освободили, она даже радоваться не могла, лишь полная растерянность и недоверие к происходящему.

Человеческий муравейник

…Новичка пугает многочисленность отряда, влившийся в него — живет как в муравейнике. Днем все рассредоточены по занятости малыми группами или даже по одиночке. Ночью спят в двух–трех спальных комнатах на двухъярусных кроватях, в общей прихожей всю ночь дежурит, сменяясь каждые 2 часа, актив отряда.

Отряд в полном составе строится на завтрак, обед, ужин, утреннюю и вечернюю проверку, в колонну по пять человек. Существует традиция: в среднюю колонну становятся одиночки, в две крайние по двое те, у кого взаимные симпатии вплоть до лесбиянства. Иногда отряд строят по тревоге: если кто-то сбежит, либо при наличии серьезных нарушений, таких как кража, драка и т.п.

В столовую ходят строем, который каждый раз строят и пересчитывают по пятеркам старшина и дежурный работник администрации. Здесь же в строю проверяют чистоту рук и ногтей. В зале длинные столы и скамейки, за каждым столом десять человек и один старший, заранее накрывающий на стол и разливающий из общей кастрюли еду.

Утром и вечером каша и чай. Хлеб из расчета каждому булка в день. На обед первое с вонючим мясом или без него, второе. Кушать надо быстро, жевать некогда, ток как отрядов много. Те у кого регулярные передачи от родственников в столовой не едят. По вечерам работает домашняя кухня, где пьют чай, делают салаты, едят консервы, колбасу и т.п. из дома. Тут в праздничные дни на столах выставки кулинарного искусства. Здесь и салаты и торты и пирожные. Самое ценное лакомство в зоне — торты.

Иногда тут тайком пекут «зоновские пирожки»: тонко нарезанные ломтики хлеба запекают, зажав между двумя утюгами, затем между двумя ломтями располагают начинку из картофеля, сухофруктов, консервов и т.п. Тайком потому, что они запрещены, так же как и запрещен чифир — крепкий чай, но его также варят и пьют в малом кругу, сидя на «кортах», малыми глотками, передавая друг другу. От чифира быстро портятся зубы. Порой красивая молодая девушка, глаз не оторвать, обнажает в улыбке черно-коричневые полуразвалившиеся зубы.

Света, 22 года. Кража коров

Осталась без мужа с маленькой дочкой (2 года), отцом-инвалидом. Жили в селе. Работу найти было сложно, да и зарплату давали хлебом, зерном. Очень хотелось кормить, одевать дочку. Света знала, что в селе люди вынуждены красть живность, овощи с огорода. Поначалу и в мыслях не было красть, думала как бы заработать. Но все многочисленные попытки найти нормальную работу окончились полным провалом.

Однажды ночью Света забралась с коровник, надела на ноги коровам валенки (одной не хватило пары на задние ноги), угнала их по снегу на продажу… Но не успела. Два «босых» коровьих капыта оставили предательские следы, и буренки были спасены от смерти, а Света получила спасение от заботы о дочурке и отце. О ней три года заботилось государство, о маленькой дочурке и отце-инвалиде — горькие слезы по ночам. Но выжили все: Света не сломалась, хоть и не надеялась остаться в здравом рассудке, дочка подрастала, отец, из последних сил, даже иногда присылал посылки, которые разрывали душу. Когда оформлялись документы на ее освобождение — без восторгов, без суеты, по-деловому — готовилась Света к новой жизни.

* * *

…Самое тяжелое для большинства заключенных — замкнутое пространство, невозможность общаться с родными. Практически все тут — роботы, порой наиграно жизнерадостные. И, как правило, у всех время от времени то нервное напряжение, в котором они живут, прорывается наружу, и они либо замыкаются в себе, либо бьются в истерике, либо дерутся, либо ведут себя экстравагантно.

Потом успокаиваются и снова живут как во сне, как роботы, ожидая свободы, как настоящей жизни. Ежедневно разыгрывая спектакли доверительного общения, обещают писать друг другу после освобождения, но, вернувшись в большую жизнь, забывают обо всем и обо всех, как о страшном сне, не пишут обещанных писем…

Есть и такие, которым по душе пребывание в колонии, все ее атрибуты и условия жизни. Они не хотят на свободу и стараются либо путем нарушений отбыть «до звонка», либо очень скоро возвращаются с новыми сроками.

Диляра, наркобизнес

Твердая уверенность в своей правоте и беспроигрышности. Привыкла к этому с детства: хорошенькую девочку всегда одаривали и ни в чем не отказывали. Долго пользовалась своим обаянием, распространяя наркотики. В колонии продолжала а том же духе, даже начальника отряда обвела вокруг пальца, дурила всех своих приближенных, которые боготворили ее. Отпустили Диляру по помилованию…

Неординарность заключенных

…На территории зоны есть клуб, где демонстрируются в определенные дни видеофильмы, проходят репетиции мероприятий, лекции, общие собрания, встречи с различными представителями общественности, концерты самодеятельности, драматические спектакли, КВН. В колонии можно встретить довольно много настоящих талантов — кажется, что эта их неординарность и привела к преступлениям. Таланты здесь очень ценятся и имеют неограниченные возможности для самореализации. А волшебников-недоучек не признают. Петь, играть, танцевать, быть актером надо уметь в полную силу, гениально, тогда признают. Ценителей настоящего искусства здесь тоже хватает.

Красный уголок. Телевизор, скамейки, на стенах плакаты воспитывающего содержания и чистота. Мест немного, от силы на пятую часть отряда. Телевизор включают только в определенное время. Идут вечные споры какую программу смотреть. Но сериалы смотрят все, и еще — новости. Если отряд наказан, то просмотра телепрограмм лишаются все от одного до нескольких дней. В красном уголке сидят, читают, вяжут (разрешено только на деревянных спицах — их делают из прутиков от тонких веток). Мастеров вязания не так уж много и они вяжут на заказ носки и т.п., тайком от начальства. Одна пара носков = две пачки сигарет (одна конфета = две сигареты, или, например, одна старая кофта для пряжи = две пачки сигарет).

Общественно-полезный труд

…Женщины курящие и пьющие стараются любым способом заработать себе не столько на пропитание, сколько на сигареты, табак, чай. При этом многие в полном смысле становятся рабами для тех, у кого всегда есть чем расплатиться. Стирают им вещи и постельное белье, отрабатывают общественные работы, дежурства, наряды, полученные за нарушения и т.п.

У отряда (всего их около десяти) один день в неделю занят общественно-полезной работой. Это уборка территории (столовая, баня, больница, аллея), пилка и рубка дров (двуручная пила и топоры), помощь в столовой и т.п. То есть в колонии 100% самообслуживание.

На территории у каждого отряда отведено место для курения. Кто курит с фильтром, кто простые дешевые сигареты, а кто и вонючий табак из самокрутки. Газеты на вес золота, так как из них делают так называемые «тарочки» — лоскутки из газеты для табака.

… Сестра приехала к заключенной на трехдневное свидание, смогла пронести сестре-наркоманке дозу, вместе они поселились в специальной гостинице на территории колонии. Доза оказалась смертельной.

Баня и быт

Дом быта «Сапожник» чинит обувь, чтобы без очереди починить, надо ему дать взятку местной валютой (сигареты, чай, конфеты). В парикмахерской можно делать стрижки, красить волосы и брови с ресницами, даже химическую завивку и различные прически.

Один раз в неделю баня. Отряд должен в течение двух часов помыться (около двухсот человек). Кранов всего восемь и два из них для общего набора воды, к ним постоянная очередь. Остальные краны заняты элитой, они моются под кранами как под душем, и набрать там воды совершенно невозможно. Во все время мытья в бане крики и ругань за очередь за места да и просто перебранки.

На улице, рядом с баней, бетонные длинные столы для стирки, кран с холодной водой, под столами канавки для слива.

Летом, в жару, женщины, стирая, раздеваются догола, что запрещено, и, между делом, загорают или обливаются холодной водой. Наиболее дерзкие лежат рядом на одеялах, на траве, приготовив халат, чтобы накрыть себя в случае тревоги. Тревога — когда раздаются громкие крики: «штаб!», значит, что идет обход территории активистами из штаба, усердно разыскивающими всевозможные нарушения, либо идут контролеры от администрации. Молодые офицеры подходят поближе и кричат: «Эй, дикий пляж, одевайтесь!». Под предлогом проверки глазеют на обнаженных стройных дев, а те, не спеша, кокетничая, одеваются.

Лена 53 года. Продажа детей

Заманивала и перепродавала маленьких детей. В колонии она стала посещать молитвенные собрания, изменилась. Прошло два года её срока. Недавно с воли пришла страшная весть — утонула ее 19-летняя дочь.

Подпольный базар

В колонии постоянно функционирует подпольный базар. Продавцы — посредники, так называемые базаркомы, помогают и продать и купить все, что нужно, но с выгодой для себя. Валюта — сигареты, чай, конфеты. Словом — товарообмен. Начальство закрывает на это глаза (не пойман — не вор, но если попадешься — карцер). Иногда берут товар в кредит, либо с отсрочкой, часто дурят — не рассчитываются. Это остается безнаказанным так как никому не пожалуешься: начальство «прижмет», а среди своих никто за лоха не вступится.

За достаточно серьезные нарушения дисциплины (драки, споры и неподчинение начальству, лесбиянство и т.п.) на несколько дней заключенных помещают в карцер: комната под стражей, прогулки в определенные часы в закрытом малом пространстве. Ни покурить, ни почифирить. Но зато — удовлетворенное самолюбие: не слабачка. А позднее, на судах, решающих вопрос об условном досрочном освобождении, рыдают, получив отказ судьи из-за пребывания в карцере. И конец геройству.

Наташа, 30 лет, взяла вину на себя. Убийство

Еле ходит с тросточкой после неоднократного оперирования тазобедренных суставов по поводу врожденных вывихов. Принимая вину 21-летней сестры (убийство в пьяной компании) на себя, ожидала спасти ее и, как инвалид, получить меньший срок. Но сели обе. Наташа — на 10 лет.

Сны в Зоне

Тут очень внимательны ко снам и приметам. Если снится хлеб, который распадается или церковь — к свободе. Застилать постель — не пройдешь суды. Внимательны к приметам: ложка или миска падает вверх дном — свобода, вниз — передача. Ягодицы чешутся или удариться локтем — свидание. Колени или локти чешутся — смена места.

На свободе редко заглядывают в себя, хватает внешнего. «Там» — только в себя. Знаки, приметы, сны очень важны.

Еще, свободы боятся. Очень мало таких, кто собирается жить честно. Это университет для преступников, обучающий больше не попадаться.

Текст составлен из рассказов заключенных и бывших заключенных. Их истории, фразы, выводы и убеждения.

Связанные посты в моём блоге:

• Мужская зона. Фотоистория
• Про лечение наркомании
• Как рождаются дети. Фоторепортаж
• Один день из жизни стриптизёрши
• Условия для жизни в разных странах: фотообзор фрилансера
• Как отправиться в путешествия далеко и надолго туда, куда хочется

(c) Ольга Салий. Копирование материала запрещено.

Понравилась статья? Буду очень благодарна, если вы расскажете о ней друзьям:

С сегодняшнего дня на страницах Снег. TV открывается «Дневник арестантки».

Осуждена по ст. 318 УК РФ («применение насилия в отношение представителя власти») на полтора года; провела в СИЗО (следственном изоляторе) шесть месяцев на территории «красной» зоны. Автор блогов «Арестантка.ру» и «Арестантка дзен».

Своими историями хочу изменить мнение окружающих к арестанткам и донести до них, что по судебно-следственной ошибке их матери-дочери-сёстры-жёны также могут оказаться за решеткой.

Итак, с самого начала.

Как устроена женская тюрьма

Женская тюрьма — это ад для любой нормальной женщины. Абсолютно все женские тюрьмы России — «красные», т. е. там «рулят тюремщики».

Возможно кто-то не знает, но женская тюрьма — это СИЗО, помещение камерного типа, в котором содержатся заключённые.

Здесь находятся разные камеры со спецконтингентом.

• Камеры с женщинами-БСницами, т. е. с бывшими сотрудницами органов. В таких камерах можно встретить бывших судей, прокуроров, следователей, приставов, работников ФСИН.
• Камеры с убийцами. Как ни странно, но большинство женщин-убийц во время следствия и суда не отрицают своего преступления.
• Камеры рецидивисток. Заключённые, которые неоднократно совершали преступления.
• Камеры «первоходок», там содержатся женщины-заключённые, впервые попавшие в женскую тюрьму.
• Камеры малолеток. Преступницы до 18 лет.
• Камеры мамочек.
• Камеры для беременных или родивших в тюрьме.

Многим интересно, как «первоходки» узнают о правилах внутритюремной жизни, если они содержатся отдельно от рецидивисток.

Всё это благодаря судебно-тюремной системе. Например, снятая судимость. При повторном преступлении «зэчка» может опять попасть в камеру к «первоходкам» и «просветить неопытных».

Такое соседство возможно только при условии, что есть «дружба с тюремщиками».

«Подсадные курицы»

Тюремщики, наблюдая за «женской хатой на-братве», понимают, что арестантки становятся «неподконтрольными», особенно когда приезжают проверяющие и ОНК. Поэтому, они подсаживают опытных «дезорганизаторов-активисток-рецидивисток», которые «направляют» жизнь в камере в «нужное русло».

А создают «нужное русло» в женской тюрьме — «старшие за камерой».

«Смотрящих в женских тюрьмах — нет!»

На самом деле есть. Тюремщики считают, что в любом «стаде» должен быть «вожак». То, что арестантов считают «стадом», так этим в тюрьмах никого не удивишь. Некоторые надзиратели открыто об этом заявляют: «мы-пастухи и пасём стадо!»

Так вот, «старшую за хатой» назначают сами тюремщики. А в подмогу ей подселяют пару активисток, которые выполняют грязные физические отработки (позже я расскажу о методах пыток в женской тюрьме).

Но есть женские камеры, где «старшую» путём голосования выбирают сокамерницы. Конечно же, после этого она «проходит собеседование» с главной тюремщицей и если, «кандидатша не подошла», то арестантка через время попадёт в пресс-хату.

Женские пресс-хаты

Да-да, в женской тюрьме, как и в мужской, есть пресс-хата. Об этих женских камерах известно только тюремщикам и тем, кто через них прошёл.

Причем, такая пресс-хата в тюрьме не одна.

• Пресс-хата с женщинами-убийцами. В подобную камеру могут перевести для многих целей, даже для самоубийства.
• Пресс-хата для транзиток. Через эту камеру «отрабатывают» этапированных. Иногда, арестанток «катают» специально по всем тюрьмам через хату-транзиток, чтобы она сдала своих подельников. Такие камеры в жутком состоянии, кишащие крысами и тараканами. А «старшая» по этой камере может быть такой конченной мразью, что жизнь в камере с убийцами может показаться раем.
• Пресс-хата ассорти. Здесь могут содержаться как лесбиянки, больные венерическими заболеваниями, так и «зэчки» с открытой формой туберкулёза. О своих болезнях здесь замалчивают, особенно перед «здоровой арестанткой», которую перевели для «отработки».

Немногие арестантки, которые прошли через пресс-хаты остаются в здравом уме.

Но есть некоторые заключённые, которые отзываются о женской тюрьме, как о приятном времяпрепровождении. Более 50 процентов таких «тюремных счастливиц» — это наркоманки, которые могут попасть в тюрьму и за воровство. Конечно, для этих женщин на свободе было только одно главное — это «игла в вене», а на быт и удобства в подвале или подъезде им было тогда наплевать, как и на брошенных детей.

После двухдневных ломок, их взору открывается райская тюремная жизнь. Здесь их приоденут и нарядят сокамерницы, тюрьма откормит баландой. Они благодарны такой тюремной еде, потому что, «спуская все деньги на наркотики», они могли питаться и на «мусорке». Такие вот «благодарные тюремные зэчки» и пополняют ряды активисток, исполнителей-палачей в пресс-хатах.

Условия содержания

Количество содержания заключённых в камере зависит от «фантазии» руководства СИЗО.

Это могут быть и одиночные камеры, но встречаются, на двадцать шконок — пятьдесят заключённых.

Обустройство камер тоже зависит от «хозяина» (начальника колонии) женской тюрьмы. Хорошо, когда начальник «дружит с головою» и создаёт необходимые условия в камере для арестанток.

Однако, несмотря даже на лояльность начальника тюрьмы к арестанткам, большая часть тюремного состава просто бесится от ненависти и зависти к некоторым «сиделицам». Эта кучка озлобленных тюремщиц при любом удобном случае унижает арестанток.

Во время «шмонов» (обысков) надзиратели отнимают одежду, предметы для гигиены, даже продукты. После «шмонов» такие тюремщицы светятся от счастья и удовольствия. Неужели здоровому и адекватному человеку может доставлять удовольствие трогать чужое нижнее бельё? 

Возможно, кто-то скажет: «Надо было сначала подумать, прежде, чем совершать преступление!» 

Но люди, (если вас конечно можно так назвать), далеко не все арестантки — это реальные преступницы. Пять процентов минимум — это «заказняки» по уголовным делам. В это число входят женщины-предприниматели, политические и те, кто стал «козлом отпущения». 

Советую, прежде чем осуждать арестанток, подумать: а если ваша мать-дочь-сестра по следственно-судебной ошибке попадёт в тюрьму? Смогут ли они пережить пытки и унижения в женской тюрьме?

Продолжение следует.