Жизнь в сизо рассказы реальные

В 2019 году 38% преступлений в Беларуси совершили ранее судимые люди. При этом, многие из них были освобождены досрочно. Это значит, что пенитенциарная (уголовно-исполнительная) система не справляется с задачей исправления осужденных. 
Бывшие заключенные рассказали ИМЕНАМ о том, что не так в исправительной системе, как устроена жизнь в тюрьме и почему многие хотят туда вернуться.

Игорь, 30 лет. «Тюрьма забирает последнее»

— Меня задержали вечером 6 ноября 2012 года. Помню, подумал, что это боевик, и я попал сюда случайно. Чтобы схватить одного человека, вызвали целый автобус «Алмаза». Мне было 20.

После задержания ты попадаешь в фургон. Там в лучшем случае просто лежишь с ботинком на голове. Всё это сопровождается оскорблениями. Такое обращение обескураживает настолько, что к следователям ты попадаешь уже сломанным. Говоришь то, что тебе сказали. Подписываешь, что дали. Первые показания даются под большим давлением и не должны учитываться. Но на деле оказывается, что именно по ним тебя и судят. 

Расследование изначально ошиблось. Предполагалось, что я приобретаю в особо крупном размере. А по факту в моей машине нашли 0,2 грамма вещества. Причём следствие установило, что на момент приобретения это было разрешено. А вот на момент задержания уже нет. 

Так я получил первую часть статьи. Третью на меня повесили из-за показаний другого человека. Изначальный приговор — два года домашней химии (Ограничение свободы без направления в исправительное учреждение открытого типа. Осужденный остается дома, ходит на работу, но должен соблюдать предписанные правила. — Прим. ред.).

Поэтому после первого суда меня даже отпустили домой.

А потом вышел декрет об усилении 328. Поменялся судья. Приговор отменили. Все процедуры нужно было проходить заново. У меня были планы на жизнь, девушка, хорошая машина. Я готовился к свадьбе. Но всё обрушилось. Дали восемь лет. Имущество конфисковали. Если бы не амнистия, я бы до сих пор был в тюрьме.

Мне кажется, что связь с близкими хорошо влияет на оступившегося человека. Но в тюрьме ты наоборот лишаешься этой связи за любой проступок

Тюрьма забирает последнее. Всё сделано так, чтобы человек, как собака, радовался любой брошенной кости. Ограниченное количество звонков, свиданий, посылок. Мне кажется, что связь с близкими хорошо влияет на оступившегося человека. Но в тюрьме ты, наоборот, лишаешься этой связи за любой проступок. Да и ребят по 328 трудно назвать преступниками. Они не опасны для общества. И при этом могут уехать на 15-20 лет. Как-то абсурдно. 

Из-за жесткости наркотической статьи любая провинность влекла за собой дополнительное наказание или даже увеличение срока. Послаблений не было никаких. Я хотел сохранить отношения с близкими и не мог лишиться даже одного звонка. Для меня это было катастрофой. Поэтому за 6,5 лет у меня не было нарушений. Но за покладистость я ничего не получил. На химию не отпустили, даже когда забеременела жена. 

«Наказывают всем»

— Ограничения в тюрьме сами по себе демотивируют. Вот выходит такой послушный Игорь с очередной комиссии ни с чем. И ребята, которым осталось по 10 лет, не понимают, зачем вести себя хорошо. В таких условиях нужно решить для себя, зачем. И многие решают жить тюремными моментами. Потому что это теперь дом. Потому что у нас из-за добавления срока сидеть можно бесконечно.

Казалось бы, ограничение свободы и есть твоё наказание, но по факту наказывают всем. Распорядком, бессмысленным трудом, отсутствием связи с близкими. Всё, что направлено на исправление, тоже наказание. За весь день между работами у заключенных есть 45 минут личного времени. Можно почитать книгу или позаниматься спортом. Но на этот промежуток часто приходится просмотр лекции. Мало кто радуется такому событию. Лекции одни и те же: алкоголь, табакокурение, наркотики…  Первые месяцы терпимо, а потом всё идёт по кругу. Со временем начинаешь наизусть пересказывать цитаты героев. Здравомыслия в этом мало. 

Кажется, что ты родился в тюрьме, что воли нет, ее придумали. Чувство свободы забывается напрочь

Стоит отметить, что тюрьма не такое страшное место, как раньше. В тюрьмах больше не убивают. Тут есть все для спорта. Можно даже йогой заняться. Есть психологи и комната релаксации с рыбками. При этом за 6,5 лет я видел четыре самоубийства.  Большие несоразмерные сроки ломают психику. 

Мне повезло. У меня дружная семья, которая помогла сохранить себя. Я жил шесть лет надеждой. Меня ждали. Но даже при таких условиях со временем начинаешь сомневаться в реальности. Кажется, что ты родился в тюрьме, что воли нет, ее придумали. Чувство свободы забывается напрочь. Мозгом понимаешь, что год остался сидеть, но поверить трудно. 

«Перспектив нет»

— До освобождения я говорил себе: «Выйду и вообще расстраиваться не буду! Никогда!» Первый месяц так и было. Ходишь, как Незнайка в Солнечном городе. Всё интересно, телефоны новые. Но потом понимаешь, что суть не поменялась. Люди остались прежними. Только сложно смотреть на старых знакомых. Вот вы вместе закончили колледж, а вот у человека карьера и квартира, он многого добился. А ты забыл всё, что умел. И тебя никогда не возьмут на хорошую должность. И ты идешь на самую обычную работу. 

Представьте, каково это для тех, кто торговал и ощутил вкус лёгких денег? На выходе из тюрьмы они понимают, что перспектив нет. И начинают скучать, думать, что вообще-то на зоне жизнь не так плоха. Не так много хлопот, всегда знаешь, чем день закончится. А на воле много соблазнов. Да и старые связи могли остаться. И круг замыкается…

Когда я вышел, мне сказали обратиться в администрацию района. Обещали внушительные подъёмные. Пришлось собрать кучу бумаг, терпеть презрительные вопросы. «А зачем вам деньги? А на что?» Действительно, зачем деньги человеку с ребенком, который после тюрьмы полтора месяца не может найти работу? В итоге дали 150 рублей. 

У отсидевших в Беларуси мало шансов на достойную жизнь, если нет богатых родителей и связей.

После тюрьмы я по знакомству устроился в пиццерию. Работал за копейки и выгорел. Потом занимался благоустройством участков. И за год понял, что это дорога в никуда. А у меня семья. Мы решили что-то менять и уехали в Польшу. Уезжать было страшно: ни знакомых, ни навыков, ни языка. Но все получилось. Работа в Польше у меня тоже самая простая. Только здесь с простой работой можно накопить на отпуск и в целом хорошо жить. 

Сергей (по просьбе героя имя изменено) «То месть обдумываешь, то молишь Бога о прощении»

— Я получил два года по коррупционной статье*. В моём случае вознаграждение было, а вот юридически значимых действий не было. Все эпизоды, которые мне вменили, принимались коллегиально и на основании подробных экономических обоснований. Так что я просто ещё плюс один человек в статистику борьбы с коррупцией. 

Я думал, что выйду быстрее, но законы ужесточились. Выпускать коррупционеров досрочно запретили. Хотя в основном это порядочные люди, у которых масса заслуг в этой стране и за рубежом. Просто «правоохранителям» нужно показывать результаты. Я провёл год в тюрьме КГБ, потом на Володарке и потом ещё много где. За это время пришлось познакомиться с руководителями разного уровня и разных отраслей, осужденных по аналогичным статьям. 

В тюрьме многое делалось для галочки. Работа для галочки, исправление осужденных для галочки. Система создана, чтобы унизить человека, а не чтобы сделать его лучше. Например, в КГБ ужасные условия. Очень маленькая камера с тремя нарами, в которой должны существовать пять человек. Они по очереди переезжают с пола на нары. 

Там я познакомился с бывшим детским врачом-хирургом. Человек, который до сих пор помнит каждого тяжелобольного ребенка, вынужден лежать под нарой на щите. Коллеги его не забывали, поддерживали и писали много писем.

Меня забрали в конце рабочего дня. Четверо суток я провёл в одежде, в которой меня задержали. Родственникам сообщили только на утро. Просьбы и опасения за здоровье престарелой матери игнорировались. Думаю, так демонстрируется то, насколько ты зависим от них. А под давлением даются «нужные» показания. 

Все пропитано унижением. Но, к сожалению, чем дольше ты находишься в этих условиях, тем больше и больше привыкаешь

Возможно, для кого-то это нормально. Но для меня это дико. Дико забирать людей с улицы и не давать им минимальный гигиенический набор, робу. Дико водить в туалет два раза в день.

Все пропитано унижением. Но, к сожалению, чем дольше ты находишься в этих условиях, тем больше привыкаешь. На суде я слышал последнее слово людей, проходивших по делу. Их выпустили под залог через пару месяцев. Так вот они постоянно говорили о пережитом унижении, которое запомнится на всю жизнь. А те, кто находился в СИЗО дольше, даже не вспомнили об этом. 

«Нет цели быть хорошим»

— Сама по себе тюрьма не самое страшное место, теперь там много приличных людей. Есть, конечно, и те, кто сел ещё ребёнком. Они уже седые и матёрые, а головой остались там, в своей молодости. Они не развиваются. Даже тем, кто много читает, все равно не хватает социума. Людям приходится выдумывать свою жизнь, чтобы не сойти с ума. Они пересказывают другу небылицы и верят в них. И машины у них были, и женщины. Потому что трудно принять, что вся твоя жизнь прошла вот так, что её не было. 

Ещё хоть как-то можно понять это, если человек отнял жизнь. Но если это ребёнок, который сел за наркотики? Отряды наркоманов — это, в основном, люди из нормальных семей. Собственными силами и с помощью родителей они могут поставить окна, например. То есть тюрьму ремонтирует не государство, а семьи заключенных. О каком исправлении в таких абсурдных условиях идёт речь?

Они все мечтают, что найдут миллионера, положат ему утюг на грудь и отожмут бабок. И хоть год, хоть пару месяцев, но поживут нормально

Иногда нам показывали хорошие фильмы. Вдохновляющие, социально направленные. Здорово жить там-то и так-то, ничего не потеряно после тюрьмы, главное — трудись. Только, как правило, это не о Беларуси. А человек выйдет — у него мама старенькая, он уехать и бросить её не может. Что ему делать? То есть единственные просветы и те направлены на американскую мечту. 

Самое страшное, что люди с большими сроками выходят никому не нужными и ничего не умеющими. Они мечтают, что найдут миллионера, положат ему утюг на грудь и отожмут бабок. И хоть год, хоть пару месяцев, но поживут нормально. Нет у них цели выйти, трудиться на благо общества и быть хорошим. Чем больше времени проводишь в тюрьме, тем более злым становишься. Ты попадаешь в ограниченное пространство с чужими. Даже на свободе порой трудно найти близкого интересного человека. А в лагере ты постоянно в себе. И мысли разные, конечно. То месть обдумываешь, то молишь Бога о прощении.

Мне кажется, для убийц и насильников единственный вариант «исправления» — сельское хозяйство внутри тюрьмы, так как долгие годы зона их дом. Нужна какая-то резервация в лагере, чтобы они могли организовать свой быт. Дополнительно питаться тем, что производят. Тогда, может, что-то изменится и люди будут становиться лучше. 

«Тюрьма отражает процессы в стране»

— Тюрьма отражает многие процессы в стране. И пока всё так, как сейчас, пути для развития нет. Я до сих пор пытаюсь оздоровиться. Избавиться от внутренних преград, которые мне дала тюрьма. Раньше я был смелым, инициативным. Теперь страшно, я уже не тот. Не могу даже объяснить, что это за тормоза.

После выхода мне казалось, что на мне табличка «сидел». Не уверен, что это прошло. Когда сидишь, думаешь, что будешь по чуть-чуть наслаждаться свободой: вот птички поют, вот машины ездят. Хочется медленно и этапами заново всё прочувствовать. Я неделю не принимал алкоголь, хотел насладиться мелочами не под хмелем. Но на выходе мир просто обрушивается на тебя. И приходится жить на той скорости, которую не выбираешь. 

Тюрьма ни с социализацией, ни с работой не помогает. Всё фикция. На выходе дают перечень бюро по трудоустройству, а там уж как-нибудь сам. Меня ждали, и я начал работать на следующий же день. А многие не могут найти работу, чтобы прокормить себя и хоть как-то отблагодарить тех, кто помогал им на зоне. Потому что без помощи выдержать это невозможно.

После долгих сроков и без семьи люди не знают, что будет дальше. И есть ощущение, что они вернутся. Со мной сидел человек под следствием, который мечтал, что ему дадут срок. Хотел перезимовать в тюрьме и расстроился, когда не дали.

Специалистов мало

Психолог Наталия Бабич начала работать с осужденными в 1999 году. По ее словам, и тогда, и сегодня специалисты физически не успевают качественно работать со всеми заключенными. При этом терапия — один из главных ключей к исправлению. 

— Каждый осужденный проходит диагностику по прибытии, а потом в соответствии с планом. Любой человек может записаться на приём, но часто его приходится ждать долго. Осужденных много, а специалистов мало. Один или даже три психолога на исправительное учреждение не могут объять масштаб работ, который теоретически на них возложен. Есть ли в таких условиях место серьёзной исправительной работе?

Эффективность психологической работы во многом зависит от контингента внутри отряда. Раньше коллективы делали смешанными (в одной группе были люди с разными статьями и сроками). Это усложняло работу, потому что осуждённые обменивались криминальным опытом. Сейчас отряды формируют по статьям. Так проще отслеживать процессы в конкретном коллективе.

По словам Наталии Бабич, актуальные темы для заключённых — это конфликты внутри исправительного учреждения, выстраивание отношений. Много спрашивают о том, как разговаривать с семьёй.

В середине срока семья становится для них первичной ценностью. Но и тут есть момент. Часто это не про связь с миром вне колонии, не про близость с родными. А про возможность получать печеньки, чай, сигареты

Также к психологам обращаются из-за физического состояния на фоне стресса: расстройства сна, питания, соматические проявления.

Что нужно изменить

Наталия Бабич уверена, что пенитенциарная система нуждается в изменениях.

• «В первую очередь, необходимо усилить связь между институтами. Как только вскрываешь одну проблему, понимаешь, что ниточка тянется из другого. Например, в исправительных учреждениях не лечат от алкоголизма. Предполагается, что длительное воздержание очищает. Но это так не работает. Люди выходят и срываются. Потому что это болезнь и триггеры остались. Реабилитация — это минимум три месяца ежедневной работы с алкоголиками и шесть с наркоманами». 
• Также, по словам Бабич, необходимо повышать психологическую культуру. 

Многие преступники не меняются, потому что уверены, что никому не навредили

«К счастью, мы наконец-то стали говорить о насилии и агентах насилия. Многие преступники не меняются, потому что уверены, что никому не навредили. Психологическое насилие вообще у нас не учитывается. Домашнего тоже нет. Но важно называть вещи своими именами, чтобы нести ответственность за свои поступки. Для этого нужны осознанность и воля. Если понимаешь, что с тобой происходит, легче контролировать процессы. Поэтому популяризация психологии необходима».

• Важно расширять штат тюремных психологов.
• А также создавать центры ресоциализации. Это центры социально-психологической реабилитации осужденных и службы сопровождения. Там бывших заключенных будут готовить к жизни в обществе. Помогать с жильем, обучением, выбором профессии, оказывать психологическую помощь. 

«Столкновение со свободным миром после заключения — это сильный стресс. А значит, — это спусковой крючок для противоправного поведения. После тюрьмы на тебя наваливается очень много. А базиса, на котором можно построить законопослушный образ жизни, нет. Поэтому многим легче вернуться обратно».

«Тюрьма не виновата»

Центров ресоциализации бывших заключенных, о которых говорит Наталья Бабич, в Беларуси действительно нет. 

Вместо государства бывшим преступникам помогают частные инициативы. Например, организация «Отклик» (проект «Помощь бездомным») создала центр для бездомных, куда может прийти любой нуждающийся человек, чтобы получить необходимую одежду, первую медицинскую помощь или поесть в социальной столовой. 

Валерий Еренкевич, координатор проекта «Помощь бездомным», куратор столовой рассказывает, что многие их посетители — бывшие заключенные.

«Многие из тех, кто оказался на улице, сидели. Процентов 30-40 — люди с большими сроками. Был тут человек, который 36 лет провёл в тюрьме. Мы смогли пристроить его в дом престарелых».

Столовая для бездомных находится в Минске по адресу ул. Матусевича, 15. Раньше поесть можно было в самом помещении. Сегодня из-за карантина приходится выдавать еду через окно. 

Посетитель столовой Евгений рассказывает, как несколько раз «залетал по хулиганке». Был на Володарке и в других тюрьмах. Последний раз отсидел полтора года домашней химии. Вышел в 2006 году. 

— На Володарке, например, я в подвале сидел. Мы там карты вырезали, у нас их постоянно конфисковывали. Клопы были, клещи были. Мы их газетой травили. А еда там классная была.

У нас была комната на четыре шконаря. Однажды в неё закинули 15 человек. Дышать было нечем, приходилось спать по очереди и валетом. Мы тогда объявили голодовку. А начальство не любит забастовок. У них будут проблемы, если осужденные не накормлены. В тот раз забастовка помогла, и камеру расформировали. Но потом за такое всегда прилетало наказание.

Бывало, просто залетал ОМОН месить всех дубинками. Просто камера открывается и без перебоя начинают дубасить. Побили и ушли.**

В тюрьме работать не довелось. А в химии был труд. Кто на поля, кто куда. Я работал в садике, помогал ремонт делать. Потом сторожем на хоздвор в ночную. Кто-то работал на пилораме. У нас вообще привилегии большие были. Вот на пилораме, например, зарплата была 190 тысяч (неденоминированных — прим.ред.). А у меня 100-120 была. Это вторая по величине зарплата! 

Бомжом я стал только в 2016 году. Тюрьма не виновата, я считаю. Это раньше из квартир выписывали, если садишься. Сейчас нет. Вот когда я первый раз сел, меня выписали. Но мать прописала обратно, хотя сестра не хотела. А раньше — да, если сел, то сразу бомж.

На выходе из тюрьмы дают такой длинный талон-выписку. С ним можно неделю-две ездить бесплатно на общественном транспорте. Дают адреса бесплатных столовых и ночлежек. С работой не помогают, говорят, найди сам. 

Я по знакомству пошел учеником на фасады тогда. Стал специалистом. Проблем с работой не было. Да и сейчас всё нормально! 

Некоторые выходят и говорят, что им на воле делать нечего. Стёкла бьют специально, чтобы вернуться. А я одетый, обутый, накормленный. У многих нет телефона, а у меня есть. Не жалуюсь.

«Давайте не будем о грустном»

Еще один посетитель столовой Василий говорит, что «раньше на зоне была жизнь, а сейчас нет».

Если почесноку, то на зоне плохо. Хотя если так подумать… Там работаешь — получаешь деньги. Тут работаешь — получаешь деньги

— Меня посадили, потому что я взял кредит в девяностых, а меня кинули (что именно произошло, Василий не объясняет, — прим. ред.). А я был честный человек, водитель троллейбуса. И остался им! И отработал еще после того, как вышел. Да, с судимостью. Просто мой отец был влиятельным человеком в городе. Сейчас его нет, к сожалению. Коронавирус, — Василий целует перстень и крестится.

Если почесноку, то на зоне плохо. Лучше на воле. Хотя если так подумать… Там работаешь — получаешь деньги. Тут работаешь — получаешь деньги. И всё на горшок уходит. Только в лагере еда бесплатная. 

Я вышел в 2000-м году. И за последние три года отсидки я имел всё. И всех… Не очень хочу рассказывать. Вот я мог бы вам разгадать кроссворд (лежит перед ним на столе). Ручки только нет. 

С убийцами и насильниками я не общался. А зачем мне это? Я в душе нормальный человек, такой же, как вы. Я не блатной. Я мужик. Я работяга! 

Давайте не будем о грустном. Я сейчас живой. Я знаю, чем заняться завтра. Всё у меня нормально.

«Важно, чтобы человек сам решил, как жить»

По словам Валерия Еренкевича, у бывших заключенных три проблемы: зависимости, отсутствие документов, и отдельным блоком — работа-жильё-еда. Проект «Помощь бездомным» помогает со всем, чем может.

— Наши юристы восстанавливают людям паспорта. Все издержки оплачиваются организацией. Я расспрашиваю людей о том, чем они могут заниматься. И пристраиваю на работу. Как правило, бывшие заключённые идут работать сторожами, подсобными, грузчиками. На специальности не претендуют.

Помогать — это хорошо, но в моём деле важно различать тех, кто хочет помощи, и тех, кому и так нормально

Если человек адекватный, всё складывается хорошо. Работы сейчас хватает: частный сектор, сельское хозяйство. Мне приходит много запросов оттуда. Если ты не пьёшь и не буянишь, — трудись на здоровье. Не важно, сидел или не сидел.

Но, к сожалению, среди бывших заключённых много людей с зависимостями. Поэтому по желанию мы помогаем с реабилитационными центрами. Это на время решает вопрос с жильём. Там зависимые адаптируются, вникают в процессы труда, приобщаются к церкви. Реабцентры работают на самообеспечении. Поэтому бывшие заключённые учатся потреблять то, что производят сами.

Помогать — это хорошо, но в моём деле важно различать тех, кто хочет помощи, и тех, кому и так нормально. 

Очень многое зависит от конкретной личности. Вот был, например, у меня тут кадр. Пять или шесть ходок у него. Мы восстановили документы, договорились о работе с помощниками, о домике в деревне. Казалось бы, работай себе, развивайся! Но нет. Получил пенсию и купил пару ящиков водки. Праздник устроил для души. Я дал ему несколько дней, чтобы протрезветь и прийти в себя. Но ничего не изменилось, пришлось его выгнать. А это образованный был человек, бывший прапорщик.

Но я всё равно считаю, что безвыходных положений нет. Прямо извергом нужно быть, чтобы тебе никто не помог. Да и к извергам можно найти подход. Хотя в конечном итоге важно, чтобы человек сам решил, как дальше жить.

Как вы можете помочь

«Зеки», «сидевшие». Пятно на теле общества. «Опасные элементы», которые нужно заключить, оградить, наказать.

Мало кто задумывается о том, что за всеми этими определениями скрываются живые люди со сложными историями. Что от беды не застрахован никто. И что стать «опасным элементом» в существующей системе очень легко. 

На выходе из тюрьмы людям зачастую негде жить и нечего есть. Отсутствие документов и средств к существованию ставит их перед выбором: снова тюрьма или голодная смерть.

Ваша помощь может дать этим людям шанс на лучшую жизнь и снизить процент преступности в обществе.

«Имена» поддерживают проект организации «Отклик» «Помощь бездомным» и собирает деньги на его работу: закупку продуктов, медикаментов и расходных материалов, на оплату труда сотрудников. 

Годовой бюджет проекта — 71 716 рублей. Если мы все скинемся понемногу, то обязательно ее соберем. И тогда около 300 человек зимой и 225 человек летом будут регулярно получать горячие обеды. Не менее 40 человек смогут восстановить документы, около 15 — трудоустроиться. 50 человек получат первую медицинскую помощь, консультацию по юридическим вопросам и моральную поддержку.

Пожалуйста, поддержите проект «Помощь бездомным» любой посильной суммой или подпишитесь на регулярное ежемесячное пожертвование. Регулярность очень важна, потому что именно из таких подписок у организации складывается понимание, сколько человек она сможет накормить в следующем месяце. 

Чтобы оформить подписку, нажимайте кнопку «Помочь» на странице проекта. 

*(УК РБ ст. 430 «Принятие должностным лицом для себя или для близких материальных ценностей…», «…должностные лица — лица, уполномоченные в установленном порядке на совершение юридически значимых действий…»).

**Осужденные имеют право на вежливое обращение со стороны работников органа или учреждения, исполняющих наказание и иные меры уголовной ответственности. Осужденные не должны подвергаться жестокому, бесчеловечному либо унижающему их достоинство обращению. Меры принуждения к ним могут быть применены не иначе как на основании закона. (п.2, ст. 10 УИК РБ)

«Ребенок думает, что я в больнице»

«В изоляторе в Москве уже пять лет в ожидании приговора сидит женщина», — эта моя фраза во время выступления на прошедшем недавно Х Юридическом форуме в Санкт-Петербурге вызвала много шума. Говорила я про то, что тюремное население в России сокращается, но на этом фоне поражает рост числа заключенных в СИЗО. И если раньше люди там проводили не больше двух лет, то теперь сидят годами.

Уполномоченный по правам человека в России Татьяна Москалькова возмутилась историей про женщину и обещала заняться ей. Но этот случай, увы, не единственный.

И вот я в женском СИЗО №6, целенаправленно ищу тех, кто сидит немыслимо долго. Их много. Их большинство. Обойдя десятки камер, делаю несколько выводов.

Первое. Следствие редко когда укладывается в отведенный максимум — год. Во многих случаях следователи ссылались на коронавирус, который им якобы помешал.

Второе. Следствие ведется с такими грубыми ошибками, что дела все чаще возвращают для их устранения.

Третье. Судебные заседания в последнее время часто откладывались (в том числе из-за пандемии). До сих пор нередко женщин вроде как везут в суд, на процесс, а в итоге они попросту зря катаются туда-сюда.

Четвертое. До назначения даты апелляции может пройти целый год. Это, кстати, новая беда (раньше дело в апелляционной инстанции рассматривалось за 2–3 месяца).

Но все это сухие факты. А вот что за ними стоит.

— Когда меня арестовали, ребенку было 8 лет, — рассказывает Алла (имя изменено, чтобы сын не узнал правду о маме из газеты). — Ему сказали, что я попала в больницу и лечусь. Сейчас ему 12. Наверное, он догадывается… Но мы поддерживаем версию о моей тяжелой болезни. Звонки мне разрешили спустя два года, так что я теперь хотя бы могу изредка ему набрать, спросить, как дела в школе, услышать голос…

Алла — учредитель и генеральной директор туристической компании, обвиненная в мошенничестве. Если вбить название этого турагентства в поисковик, то можно много негативного там прочитать: и деньги не отдавали, и с выдачей путевок задерживали. Допустим, виновата. Но почему 4 года она должна сидеть в СИЗО? Оказалось, апелляция отменила приговор первой инстанции — и дело рассматривается заново. Алла не рассказывает ребенку правду, потому что считает: если это и делать — то при личной встрече. Обняв его, прижав к себе, посмотрев в глаза. В СИЗО это невозможно, ведь даже если свидания разрешат, то через стекло, и говорить нужно в телефонную трубку. Если бы Аллу уже осудили, она могла бы уехать в колонию, где возможны длительные свидания — без перегородок и свидетелей. Но когда это случится, неизвестно.

Истории «пятилеток»

33-летняя Александра — юрист по образованию, преподавала в свое время на юрфаке в одном из челябинских вузов. Ей вменяют участие в ОПГ, члены которой занимались сбытом наркотиков. Вины своей она не признает, считает, что ей «достается» за мужа (он тоже арестован).

— В этом СИЗО я с марта 2017 года, — рассказывает молодая женщина. — Я все еще не осуждена: за эти пять с половиной лет дело так и не доходило до приговора. Дело несколько раз отправляли на доследование, потом была волокита и в суде. За целый год меня вывозили на заседания 20 раз, но из них состоялось только 8 (в остальные разы меня просто «прокатали» в автозаке целый день и вернули). Отговорка сначала у следствия, потом у суда была одна — коронавирус. Но при этом они исправно продлевают меру пресечения в виде содержания под стражей. Никакие аргументы на суд не действуют. Понимаете, у меня нет детей, но я очень хочу стать мамой. В СИЗО я провела все свои самые биологически важные для зачатия годы. И потеряла здесь здоровье.

По этому же делу сидит еще одна девушка Катерина. Студентка (училась на менеджера по туризму), умница и красавица. Ее в СИЗО поместили 1 апреля 2017 года, и тогда ей было 20 лет. Сейчас Катерине 25. 

— Все разумные сроки суда и следствия нарушены, — тихо говорит девушка. — За те пять с половиной лет, что я провела в СИЗО, я могла бы стать совершенно другим человеком, познать мир. А тут я «познаю» только камеру… Возможности окончить обучение у меня нет. Работать нельзя. Ничего нельзя. Просто сидишь круглыми сутками на «шконке». Но главное — ты не можешь обнять близких людей. Вы можете себе представить, что нельзя обнять маму целых пять лет?!

Комментарий бывшего следователя по особо важным делам СК РФ Андрея Гривцова:

— Обвинению выгоднее, чтобы обвиняемый содержался под стражей: так результат более запрограммирован и с «клиентом» проще работать, убедив сотрудничать. Вообще в последнее время расследование по всем делам за редким исключением ведется очень долго. Качество следствия при этом, к сожалению, лишь падает.

В части длительности расследования и всей процедуры производства по делу во многом это замкнутый круг. Из-за применения меры пресечения в виде заключения под стражу процесс удлиняется, так как вмешиваются карантины, невозможно начать заседания вовремя, отсутствует связь с изолятором и т.д. Но, с другой стороны, арестовывают-то все чаще. Следователям ведь так проще: человек не сбежит, на него легче надавить, да и сам арест практически гарантирует обвинительный приговор.

37-летняя Наталья обвиняется в мошенничестве и в участии в ОПГ (статьи 159 и 210 УК РФ).

— Я долгое время работала таксистом, но денег не хватало. Потому нашла работу в фирме, которая занималась интернет-продажами. Официально туда трудоустроилась. В мои задачи входило забирать денежные переводы в банке и привозить в офис. Оказалось, что фирма деньги у клиентов взяла, а товар не поставила. Арестовали меня и еще десяток человек. Следствие шло очень долго, потом только ознакомление с материалами дела заняло год с лишним. В мае 2021 года наконец состоялся суд, но с приговором все были не согласны и подали апелляционные жалобы. Так вот апелляция даже еще не назначена (мы и приговор из суда ждали целый месяц). Я все сижу и сижу… А как же «разумные сроки»?! 5 лет в камере СИЗО — это пытка и для меня, и для моей семьи. Я похожа на вора в законе? Это ведь только им вменяют ОПГ…

Мы говорим Наталье, что статья 210 УК РФ сейчас вменяется по многим экономическим делам, и явно не только «авторитетам».

— Да я знаю, насмотрелась в камерах таких же, — вздыхает женщина. — Вы могли бы донести до властей, что нельзя статью 210 лепить водителям, бухгалтерам, кассирам, юристам, которые понятия не имели до ареста, что такое преступное сообщество?

Словно бы в подтверждение ее слов мы видим пожилую аккуратную женщину в очочках, которая по виду напоминает строгую учительницу.

— Я 40 лет думала, что я бухгалтер, а теперь узнала, что я член ОПГ или ОПС.

Она еще не сидит, как Наталья, пять лет, но с учетом скорости следствия по ее делу может побить рекорды «пятилеток».

А вот Оксана Степина, которая скоро отметит свой 50-летний юбилей в СИЗО и свое пятилетнее пребывание здесь, тоже член ОПС (по версии следствия).

— Из пяти членов преступного сообщества я не знала ни одного, — говорит Оксана. — Я была начальником юридического отдела в одном из «Жилищников». Моя вина в том, что представляла интересы одного из людей, которого перевезла на своей машине (в итоге вменили еще и «похищение»). Следователь сразу сказал: согласишься со всем, быстро «отсудишься» и получишь три года, а нет — будешь сидеть в СИЗО долго и получишь лет 17…

У меня двое детей. Когда арестовали, сыну было 14, дочери 20. Через пять месяцев от стресса умер муж, дети остались с бабушкой-инвалидом.

В своем обращении к Татьяне Москальковой женщина пытается привлечь внимание на грубые ошибки следствия и суда, на нарушение разумных сроков и опять-таки на статью 210 УК.

Красивая молодая женщина рассказывает, что приговор ей уже вынесли, но она подала апелляцию, а ту никак не назначают. Так что сидит уже больше пяти лет в ожидании своей участи.

— Я работала в строительной компании, была руководителем административно-хозяйственной части, — рассказывает она. — Дело у меня по статье 228, но не суть. Следствие велось 16 месяцев, потом «дослед» полгода. Был еще второй и третий «дослед». Через 2,5 года мы вышли наконец в суд и там провели еще год и восемь месяцев. Первые 2,5 года я не получала разрешений ни на звонки, ни на свидания. Впрочем, нет, в какой-то момент следователь сжалился над моей больной матерью и дал ей одно свидание.

— Я не за себя прошу, а за других, — говорит еще одна «пятилетка» Татьяна. — Приговор мне вынесли, я согласна. Скоро будет этап в колонию. Но все это заняло мучительных 5 лет! Мне уже не помочь, но поможет другим. Попросите Верховный суд, пусть суды учитывают длительное пребывание в СИЗО как смягчающее обстоятельство при вынесении приговора.

— Может быть, мне учтут? У меня приговор в августе 2022 года, — с надеждой спрашивает «пятилетка» Ксения.

Не хочется ее расстраивать, но, скорее всего, ничего не учтут. Некоторые юристы считают, что следствие и суд специально «завышают» срок тем, кто отказался на досудебное соглашение, кто писал жалобы. Хочется надеяться, что это все-таки не так.

Комментарий бывшего следователя по особо важным делам СК РФ Андрея Гривцова:

— Правосудие по уголовным делам в принципе характеризуется длительностью процедуры. Причем сама процедура в большинстве случаев не влияет на результат, который заранее запрограммирован. Правосудие не является жестоким, оно скорее согласительное. Обычно, что просит сторона обвинения, с тем суд и соглашается.

Как сохранить себя в четырех казенных стенах

Все «пятилетки» выглядят ухоженными. Маникюр, аккуратные брови, прическа.

— Удивляетесь, что мы не опустились? — шутит одна. — Не дождутся, как говорится.

Женщины, как оказалось, помогают друг другу наводить красоту, пользуются платными услугами парикмахерской СИЗО (там работает осужденная из отряда хозуслуги). Быть в форме — это своего рода их вызов всей следственно-судебной системе. В качестве эксперимента в СИЗО по инициативе правозащитников появились «чемоданчики красоты». В каждый такой входит машинка для стрижки волос, фен, щипцы и т.д. Хранится чемоданчик у сотрудников, выдают его по просьбе заключенной.

Но красота внешняя не заменит здоровья, а оно за пять лет у всех подорвано.

— Я когда сюда заехала, была как ломовая лошадь, — рассказывает Наталья. — Могла огороды вспахивать, любую работу делать. А сейчас… Давление скачет, болячки разные появились…

Женщины говорят, что особенно страдают мышцы и связки от малоподвижного образа жизни (прогулка раз в день один час, да и в маленьком прогулочном дворике особенно не подвигаешься). От недостатка естественного освещения почти все «пятилетки» потеряли зрение, пользуются очками. От недостатка витаминов разрушаются зубы… Больше всего проблем с сердечно-сосудистой, нервной и половой системой. Врачи считают, что у многих появились недуги на фоне переживаний за свою семью. Те, у кого детей нет, обвиняют государство в том, что оно их лишило права продолжения рода, данного им по самой своей природе.

Если бы следствие и суд сделали свою работу в разумные сроки, женщины давно бы оказались в колонии, где режим совсем другой. Там можно свободно передвигаться по территории, работать, заниматься творчеством и спортом. Там разрешены длительные свидания. В СИЗО же всего этого до сих пор не было. Чем спасались женщины? Книгами, йогой, сканвордами и (не поверите) решением задач по высшей математике. Но главное — мечтой. «Пятилетки» мечтают, что рано или поздно они освободятся и обнимут своих близких.

— А пока очень помогает уборка в камере, — говорит Наталья. — Но каждый день я думаю… ведь могла бы за пять лет получить высшее образование! Или вот зимой так хотелось, чтобы дали лопату и позволили расчистить снег во дворике.

Женщины возмущаются, что нельзя рисовать, нельзя заниматься рукоделием. Считают это дикостью, и они в общем-то правы.

По новым правилам внутреннего распорядка СИЗО (они совсем недавно утверждены Минюстом) заключенным можно и работать, и учиться. Им разрешено еще много чего и из того, что сейчас под запретом — к примеру цветные карандаши и планшеты. Но пока сами начальники изоляторов не понимают, как будут все это реализовывать. Кстати, женщинам повезло с руководителем СИЗО №6 Евгением Добровым.

— При нем жизнь за решеткой так изменилась, что не передать, — говорит «пятилетка». — Вообще СИЗО, в которое я заехала в 2017 году, и СИЗО сегодня — это как будто два разных изолятора. Многое изменилось в лучшую сторону, и мы считаем, что это благодаря Доброву.

Но каким бы хорошим ни был «гражданин начальник» и какими бы чистыми стены СИЗО, каждый день без семьи и детей — мука. Перед «пятилетками» следствие и суды, то есть государство в неоплатном долгу. Каждая из них до приговора (или вступления его законную силу) — невиновна. Волокита отняла у них пять долгих лет жизни, и никто им это никак не компенсировал.

Как подготовиться к СИЗО

Бывшая арестантка СИЗО №6 предпринимательница Наталья Верхова убеждена, что к тюрьме лучше готовиться на свободе. Пока есть время — подправить недостатки и научиться необходимому. Во многом подготовка к тюрьме может быть похожа на подготовку к службе в армии.

— Первое. Физиология. В идеале — быть здоровым. Но даже это состояние на входе не гарантирует отсутствие проблем в дальнейшем. Дальнейшие рекомендации — для условно здоровых людей. Больным надо попытаться все же привести себя к максимально самодостаточному состоянию. Если освоить навыки саморегуляции, цигун, йоговские инструменты настройки организма — пребывание в жестких условиях даже поможет продвинуться в этих техниках. Зубы вылечить — обязательно. В тюрьме, в лучшем случае, у вас их могут вырвать, причем не всегда доступна анестезия. Полезно освоить упражнения для глаз — время и регулярность тюрьма вполне обеспечивает, так что есть шанс не только не потерять зрение, но и подправить его. Отношение к еде в рамках подготовки к заключению должно существенно расширить свои рамки. Те, кто освоил регулярные голодания и очищения организма, намного более защищены. Пока есть доступ к Интернету и любым продуктам — есть время выработать для себя оптимальную методику. И главное даже не в физическом отношении к еде, а к моральной независимости от нее. Если вы понимаете, что легко проживете 3–5 дней без еды, если вы знаете, как выходить из голодания, если вы понимаете, как приспособить к себе любую еду, то этот аспект тюремной жизни не станет для вас критичным.

Второе. Физическая форма. Необходимо владеть различными комплексами упражнений, начиная с силовых (обычно все вспоминают приседания и отжимания) и заканчивая сложной гимнастикой, растяжкой и дыхательными техниками. Практиковать надо начать на свободе, поскольку есть возможность и подправить технику с тренером, и посмотреть достаточное количество роликов на Ютубе, например. Все комплексы упражнений должны быть усвоены до автоматизма, потому что стресс и прочие тюремные факторы могут начисто стереть память. Оказавшись в застенках — немедленно записать-зарисовать все, что удастся вспомнить. Привычка к отслеживанию физических результатов тоже сильно пригодится там. Замечательная книга Пола Уэйда «Тренировочная зона» решит очень и очень многие проблемы, и не только физические.

Третье. Умения и навыки. Очень полезно почитать книги про скаутов и прочие приключения. Атмосфера СИЗО отправит вас как минимум лет на 50–70 назад, это не должно застать вас врасплох. Посмотрите на себя цинично: чем вы можете быть полезным людям, с которыми на долгие месяцы вы обречены делить небольшое пространство. Мой опыт по понятным причинам связан больше с женскими СИЗО, но логика понятна: если человек полезен, конфликты с ним менее вероятны. В женских СИЗО ценились умения: делать массаж, гадать на подручных средствах, учить физическим упражнениям, языкам, рисовать, лепить, рассказывать позитивные истории. Конечно, ценятся те, кто может написать ходатайства, жалобы и прочие судебно-следственные документы. Уважение всегда вызывает последовательность — если вы ежедневно утром и вечером в любых условиях проводите свою тренировку, не мешая при этом никому, то с каждым днем недоброжелателей будет меньше.

Четвертое. Умственные способности, память и ясновидение. Однообразная тюремная жизнь сильно влияет и на память, и в целом на мозги. Позаботиться о сохранении формы тоже следует заранее. Скорочтение, развитие зрительной памяти, разнообразные игры, поощряющие сохранение словарного запаса, — все это на свободе доступно для усвоения. Нарисовать таблицы Шульте труда не составит, как и все варианты пособий, что вы сможете вспомнить. Время и режим помогут вам при желании даже овладеть телекинезом, но для этого вы должны освоить методику тренировки заранее.

Тюрьма врывается в жизнь обычно полной сменой обстановки, привычек, окружения, питания. Независимость и самодостаточность обратят страдания в интересный квест. Надежда ослабляет волю. Но она необходима, чтобы обрести себя. Помните, что выживание — это не сопротивление. Уважение к окружающим людям, к сотрудникам, которые выбрали себе именно такую судьбу, регулярные физические и интеллектуальные занятия, помощь другим — все это делает жизнь в тюрьме максимально безопасной. А регулярные занятия с постановкой целей и фиксацией результата могут привести к тому, что из мест заключения вы выйдете здоровым, сильным и уверенным в себе.

Иван (имя героя изменено — Прим. ред.) — высокий, худощавый парень. Он сидит передо мной и спокойно рассказывает о шести годах, проведенных в колонии строгого режима. Я вглядываюсь в его лицо, пытаясь понять, какие чувства он испытывает, сожалеет ли о потерянных годах и друзьях, которые забыли о его существовании сразу после вынесения приговора.

— Знаете, я сожалею только о том, что столько боли причинил маме, — как будто прочитав мои мысли, произносит он, после чего опускает глаза и несколько секунд молча рассматривает свои руки.

Ивана обвинили и посадили в тюрьму на девять лет за торговлю наркотиками. Когда его арестовали, молодой человек учился в университете. На время следствия Иван взял академический отпуск, надеясь, что его не осудят, но он получил реальный срок, и его отчислили. «Мне просто не повезло,» — говорит он и продолжает свой рассказ.

«Просто хотел подзаработать»

— Как я оказался в тюрьме? Банально — нужны были деньги на хорошую жизнь. Думал, вот сейчас подзаработаю и открою свой бизнес. А быстро заработать можно только на наркотиках. Так я стал закладчиком.

Наркотики я никогда не пробовал, даже желания, если честно, не было: знал, к чему приводит употребление. Но и угрызения совести — что продавал — не испытываю. Это выбор каждого — употреблять или нет. Не я, так другие бы подгоняли дурь наркоманам.

Мне не повезло: повязали уже через два месяца. Одна знакомая девушка сдала меня полиции. Она тоже торговала наркотиками, и ее задержали. Уже потом узнал, что следователи пообещали ей смягчить наказание, если сдаст других торговцев. Она согласилась и привела ко мне домой полицию, зная, что я при товаре. Если бы не она, наверное, я бы заработал ту сумму, которая была нужна, и ушел бы из этого бизнеса. А может, и нет — не знаю.

Самое сложное после ареста было смотреть в глаза родителям, они не могли поверить, что я торговал наркотиками. Помню, на маме лица не было. Но, тем не менее, они не отвернулись от меня, всегда поддерживали, навещали в СИЗО, потом в колонии.

Друзей у меня было немного, а вот знакомых предостаточно, но со многими из них я сразу после ареста прекратил общение: было стыдно. А потом жизнь расставила все по своим местам, и рядом осталось несколько настоящих друзей.

С девушкой, с которой жили вместе, я расстался. Я повзрослел в тюрьме очень быстро, а она осталась такой же — беззаботной девчонкой. После освобождения у меня изменились приоритеты, система ценностей, у нее же только запросы стали выше, а взрослых мыслей так и не появилось. Я понял, что не смогу с ней быть.

«В СИЗО меня избивали практически каждый день»

В СИЗО, пока шло следствие, я просидел пять с половиной месяцев. В изоляторе есть арестанты, которые «работают» на администрацию СИЗО. Как правило, это те, кому грозит долгий срок. Эти «внештатные сотрудники» издеваются над заключенными и пытают их, чтобы выбить признательные показания или заставить активнее сотрудничать со следствием. Такое сотрудничество дает заключенному право пользоваться мобильным телефоном или иметь другие запрещенные в тюрьме вещи. Например, одного парня избили до такого состояния, что он ни есть, ни пить не мог, после чего он сознался вместе со своими подельниками в ограблении восьми ювелирных магазинов на сумму больше пяти миллионов.

С момента ареста на меня оказывали колоссальное давление: первые несколько дней не давали спать, потом начали избивать. Доставалось практически каждый день, иногда больше, иногда меньше. В колонии, по сравнению с пребыванием в СИЗО, был курорт. Поначалу я отвечал на провокации: не привык терпеть обиду, но потом понял, что до добра меня это не доведет, и стал вести себя тише.

В тюрьме есть двухкомнатные камеры, есть однокомнатные. Я сидел в однокомнатной. Обстановка скудная: кровати с железными прутьями, посередине стол. Решетки на окнах, большие стальные двери. В углу стоит раковина и унитаз. От жилой части камеры отхожее место с трех сторон отделяли перегородки высотой всего около полутора метров. Чтобы не справлять нужду на глазах сокамерников, в качестве четвертой перегородки использовали полотенце, которым завешивали вход.

В камере всегда был полумрак. Через небольшое окно с решеткой практически не проникал свет. А вечером камеру освещала только тусклая лампочка, висящая под самым потолком.

Подъем в шесть утра. 30 минут на заправку постели и умывание. Потом начинают раздавать завтрак. Я хорошо запомнил звуки вагонетки, на которой развозили еду. Железные колеса тележки грохотали так, что ее приближение было слышно издалека. После еды мы прибирались в камерах.

Вообще в СИЗО надо вести себя осторожно. Никогда не знаешь, что кто-то из заключенных работает на сотрудников и может тебя «спалить».

С 8:00 до 9:00 происходил утренний обход и проверка камер на предмет незаконных вещей. Всех осужденных выводили в коридор и строили вдоль стены лицом к ней, спрашивали, есть ли жалобы или предложения. В это время в камере сотрудники производят обыск. На самом деле, запрещенных предметов, которые нельзя здесь иметь, много, поэтому даже самая пустячная с виду вещь может уйти в утиль. Во время проверки назначается дежурный по камере, который сутки следит за чистотой и порядком в камере. Он также несет ответственность за все выявленные нарушения.

Потом час свободного времени. Кто-то читал, кто-то просто ходил по камере. И так каждый день.

Потом нас, заключенных, выводили на прогулку в прогулочную камеру. Там вместо потолка решетка. Все ограждено колючей проволокой, установлена видеокамера. Прогулка длится 10-15 минут, но больше и не надо. Рядом находится котельная, постоянно в часы прогулки разгружали уголь, и вся черная пыль летела в прогулочную камеру — мы дышали этой пылью, у многих развился сильный кашель. Помню, когда я приехал в СИЗО через четыре года на пересмотр приговора, выводить на прогулку стали уже на час. Оказалось, кто-то из заключенных пожаловался на короткие прогулки, и их увеличили. Вот только я, как и многие, был не рад этому: зимой находиться на улице, стоя практически на одном месте, было очень холодно.

После обеда было три часа свободного времени. Затем ужин, уборка и очередная проверка. Перед сном немного времени, чтобы умыться, в тазике помыть ноги – и отбой.

Кормили три раза в сутки, ассортимент блюд скудный. Утром давали кашу, сваренную на воде, в обед — суп и второе, вечером – чаще каша. Иногда давали одну и ту же кашу утром, в обед и вечером. Это издевательство над осужденными. Выделяют же деньги на тюрьмы, куда они уходят?! Как правило, вся еда была переваренной и безвкусной. Например, рыбный суп состоял из 300 миллилитров воды, половины картофелины и костей от рыбы. Съел – и непонятно, поел ты или нет. Уже через час-полтора после такого обеда желудок начинает сводить от голода.

Когда в тюрьму приезжали с разными проверками, кормили очень хорошо. Помню, однажды был суп с килькой в томатном соусе, после нескольких недель недоедания казалось, что ничего вкуснее я и не ел. За сигареты раздатчик еды накладывал нам добавки в пластиковые контейнеры — вот так мы и отъедались.

При наличии денег питаться в заключении можно вполне нормально, поскольку у зеков есть доступ к продуктовому магазинчику, расположенному на территории СИЗО. Еще в тюрьме разрешены передачки. Мне родители передавали продукты. Со мной сидели китайцы, таджики, азербайджанцы — к ним никто не приходил, и они не получали посылок. Бывало, я делился с ними едой.

Некоторым заключенным разрешали готовить в камерах. Они приноровились варить в обычных пластиковых ведрах с использованием кипятильника. Так, например, они готовили суп из «Доширака», картофеля и сосисок.

Ежедневно утром и вечером умывались прямо в камерах холодной водой. Мыться в душе разрешалось только один раз в неделю — в банный день. Из-за этого вонь от пота и грязного тела в камере иной раз была невыносимой. На всё давали 15 минут, не успел – твои проблемы. Кто-то договаривался с начальством и мылся дольше, а бывало — и чаще.

Камеры, по сути, — это каменные коробки: летом в них жарко, зимой холодно. Я, как и другие заключенные, болел каждый месяц, один раз особенно тяжело. Помню, в течение нескольких дней была высокая температура, кашель, насморк, все тело страшно ломило. Когда стало хуже, попросил медпомощи, но был уже вечер, медицинский кабинет был закрыт. Пришел дежурный врач, меня вывели в коридор, он тут же что-то вколол мне и дал таблетки. После этого стало еще хуже, думал, умру, но через несколько дней пошел на поправку.

«Маньяки, террористы, убийцы, насильники, наркоторговцы — здесь есть все»

После вынесения приговора меня отправили в колонию строгого режима. На тот момент мне исполнился 21 год. За распространение наркотиков дали девять лет, я отсидел шесть и вышел по УДО. Это еще мягкий приговор, изначально мне грозило от 15 лет лишения свободы, так как у меня нашли много наркотиков. Но мне повезло. Знаете, как говорят, хороший адвокат — это не тот, кто знает закон, а тот, у кого есть нужные знакомства. Так вот, у меня был хороший адвокат.

По прибытии в колонию мне выдали костюм черного цвета, который меняли раз в неделю. Роба стала моей униформой на весь срок заключения.

Среди зэков, как и среди тюремщиков, есть и хорошие, и плохие люди. Мне повезло — чаще я встречал хороших.

Вся территория колонии разделена на жилую зону, в которой стоят бараки, и промышленную — с различными производствами. Заключенные здесь живут в бараках по 50-100 человек. Основной контингент осужденных — это люди в возрасте от 25 до 35 лет. Маньяки, террористы, убийцы, насильники, наркоторговцы — здесь есть все. Сначала рядом с ними находиться страшно, потом привыкаешь и уже не думаешь, что они совершили.

Есть колонии, в которых сидят рецидивисты, отбывающие второй, третий, а иногда и четвертый срок за убийство, кражу, наркотики. Тюрьма стала для них домом. Я сидел в колонии строго режима для «первоходов». Большинство из них убили по пьянке своих жен, сожительниц или собутыльников. Со мной сидели люди, организовывавшие ОПГ и ОПС в нашем городе, у которых в подчинении были 50 и больше бандитов. Были те, кто получил срок за расстрелы людей во время грабежа на дорогах, в том числе детей и женщин. Сидели террористы-игиловцы, а также те, кто размещал в соцсетях посты с экстремистскими текстами — они, как правило, получали срок 3-4 года.

А вообще истории у всех разные. Например, один заключенный сидел за то, что палкой изнасиловал сожителя своей сестры, который надругался над его племянником. За самосуд он получил десять лет колонии строгого режима.

Здесь такой же распорядок дня, как и в СИЗО. Разница лишь в том, что в колонии осужденные работают в автомастерских, выполняют строительно-ремонтные и столярные работы, производят мебель, оконные рамы, работают с металлом. Зарплаты, конечно, копеечные, но в колонии любые деньги не лишние. Правда, оплачиваемой работы не хватает на всех желающих, поэтому на производствах задействована только часть заключенных, остальных привлекают к труду по обслуживанию потребностей колонии. Это уборка, работы в столовой, в прачечной или подсобном хозяйстве – то, что не оплачивается вообще.

В колонии, как и в тюрьме, есть касты. Зэки из низших каст, которых воспринимают скорее как рабов, прислуживают «блатным»: моют пол, исполняют различные поручения, смотрят за отношениями между заключенными, доносят на других зэков. Никто не хотел попасть в низшую касту «петухов» — это дно. И я не хотел. Быстро понял, что лучше поделиться продуктами, сигаретами, деньгами, ни с кем не конфликтовать, не лезть не в свое дело — и спокойно отсидеть срок. Иначе жизнь здесь быстро превратится в ад.

В лагере я сидел спокойно. Были стычки с другими заключенными, но это так, мелочи, по сравнению с тем, что было в СИЗО. Здесь у меня даже был телефон на протяжении всей отсидки: сумел договориться. А вообще у заключенных со связями есть всё – алкоголь, наркотики, телефоны, даже проститутки к некоторым приезжают. Администрация колонии в курсе этого. Раз в месяц тюремщики устраивали показательные обыски, во время которых непременно находили запрещенные предметы.

«За шесть лет, проведенных в колонии, я видел восемь случаев суицида. Кто-то не смог смириться с приговором, а кого-то довели до самоубийства. Всякое здесь бывает».

Шести лет, проведенных в колонии, вполне хватило, чтобы понять, что я не хочу обратно. Там мало кто протестует, как правило, все быстро начинают жить по тем законам, которые уже сложились, боясь избиений, издевательств и насилия со стороны не только заключенных, но и надзирателей.

Две недели после условно досрочного освобождения я практически не выходил из дома: много спал, запоем смотрел фильмы и сериалы, читал книги. Было непросто вернуться к обычной жизни на свободе. До ареста был дерзким подростком: в голове одни гулянки, алкоголь и девушки. Мог разбить витрину, подраться в клубе. Но тюрьма изменила меня. Мама переживает, что я могу попасть в какую-нибудь историю и меня опять посадят: сейчас я условно освобожденный, и любой «косяк» может привести меня обратно в тюрьму.

Часто слышу, что преступники есть преступники, что не надо слушать их жалобы — их надо расстреливать. Однако в тюрьме сидят тоже люди. Я не стыжусь своей судимости. Спрашивают — отвечаю: «Да, сидел». У нас вон каждый третий депутат имеет судимость, и это не мешает им вполне успешно занимать должности и хорошо зарабатывать.

Беседовала Анастасия Маркова, IRK.ru
Иллюстрации Семёна Степанова