Жизнь андерсена по его признанию очень похожа на судьбу героя одной из его сказок какой

Я испытываю крайнюю неприязнь к тем, кто любит смотреть на творчество исключительно сквозь призму биографии автора, кто постоянно выискивает в сюжете и образах произведений психологические травмы детства и прочие «эдиповы комплексы». Но в случае с Гансом Христианом Андерсеном нам не избежать подобного подхода.

Называя свою автобиографию «Сказка моей жизни», великий датский писатель отнюдь не лукавил. Жизнь Андерсена действительно была похожа на его сказки — ироничные, грустные и светлые одновременно, с непредсказуемыми поворотами сюжета. Ну, а страницы биографии, в свою очередь, попадали в сказочные сюжеты…

Но попадали они туда преображенными удивительной фантазией писателя — той фантазией, которая дается свыше и не объясняется никаким психоанализом, фантазией, которая так же отличается от унылой прозы жизни, как настоящий соловей от механического.

«- Славные у тебя детки, кроме вот этого… Этот не удался! Хорошо бы его переделать!
 — Никак нельзя, ваша милость! — ответила утка-мать. — Он некрасив, но у него доброе сердце, и плавает он не хуже, смею даже сказать — лучше других».
(«Гадкий Утенок»)

Будущий сказочник родился ровно 205 лет тому назад — 2 апреля 1805 г. в городке Оденсе, расположившемся на Фионни, одном из многочисленных островов приморской Дании. Начало жизни Ганса Кристиана не предвещало мальчику ничего хорошего. Фамилия Андерсен уже говорила сама за себя — ее обладатель никак не мог похвастаться благородным происхождением. Окончание «сен» носили только простолюдины.

«- Я камер-юнкерская дочка! — сказала она. — …А из тех, чье имя кончается на „сен“, — прибавила она, — никогда ничего не выйдет путного.
Но дочка купца обиделась: фамилия ее отца была Мадсен, …и вот она гордо закинула головку и сказала:
 — Зато мой папа может купить леденцов на целых сто риксдалеров и разбросать их народу! А твой может?».
(«Ребячья болтовня»)

В семье Андерсенов не было не только «настоящей крови», но и ста риксдалеров. Только отец-сапожник, мать-прачка, сумасшедший дед, вырезавший из дерева причудливые фигуры, и непролазная бедность. Впоследствии Ганс Кристиан всей своей жизнью и творчеством будет доказывать, что и из простолюдинов-бедняков могут выйти талантливые люди. В дневнике писателя даже был обнаружен целый список знаменитых датчан с характерным окончанием: Торвальдсен, Якобсен и т. д. Всю жизнь Андерсен с маниакальным упорством рвался в высший свет, с азартом коллекционера заводя многочисленные знакомства с титуловаными особами и знаменитостями.

Однажды Эдвард Коллин, один из аристократических друзей писателя, посчитал ниже своего достоинства перейти с Андерсеном на «ты». Ганс Кристиан жутко обиделся, и эта обида не могла не прорваться в сказке.

«- Видите ли, я не из гордости, а… ввиду той свободы и знаний, которыми я располагаю, не говоря уже о моем положении в свете… я очень бы желал, чтобы вы обращались со мной на вы…».
(«Тень»)

Однажды местная прорицательница сказала матери Ганса, что ее сын станет знаменитым и «в Оденсе зажгут в его честь огни». Андерсен отнесся к этому сомнительному пророчеству со всей серьезностью, и даже поведал своей знакомой девочке Саре «тайну» о своем высоком происхождении. Сара только рассмеялась, но для Ханса эта девочка навеки осталась одним из редких светлых воспоминаний детства. Еще бы! Сара была единственным его другом, единственной девочкой, которая не постеснялась подарить ему розу (в дальнейшем розы буйным цветом расцветут на страницах его сказок), чуть ли не единственным ребенком, который не издевался над ним, не показывал на него пальцем.

Дело в том, что будущий сказочник был некрасив и нескладен. Впоследствии он так и не избавится от комплекса «гадкого утенка». Хотя потом, когда Андерсен пребывал в ореоле славы, многие поклонницы его таланта будут находить во внешности Андерсена привлекательные черты (одна дама говорила: «Он не был красивым мужчиной, но его обворожительная улыбка заставляла думать иначе»).

Сказочника это не утешало. Он постоянно смотрелся в зеркало, давая этим пищу для шуток, и тщательно изучал свои фотографии, чтобы выяснить, в каком ракурсе он выглядит привлекательнее. По поводу одного из удачных фото он горько пошутил, что, увидев его, дамы будущего воскликнут: «Неужели он не был женат?»

Знаменитый сказочник так и не женился. Этому способствовала не только его мнительность по поводу внешности, но и, как это ни странно, одержимость фантазией. Он влюблялся несколько раз, но вел себя при этом подобно трагическому герою: его любовь была возвышенно-истеричной, пылкость сменялась испугом, признания — отступлениями. «Сказка его жизни» осталась без принцессы.

Странность и неординарность вкупе с внешностью сделали детство Андерсена невыносимым. И если дома его окружала любовь, то за порогом прием был совершенно противоположным. Девочки смеялись над ним, а мальчишки дразнили, а при случае и били. «Сочинитель пьес! Ты станешь таким же помешанным, как и твой дед!» — кричали они вслед нескладному подростку, который часами слушал сказки старух из богадельни, бредил дальними странами, сидел у норки крота, надеясь побеседовать с ним и, невзирая на свою фамилию, мечтал о карьере актера, писателя или певца.

Голос у Ганса действительно был красивый и настолько высокий, что стал поводом для жестокой шутки рабочих со швейной фабрики: услышав, как чудаковатый подросток поет, они прилюдно стянули с него штаны, чтобы «проверить» не девочка ли это. «Я чувствовал себя тонущей собакой, в которую дети ради забавы кидают камни», — вспоминал позднее Андерсен.

Обостренное воображение и множество психологических травм превратили психику Андерсена в настоящую кладовую всевозможных фобий. Всю свою жизнь он страдал резкими перепадами настроения, боялся темноты, боялся быть похороненным заживо (поэтому долгое время, ложась спать, обязательно клал рядом записку: «Я только обмер!»), жаловался каждому знакомому при малейшем недомогании и особенно болезненно воспринимал любую критику в свой адрес. Он вырезал из газет все положительные отзывы о себе, а однажды перебежал дорогу, чтобы только сказать знакомому: «Ну, теперь меня читают в Испании! Прощайте!»

Андерсен осознавал свои слабости и даже как-то написал: «Я счастлив только когда меня хвалят все и каждый; всякий же, кто бы он ни был, относящийся ко мне не сочувственно, в состоянии нагнать на меня тоску». Во всем он винил своё «болезненное воображение», способное вмиг раздуть из мухи слона.

Капризен, обидчив, мнителен, некрасив… С этого начинаются многие статьи об Андерсене. При этом как-то забывают, почему такого человека, да еще и бедняка, с радостью принимали во многих влиятельных домах Копенгагена, принимали и любили еще задолго до всеобщего признания.

Во-первых, все вышеупомянутые недостатки Андерсена искупались и компенсировались его открытостью, добротой и незлопамятностью. Все его обиды были импульсивны и коротки, а тщеславие, как правильно подметил Г. К. Честертон, удивительно сочеталось со смирением. Ганс Христиан никоим образом не считал себя «пупом вселенной», напротив, он постоянно чувствовал неуверенность в себе. Но эта неуверенность сменялась неистовым упорством, если дело касалось его ДАРА, в который он верил так же пламенно, как в Бога.

«…Я чувствую, что я ничто без Творца, — напишет впоследствии Ханс в письме, — но чувствую в то же время, что люди часто не хотят видеть, что на мне почиет рука Божья, и вся кровь бросается мне в голову…».

В этот момент пугливый мнительный Андерсен обретал и смелость, и отчаянность, и стойкость.

В детстве Андерсена действительно могли счесть за ненормального. Нескладный бедный мальчик мечтал… о Королевском театре. И не просто мечтал, а чтобы скопить деньги на поездку в Копенгаген, стал принимать участие в местных постановках. Постепенно он скопил целых 13 рексдалеров и решил отправиться покорять столичную сцену.

Понимая, что для этого необходима поддержка влиятельной особы, Ганс отправился к почтенному горожанину — владельцу типографии Иверсену — и попросил его дать… рекомендательное письмо к балерине Королевского театра Анне Шаль! Иверсен, который с танцовщицей даже не был знаком, решил образумить «фантазера» и сказал: «Поступи-ка лучше в ученье к какому-нибудь ремесленнику!». На что Андерсен твердо ответил: «Это было бы великим грехом!». Старик сдался и безропотно написал рекомендацию.

Мать юноши еще надеялась, что сын повернет назад, едва увидит бушующее море. Но Ганс верил в свою звезду и твердил про себя: «Сначала приходится много-много претерпеть, а потом непременно станешь знаменитым!»

4 сентября 1819 года 14-летний Андерсен отплыл в Копенгаген. Гадкий утенок сбежал из курятника. Сказка началась…

Автор статьи: Сергей Курий
Рубрика «Культовые Сказки»

«Сказка моей жизни развернулась предо мною — богатая, прекрасная,
утешительная. Даже зло вело к благу, горе к радости, и в целом она
является полной глубоких мыслей поэмой, какой я никогда не был бы в
силах создать сам… Да, правда, что я родился под счастливой звездой!».
(Х.К.Андерсен)

Я испытываю крайнюю неприязнь к тем, кто любит смотреть на творчество исключительно сквозь призму биографии автора, кто постоянно выискивает в сюжете и образах произведений психологические травмы детства и прочие «эдиповы комплексы». Но в случае с Хансом Кристианом Андерсеном нам не избежать подобного подхода.

Называя свою автобиографию «Сказка моей жизни», великий датский писатель отнюдь не лукавил. Жизнь Андерсена действительно была похожа на его сказки — ироничные, грустные и светлые одновременно, с непредсказуемыми поворотами сюжета. Ну, а страницы биографии, в свою очередь, попадали в сказочные сюжеты… Но попадали они туда преображенными удивительной фантазией писателя — той фантазией, которая не объясняется никаким психоанализом. Фантазией, которая так же отличается от унылой прозы жизни, как настоящий соловей от механического.

Побег из курятника

«— Оставьте его! — сказала утка-мать. — Он ведь вам ничего не сделал!
— Это верно, но он такой большой и странный! — отвечала забияка. —
Ему надо задать хорошую трепку!
— Славные у тебя детки! — сказала старая утка с красным лоскутком на лапке. —
Все очень милы, кроме вот этого… Этот не удался! Хорошо бы его переделать!
— Никак нельзя, ваша милость! — ответила утка-мать. — Он некрасив, но у
него доброе сердце, и плавает он не хуже, смею даже сказать — лучше других».
(Х. К. Андерсен «Гадкий Утенок»)

Будущий сказочник родился 2 апреля 1805 г. в городке Оденсе, расположившемся на Фионни, одном из многочисленных островов приморской Дании. Начало жизни Ханса Кристиана не предвещало мальчику ничего хорошего. Фамилия Андерсен уже говорила сама за себя — ее обладатель никак не мог похвастаться благородным происхождением. Окончание «сен» носили только простолюдины.

Х. К. Андерсен «Ребячья болтовня»:
«— Я камер-юнкерская дочка! — сказала она.
Она так же точно могла быть лавочниковой дочкой — и то и другое одинаково не во власти самого человека.И вот она рассказывала другим детям, что в ней течет «настоящая кровь», а в ком ее нет, из того ничего и не выйдет. Читай, старайся, учись сколько хочешь, но если в тебе нет настоящей крови, толку не выйдет.
— А уж из тех, чье имя кончается на «сен», — прибавила она, — никогда ничего не выйдет путного. Надо упереться руками в бока, да держаться подальше от всех этих «сен, сен»!
Но дочка купца обиделась: фамилия ее отца была Мадсен, …и вот она гордо закинула головку и сказала:
— Зато мой папа может купить леденцов на целых сто риксдалеров и разбросать их народу! А твой может?»

Дом в Оденсе, где родился Андерсен. Литография 1868 г.

В семье Андерсенов не было не только «настоящей крови», но и ста риксдалеров. Только отец-сапожник, мать-прачка, сумасшедший дед, вырезавший из дерева причудливые фигуры, и непролазная бедность. Впоследствии Ханс Кристиан всей своей жизнью и творчеством будет доказывать, что и из простолюдинов-бедняков могут выйти талантливые люди. В дневнике писателя даже был обнаружен целый список знаменитых датчан с характерным окончанием: Торвальдсен, Якобсен и т.д. Всю жизнь Андерсен с маниакальным упорством рвался в высший свет, с азартом коллекционера заводя многочисленные знакомства с титулованными особами и знаменитостями.[2]

Х. К. Андерсен:
«Я приехал в Копенгаген оборванным нищим мальчишкой с жалкими пожитками под мышкой, и вот теперь я пью свой горячий шоколад за одним столом с королевой».

К. Мармье об автобиографии Андерсена «Сказка моей жизни»:
«Для нас, тех, кто его любит, мучительно видеть, как он на двухстах страницах перечисляет достигнутые успехи, города, где он встречал людей, высоко оценивших его произведения, стихи, написанные ему и о нем, разнообразные комплименты в свой адрес».

Однажды Эдвард Коллин, один из аристократических друзей писателя, посчитал ниже своего достоинства перейти с Андерсеном на «ты». Ханс Кристиан жутко обиделся, и эта обида не могла не прорваться в сказке.

Х. К. Андерсен, из письма к Э. Коллину:
 «…видите, что напечатано обо мне в листке, где помещен мой портрет; я «one of the most remarkable and interesting men of this day…», а Вы все-таки чересчур важны, чтобы быть со мною на ты!».

Х. К. Андерсен «Тень»:
«— Видите ли, я не из гордости, а… ввиду той свободы и знаний, которыми я располагаю, не говоря уже о моем положении в свете… я очень бы желал, чтобы вы обращались со мной на вы…».

Х.К. Андерсен. Фото 1865 г.

Однажды местная прорицательница сказала матери Ханса, что ее сын станет знаменитым и «в Оденсе зажгут в его честь огни». Андерсен отнесся к этому сомнительному пророчеству со всей серьезностью, и даже поведал своей знакомой девочке Саре «тайну» о своем высоком происхождении. Сара только рассмеялась, но для Ханса эта девочка навеки осталась одним из редких светлых воспоминаний детства. Еще бы! Сара была единственным его другом, единственной девочкой, которая не постеснялась подарить ему розу (в дальнейшем розы буйным цветом расцветут на страницах его сказок), чуть ли, не единственным ребенком, который не издевался над ним, не показывал на него пальцем.

Дело в том, что будущий сказочник был некрасив и нескладен. Впоследствии он так и не избавится от комплекса «гадкого утенка». Однажды Андерсен ехал в темном дилижансе с двумя дамами. Завязалась шутливая беседа, в которой Андерсен начал превозносить невидимые достоинства своих попутчиц. Когда же те, в свою очередь, попросили Ханса описать себя, он не преминул изобразить стройного обворожительного красавца.
Андерсен часто и тщательно фотографировался (известно более полутораста его портретов). Комплексуя по поводу своей внешности, он старался повернуться к объективу правым профилем (писатель считал его красивее левого).

Х.К. Андерсен. Фото 1869 г.

Впрочем, в ореоле славы многие поклонницы его таланта впоследствии находили во внешности Андерсена привлекательные черты (одна дама говорила: «Он не был красивым мужчиной, но его обворожительная улыбка заставляла думать иначе»). Сказочника это не утешало. Он постоянно смотрелся в зеркало, давая этим пищу для шуток, и тщательно изучал свои фотографии, чтобы выяснить, в каком ракурсе он выглядит привлекательнее. По поводу одного из удачных фото он горько пошутил, что, увидев его, дамы будущего воскликнут: «Неужели он не был женат?».

Х. К. Андерсен «Гадкий Утенок»:
 «— Слушай дружище! …Недалеко отсюда, в другом болоте, живут премиленькие дикие гусыни-барышни. …Ты такой урод, что, чего доброго, будешь иметь у них большой успех!»

Знаменитый сказочник так и не женился. Этому способствовала не только его мнительность по поводу внешности, но и (как это ни странно) одержимость фантазией. Он влюблялся несколько раз, но вел себя при этом подобно трагическому герою: его любовь была возвышенно-истеричной, пылкость сменялась испугом, признания — отступлениями. «Сказка его жизни» осталась без принцессы.

Х. К. Андерсен:
 «Я заплатил за свои сказки большую непомерную цену. Отказался ради них от личного счастья и пропустил то время, когда воображение должно было уступить место действительности».

Андерсен любил певицу Йенни Линд, она его тоже, но только как писателя.

Странность и неординарность вкупе с внешностью сделали детство Андерсена невыносимым. И если дома его окружала любовь, то за порогом прием был совершенно противоположным. Девочки смеялись над ним, а мальчишки дразнили, а при случае и били. «Сочинитель пьес! Ты станешь таким же помешанным, как и твой дед!» — кричали они вслед нескладному подростку, который часами слушал сказки старух из богадельни, бредил дальними странами, сидел у норки крота, надеясь побеседовать с ним и, невзирая на свою фамилию, мечтал о карьере актера, писателя или певца. Голос у Ханса действительно был красивый и настолько высокий, что стал поводом для жестокой шутки рабочих со швейной фабрики: услышав, как чудаковатый подросток поет, они прилюдно стянули с него штаны, чтобы «проверить» не девочка ли это. «Я чувствовал себя тонущей собакой, в которую дети ради забавы кидают камни», — вспоминал позднее Андерсен.

Х. К. Андерсен «Оле-Лукойе»:
«…индейский петух надулся, как только мог, и спросил у аиста, кто он таков; утки  же пятились, подталкивая друг друга крыльями, и крякали: «Дур-рак! Дур-рак!».
И аист рассказал им о жаркой Африке, о пирамидах и о страусах, которые носятся по пустыне с быстротой диких лошадей, но утки ничего не поняли и опять стали подталкивать одна другую:
— Ну не дурак ли он?
— …Какие  у вас чудесные тонкие ноги! — сказал индейский петух. — Почем аршин?
— Кряк! Кряк! Кряк! — закрякали смешливые утки, но аист как будто и не слыхал.
— Могли бы и вы посмеяться с нами! — сказал аисту индейский петух. — Очень забавно было сказано! Да куда, это, верно, слишком низменно для него!
…И курицы кудахтали, утки крякали, и это их ужасно забавляло».

Рис. — Vilhelm Pedersen (1849).

Обостренное воображение и множество психологических травм превратили психику Андерсена в настоящую кладовую всевозможных фобий. Всю свою жизнь он страдал резкими перепадами настроения, боялся темноты,[3] боялся быть похороненным заживо (поэтому долгое время, ложась спать, обязательно клал рядом записку: «Я только обмер!»), жаловался каждому знакомому при малейшем недомогании и особенно болезненно воспринимал любую критику в свой адрес. Он вырезал из газет все положительные отзывы о себе, а однажды перебежал дорогу, чтобы только сказать знакомому: «Ну, теперь меня читают в Испании! Прощайте!».
Андерсен осознавал свои слабости и даже как-то написал: «Я счастлив только когда меня хвалят все и каждый; всякий же, кто бы он ни был, относящийся ко мне не сочувственно, в состоянии нагнать на меня тоску». Во всем он винил своё «болезненное воображение», способное вмиг раздуть из мухи слона.

В письме к Э. Коллину его племянница Ионна проницательно писала об обидчивости Андерсена: «Ты называешь эту черту обидчивостью, я, знавшая на своем веку несколько таких людей, уверена, что это был излишек фантазии, заставлявшей Андерсена принимать за действительное то, что ему только казалось. Люди этого сорта так же глубоко страдают от воображаемых обид, как и от действительных, и в могилу сходят вполне убежденные в правильности своего взгляда. Эта ошибка А. доставила много горя и мучений и ему самому, и другим, но я не считаю его ответственным за нее».
Кстати, это письмо было инициировано довольно однобокими воспоминаниями «друга» Эдварда, где тот так и не смог избавиться от высокомерной напыщенности по отношению к Андерсену, в результате чего порядком сгустил краски. Характерно и то, что Коллин почти не упоминает о творчестве своего «обидчивого» товарища, зато уделил немало места его «безграмотности».

Капризен, обидчив, мнителен, некрасив… С этого начинаются многие статьи об Андерсене. При этом как-то забывают, почему такого человека, да еще и бедняка, с радостью принимали во многих влиятельных домах Копенгагена, принимали и любили еще задолго до всеобщего признания. Во-первых, все вышеупомянутые недостатки Андерсена искупались и компенсировались его открытостью, добротой и незлопамятностью.

В. Блок «Заметки для характеристики Х. К. Андерсена»:
«…его жажда почестей была свободна от всякого самодовольства, и что он не прибегал никогда ради достижения этих почестей к бесчестным или низким средствам. Он был человеком с открытой и строго честной душой нараспашку. Он говорил всё, что думал, не помышляя о том, какие из этого могут возникнуть недоразумения и ложные суждения».

Christian Albrecht Jensen. Портрет Андерсена. 1836.

Все обиды Андерсена были импульсивны и коротки, а тщеславие, как правильно подметил Г. К. Честертон, удивительно сочеталось со смирением. Ханс Кристиан никоим образом не считал себя «пупом вселенной», напротив он постоянно чувствовал неуверенность в себе. Но эта неуверенность сменялась неистовым упорством, если дело касалось его ДАРА, в который он верил так же пламенно, как в Бога. «…Я чувствую, что я ничто без Творца, — напишет впоследствии Ханс в письме, — но чувствую в то же время, что люди часто не хотят видеть, что на мне почиет рука Божья, и вся кровь бросается мне в голову…«. В этот момент пугливый мнительный Андерсен обретал и смелость, и отчаянность, и стойкость.

Х. К. Андерсен:
«Я не принадлежу к храбрецам, мне это часто говорили, да и сам я сознаю это. Но должен все-таки оговориться, что по-настоящему пугают меня только мелкие опасности. Напротив, когда мне угрожают более серьезные и когда есть за что бороться, во мне просыпается воля, которая заставляет меня двигаться вперед, воля, которая крепнет из года в год. Я дрожу, я боюсь, но, однако, делаю то, что считаю правильным. И я полагаю, что когда обладают врожденной трусостью и все-таки собственными силами преодолевают ее, то дело сделано».

В детстве Андерсена действительно могли счесть за ненормального. Нескладный бедный мальчик мечтал… о Королевском театре. И не просто мечтал, а чтобы скопить деньги на поездку в Копенгаген, стал принимать участие в местных постановках.
Одна из дам вспоминала о сольном выступлении Ханса в доме священника, где он получил свой первый гонорар: «Мы собрались в круглой комнате, и этот маленький джентльмен на протяжении двух часов импровизировал и играл сцены из разных пьес. Мы были в восторге, но порой, когда юноша принимался исполнять роли любовников, нам не хватало воздуха от смеха. Так неуклюже он становился на колени, вытягивая свои длинные ступни».

Постепенно Андерсен скопил целых 13 рексдалеров и решил уехать, чтобы покорять столичную сцену. Понимая, что для этого необходима поддержка влиятельной особы, Ханс отправился к почтенному горожанину — владельцу типографии Иверсену — и попросил его дать… рекомендательное письмо к балерине Королевского театра Анне Шаль! Иверсен, который с танцовщицей даже не был знаком, решил образумить «фантазера» и сказал: «Поступи-ка лучше в ученье к какому-нибудь ремесленнику!». На что Андерсен твердо ответил: «Это было бы великим грехом!». Старик сдался и безропотно написал рекомендацию.
Мать юноши еще надеялась, что сын повернет назад, едва увидит бушующее море. Но Ханс верил в свою звезду и твердил про себя: «Сначала приходится много-много претерпеть, а потом непременно станешь знаменитым!».

Х. К. Андерсен «Гадкий Утенок»:
«— Ах, плавать по воде так приятно! — сказал утенок. — А что за наслаждение нырять в самую глубь с головой!
— Хорошо наслаждение! — сказала курица. — Ты совсем рехнулся? Спроси у кота, он умнее всех, кого я знаю, нравится ли ему плавать или нырять! О себе самой я уж не говорю! Спроси, наконец, у нашей старушки хозяйки, умнее ее нет никого на свете! По-твоему, и ей хочется плавать и нырять? …Старайся же нести яйца или выучись мурлыкать да пускать искры!
— Я думаю, мне лучше уйти отсюда куда глаза глядят! — сказал утенок».

4 сентября 1819 года 14-летний Андерсен отплыл в Копенгаген. Гадкий утенок сбежал из курятника. Сказка началась.

Завоевание Копенгагена

«— Полечу-ка я к этим царственным птицам; они, наверное, убьют
меня за то, что я, такой безобразный, осмелился приблизиться
к ним, но пусть! Лучше пусть они меня убьют, чем сносить щипки
уток и кур, толчки птичницы да терпеть холод и голод зимой!».
(Х. К. Андерсен «Гадкий Утенок»)

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается…
Приехав в Копенгаген, наш неутомимый герой направился прямиком к Анне Шаль. Вручив ей рекомендацию от «почтенного Иверсена», Андерсен сразу перешёл к демонстрации своих талантов: попросив у хозяйки разрешения снять сапоги (иначе он не будет «достаточно воздушен»), Ханс начал петь и плясать, стуча в свою широкополую шляпу, как в бубен, чем окончательно перепугал и без того опешившую балерину. «Достаточно», — сказала она и выдворила непосредственного провинциала прочь.

Первая неудача не смутила Андерсена, и он отправился к директору Королевского театра. Тот окинул взглядом чудаковатого подростка и произнес: «Вы слишком худы для сцены». «Если вы будете любезны одолжить мне хотя бы сто риксдалеров, я быстро поправлюсь», — прямодушно сказал Ханс. Ни денег, ни места в театре он не получил, а свои последние риксдалеры потратил на… билет в тот же самый театр. Все, кроме одного — его Андерсен заплатил за комнатку в дешевой гостинице. Как бы там ни было — назад в «курятник» он не вернется…

Начались хождения по мукам, сочетавшие в себе привычные холод и голод. Андерсен является в дома влиятельных людей уже безо всяких рекомендаций. Многие прогоняли наглеца, но были и такие, кого пленили упорство и пламенная любовь юноши к искусству. Удивительно, но особенно часто привечать Андерсена стали в доме Ионаса Коллина — того самого директора Королевского театра! Новые друзья начинают помогать странному пареньку и сначала определяют его в гимназию. Правда, с карьерой певца Андерсену приходится завязать — от постоянного хождения в дырявых башмаках и простуд он теряет голос. Ханс Кристиан перепрофилируется в писателя…

Йонас Коллин — директор Королевского театра, в доме которого часто гостил Андерсен. Часто упоминаемый в статье Эдвард Коллин — сын Йонаса.

Писал он в самых разных жанрах — романы, поэмы, пьесы — и писал чрезвычайно много: мог за две недели сочинить целую трагедию. Порой Андерсен вставлял в свои творения целые куски из пьес датских классиков. Когда ему указывали на это, он бесхитростно отвечал: «Да, я знаю, но ведь они такие чудесные!». Нет, обижаться на этого чудака было решительно невозможно!
Сначала писательский труд приносил сущие гроши. К тому же, у Андерсена до конца жизни были проблемы с правописанием.

Э. Коллин:
«…когда я обращал его внимание на упомянутые слабости, говоря, что подобные выражения и расстановка слов позволительны лишь в редких случаях, и что пристрастие к ним легко может обратиться в дурную привычку злоупотреблять ими, что так не пишет ни один из образцовых датских писателей, он прерывал меня возгласом: «Ну так это моя ОСОБЕННОСТЬ!»

Многие редакторы, увидев подобную орфографию, возвращали рукописи, не читая, а один из них даже сказал: «Человек, который так глумится над родным языком, не может быть писателем!».
Строгий редактор ошибся. В 1835 году к Андерсену приходит первый литературный успех. Его роман «Импровизатор» хвалит даже датский премьер-министр! И всё-таки в истории литературы «Импровизатор» навеки окажется в тени славы других, менее объёмных произведений. В том же 1835 году Андерсен издает  еще одну книжицу…

Э. Коллин:
«Найдутся, пожалуй, люди, которые скажут, что начало этой славы следует скорее отнести к 1835 году, когда Андерсен словами: «Шел солдат по дороге: раз-два! раз-два!» вступил в царство сказок».

Рис. к сказке «Огниво».

Пленник фантазии

«Андерсен был посредственным драматургом, средним поэтом,
хорошим романистом и выдающимся автором путевых заметок.
Но в сказках он достиг совершенства…».
(Б. Грёнбек «Г. Х. Андерсен. Жизнь. Творчество. Личность»)

«Огниво» открывало сборник, названный просто — «Сказки, рассказанные детям». Это была скромная брошюрка ценой всего в 24 скиллинга. Она включала только четыре сказки, но ознакомившись с ними, скульптор Орстед пророчески сказал Андерсену: «Благодаря «Импровизатору» ты стал знаменит, а сказки сделают тебя бессмертным». Впрочем, были и другие мнения. Так, критика всерьез их не восприняла, считала легкомысленными и даже безнравственными.

Первое издание «Сказок, рассказанных детям». 1835.

Х. К. Андерсен, из предисловия к первому изданию сказок, 1835:
«В то время как отдельные люди, чьим мнением я особенно дорожу, ставили их выше всего остального, что мной напечатано, другие полагали их крайне незначительными и советовали мне не писать более подобных вещей…
…Останется ли она (эта книга сказок — С.К.) единственной, зависит от того, какой прием ей окажет публика. В маленькой стране поэт всегда остается бедняком; поэтому признание — та жар-птица, за которой ему особенно надобно охотиться. Посмотрим, помогут ли мне поймать ее рассказанные мной сказки».

Публика скупила «безделки» Андерсена подчистую. Первый сборник представлял собой пересказ народных датских сказок, слышанных Андерсеном в детстве, но пересказ чрезвычайно вольный, с особой манерой, которая так нравилась детям и очень не понравилась тому же Э. Коллину. «Нельзя переносить разговорный язык в литературу» — считал Эдвард. «Это почему же?» — удивлялся Андерсен. «А нам нравится!» — отвечала читающая публика множеством детских голосов.

Х. К. Андерсен:
«В первом выпуске я,  подобно Музеусу (И. К. А. Музеус — немецкий писатель XVIII века, автор сборника «Народные сказки немцев» — С.К.), но по-своему, пересказал старые сказки, слышанные мною в детстве, голос рассказчика еще слышался мне и казался самым естественным. Но я хорошо знаю, что учёная критика станет порицать этот язык. Таким образом, чтобы настроить читателя на определенный лад, я назвал их «Сказки, рассказанные детям», хотя считал, что они предназначаются и для детей, и для взрослых».

Вот один из примеров характерного для Андерсена разговорного стиля, выбранный мной практически наугад из сказки «Пастушка и трубочист»:

«Видали вы когда-нибудь старинный-старинный шкаф, почерневший от времени и украшенный резными завитушками и листьями? Такой вот шкаф — прабабушкино наследство — стоял в гостиной. Он был весь покрыт резьбой — розами, тюльпанами и самыми затейливыми завитушками. Между ними выглядывали оленьи головки с ветвистыми рогами, а на самой середке был вырезан во весь рост человечек. На него нельзя было глядеть без смеха, да и сам он ухмылялся от уха до уха — улыбкой такую гримасу никак не назовешь. У него были козлиные ноги, маленькие рожки на лбу и длинная борода. Дети звали его обер-унтер-генерал-кригскомиссар-сержант Козлоног, потому что выговорить такое имя трудно и дается такой титул не многим. Зато и вырезать такую фигуру не легко, ну да все-таки вырезали. Человечек все время смотрел на подзеркальный столик, где стояла хорошенькая фарфоровая пастушка. Позолоченные башмаки, юбочка, грациозно подколотая пунцовой розой, позолоченная шляпа на головке и пастуший посох в руке — ну разве не красота!».

Жанр сказок оказался для Андерсена идеальным. Он осознал это окончательно, когда кроме пересказов включил в сборник сказки, полностью сочиненные им самим, да и еще и рассчитанные на внимание взрослого читателя.

Х. К. Андерсен:
«Огонь трещит в печке, ко мне приходит моя муза, рассказывает множество сказок и приводит героев из обыденной, окружающей нас среды. Она говорит мне: «Взгляни на этих людей, ты их знаешь, нарисуй их, они должны жить!
…Сказочная поэзия — это самая широкая область поэзии, она простирается от кровавых могил древности до разноцветных картинок простодушной детской легенды, вбирает в себя народную литературу и художественные произведения, она для меня представительница всякой поэзии, и тот, кто ею овладел, может вложить в нее и трагическое, и комическое, и наивное, и иронию, и юмор, к услугам его и струны лиры, и лепет ребенка, и речь естествоиспытателя».

Так или иначе, сказки начинают выходить из под пера Андерсена с завидной периодичностью. После выхода в 1848 г. «Новых сказок» о гениальном сказочнике заговорил весь мир. Однажды, когда Андерсен прогуливался, к нему подбежал ребенок и горячо пожал руку. Мать стала выговаривать мальчишке, что некрасиво приставать к незнакомым дядям, на что тот удивленно ответил: «Какой же он незнакомый? Это же Андерсен! Его все дети знают». В письме композитору Хартману писатель шутил, что траурную музыку на его похоронах надо приноровить к детским шажкам, которые потянутся за его гробом.

Надо сказать, что, будучи любимцем детей, сам писатель старался от этого образа дистанцироваться. Такое отношение, по моему мнению, могло иметь три причины.
Во-первых, опыт общения со сверстниками в детстве был довольно горек, Андерсен так и не смог забыть, насколько жестокими могут быть дети. Вспомним хотя бы мальчишек, грозящихся утопить и сжечь аистят (сказка «Аисты») или девочку Инге, обрывающую мухам крылья и стыдящуюся бедности своей матери (сказка «Девочка, наступившая на хлеб»).
Во-вторых, он и сам всю жизнь сохранял в себе черты ребенка — был так же открыт и наивен, обидчив и мнителен, умел радоваться всяким пустякам и огорчаться по любому поводу, и главное — он умел смотреть на мир такими же удивленными, незамутненными глазами. За это дети его и любили, и за это же он относился к ним равнодушно. И действительно, с чего бы это ребенку горячо ЛЮБИТЬ детей?

Б. Грёнбек «Г. Х. Андерсен. Жизнь. Творчество. Личность»:
«Он сохранил детскую непосредственность в реакциях и детскую близость с окружающим миром (многим детям вещи кажутся живыми существами) — в то же время он обладал здравомыслием взрослого. Именно эта двойственность разума помогла ему писать сразу и для детей, и для взрослых. Он был на «ты» с оловянным солдатиком так же легко, как любой ребенок, а его жизненный опыт обогатил бы любого взрослого».

Наконец, Андерсена должно было раздражать постоянное желание критиков называть его «детским писателем», что в те времена было равносильно ярлыку «создателя несерьезной чепухи». Его сказки с самого начала имели двойное дно, а многие из них («Тень», «Калоши счастья») и детскими не назовешь.
Впрочем, переводчик П. Ганзен считает, что легенда о «нелюбви» сказочника к детям обязана своим появлением лишь известной истории с памятником, который хотели поставить Андерсену в Копенгагене еще при жизни. Скульптор О. Сабё представил сказочнику проект, где тот сидел в окружении детей и рассказывал им что-то умилительное. Возмущению Андерсена не было предела: «Вы хотите, чтобы я читал мои сказки в окружении детей, которые виснут на моих плечах и коленях? Да я и слова не скажу в такой атмосфере!». Детей пришлось убрать, и теперь Андерсен восседал с более привычным собеседником — книгой. Писателю повезло — он успел откорректировать свой памятник перед смертью. Многие (например, тот же Высоцкий) этой возможности были лишены.

Памятник Андерсену в Копенгагене.

В. Блок «Заметки для характеристики Х. К. Андерсена»:
«Вообще об Андерсене сочиняли небылицы в лицах, и он часто от души забавлялся такими выдумками. …В …американском рассказе говорилось, что как только Андерсен показывается на улицах Копенгагена, сейчас его окружает толпа ребятишек, которые и следуют за ним по пятам, теребя его за фалды сюртука и крича: «Гансик, Гансик, расскажи нам сказочку!». Гансик волей-неволей должен присесть где-нибудь под воротами, и его мигом облепляет целая толпа ребятишек и взрослых и с восторгом слушает льющиеся из его уст дивные сказки».

Сказки Андерсена действительно очень сильно отличались от обычных детских сказок того времени. Даже слащавая сентиментальность, которой обильно сдобрены многие произведения Ханса Кристиана, была лишь особенностью его характера, а отнюдь не желанием угодить детям. Мало того, развязки более трети (!) сказок печальны, а порой и откровенно жестоки. Стойкий оловянный солдатик проходит множество испытаний, чтобы в итоге быть глупо и нелепо брошенным в огонь (кстати, руками ребенка).

Детям, грозящим убить аистят, аисты станут приносить «мертвых братиков и сестричек». Тень, удравшая от хозяина, занимает его место и, в конце концов, губит «оригинал».[4]

Рис. — Ника Гольц (1986).

Девочка, наступившая на хлеб, чтобы не запачкать новые туфельки, проваливается прямиком в преисподнюю. Другая модница (из сказки «Красные башмачки») так любовалась своей обновкой, что забыла все на свете, за что в итоге… лишилась ног! Пишут, что идея последней сказки пришла к Андерсену из детских воспоминаний, когда на свою первую конфирмацию он надел новые сапоги и больше гордился ими, нежели думал о таинстве миропомазания.

Х. К. Андерсен «Девочка, наступившая на хлеб»:
 «Платье ее все сплошь было покрыто слизью, уж вцепился ей в волосы и хлопал ее по шее, а из каждой складки платья выглядывали жабы, лаявшие, точно жирные охрипшие моськи. …Хуже же всего было чувство страшного голода. Неужели ей нельзя нагнуться и отломить кусочек хлеба, на котором она стоит? Нет, спина не сгибалась, руки и ноги не двигались, она вся будто окаменела и могла только водить глазами во все стороны, кругом, даже выворачивать их из орбит и глядеть назад. Фу, как это выходило гадко! И вдобавок ко всему этому явились мухи и начали ползать по ее глазам взад и вперед; она моргала глазами, но мухи не улетали — крылья у них были общипаны, и они могли только ползать».

Х. К. Андерсен «Красные башмачки»:
«…Она испугалась, хотела сбросить с себя башмаки, но они сидели крепко; она только изорвала в клочья чулки; башмаки точно приросли к ногам, и ей пришлось плясать, плясать по полям и лугам, в дождь и в солнечную погоду, и ночью, и днем.
…Так доплясала она до маленького уединенного домика, стоявшего в открытом поле. Она знала, что здесь живет палач, постучала пальцем в оконное стекло и сказала:
— Выйди ко мне! Сама я не могу войти к тебе, я пляшу!
И палач отвечал:
— Ты, верно, не знаешь, кто я? Я рублю головы дурным людям, и топор мой, как вижу, дрожит!
— Не руби мне головы! — сказала Карен. — Тогда я не успею покаяться в своем грехе. Отруби мне лучше ноги с красными башмаками.
И она исповедала весь свой грех. Палач отрубил ей ноги с красными башмаками, — пляшущие ножки понеслись по полю и скрылись в чаще леса. Потом палач приделал ей вместо ног деревяшки, дал костыли и выучил ее псалму, который всегда поют грешники».

Рис. — Vilhelm Pedersen к сказке «Красные башмачки» (1849).

О второй особенности сказок Андерсена говорит характерное название одного из его сборников — «Сказки и истории». Под одной обложкой органично уживались как сюжеты с троллями и говорящими крысами, так и те, в которых, на первый взгляд, нет ничего сказочного («Девочка со спичками», «Ребячья болтовня»). А все дело в том, что под пером Андерсена самая обыденная реальность приобретала то же неповторимое очарование, что и сказки. Это неудивительно, если учесть умение Андерсена смотреть на весь окружающий мир, как на чудо. Модную в XIX веке науку сказочник воспринимал тоже, как очередную удивительную способность человека узнавать неизведанное, видеть невидимое — ну чем это не чудо?

Х. К. Андерсен «Калоши счастья»:
«В голове его вдруг завертелось множество мыслей, а сердце исполнилось неизъяснимой нежности… к чему — он и сам не знал. …Неподалеку стоял мальчуган и хлопал палкой по воде в грязной канавке — брызги разлетались в разные стороны. И писарь задумался вдруг о тех миллионах живых, невидимых простым глазом существ, которые взлетают вместе с водяными каплями на огромную, по сравнению с их собственными размерами, высоту, — вот как если бы мы, например, очутились над облаками. Размышляя об этом, а также о своем превращении, наш писарь улыбнулся: «Я просто сплю и вижу сон! Оказывается, можно грезить наяву, сознавая, что это тебе только снится…».

А если Андерсен и сталкивал механику и живое («Соловей», «Свинопас»), то это было противопоставление мертвящего застывшего совершенства непосредственной развивающейся жизни. К техническому прогрессу этот «фантазер» относился не в пример трезвее многих романтиков, или проповедников «натуральной» жизни. Чего только стоит история с калошами счастья, которые надел советник юстиции, бредящий временами короля Георга, и внезапно угодил в желанное прошлое.

Х. К. Андерсен «Калоши счастья»:
«…моста, ведущего к Дворцовой площади, на месте не оказалось, — бедный советник едва разглядел в кромешной тьме какую-то речонку и в конце концов заметил лодку, в которой сидело двое парней.
— Прикажете переправить вас на остров? — спросили они.
— На остров? — переспросил советник, не зная еще, что он теперь живет во время средневековья. — Мне нужно попасть в Христианову гавань, на Малую торговую улицу.
Парни вытаращили на него глаза.
— Скажите хотя бы, где мост? — продолжал советник. — Ну что за безобразие! Фонари не горят, а грязь такая, что кажется, будто по болоту бродишь!
Но чем больше он говорил с перевозчиками, тем меньше мог разобраться в чем-нибудь.
— Не понимаю я вашей борнхольмской тарабарщины! — рассердился он наконец и повернулся к ним спиной.
Но моста он все-таки не нашел; каменный парапет набережной исчез тоже. «Что делается! Вот безобразие!» — думал он. Да, никогда еще действительность не казалась ему такой жалкой и мерзкой, как в этот вечер. «Нет, лучше взять извозчика, — решил он. — Но, господи, куда же они все запропастились? Как назло, ни одного!…».

Подобно Оле-Лукойе Андерсен в совершенстве владел двумя зонтиками: как разноцветным, так и черным.
Рис. — Vilhelm Pedersen (1849).

Когда читаешь сказки Андерсена, просто физиологически чувствуешь, как неутомимо работала фантазия их автора. Основная сюжетная линия то и дело сворачивает в сторону, задерживается на всём, что попадается на пути, и это тотчас превращается в отдельную мини-сказку. Скульптор Торвальдсен когда-то пошутил: «Андерсен, вы ведь можете написать о чем угодно, даже о штопальной игле». И что вы думаете? На следующий  день Андерсен уже читал скульптору сказку «Штопальная игла». Когда маленькая дочка Э. Коллина показала ему «гуська» и спросила — может ли он прыгнуть так высоко, как блоха, писатель ответил ей сказкой «Прыгуны».

Для фантазии Андерсена не было низких или неподходящих тем. Постоянно обостренное воображение оживляло любой предмет,[5] в ход шли все воспоминания, обиды и даже недомогания. Однажды в Риме из-за постоянно мучившей писателя зубной боли он просидел всю ночь у камина в теплых сапогах. Результат — сказка «Мои сапоги». Во время страшной жары в Неаполе Андерсен почувствовал, что вот-вот превратиться в собственную тень. Результат – сказка «Тень».[6] Так же вошел в бессмертие и одноногий оловянный солдатик, подаренный писателю одним мальчиком.

Рис. — Иван Кузнецов (1949).

Прообразом Дюймовочки (дат. Tommelise — «Лисе, величиной с дюйм»[7]) многие биографы Андерсена считают Хенриетту Вульф — маленькую горбатую женщину, которую за нежность писатель называл «светлым эльфом».

Ну, а «Гадкого утенка» вообще можно назвать маленькой автобиографией.

Зная удивительный талант Андерсена сказочно оживлять всё вокруг, редактор одного альманаха просто прислал ему несколько гравюр и попросил сочинить по ним какую-нибудь историю. На одном из рисунков была бедная маленькая девочка, продающая спички. Андерсен выбрал его, потому что вспомнил рассказы своей матери, которой в детстве тоже приходилось зарабатывать на жизнь подобным образом. Результат – «Девочка со спичками» — то ли сказка, то ли быль, когда замерзающей девочке чудится то Рождественская ёлка, то давно умершая бабушка. Позже на очень похожий сюжет Фёдор Михайлович Достоевский напишет своего «Мальчика у Христа на ёлке».

Рис. — Наталья Демидова (2010).

Х. К. Андерсен:
 «Часто мне кажется, будто каждый дощатый забор, каждый цветок говорит мне: «Ты только взгляни на меня, и тогда моя история перейдет к тебе»; и стоит мне захотеть, как у меня сразу же появляются истории».

М. А. Гольдшмидт:
«Он находит поэзию там, где другие едва осмеливаются искать ее, в предметах, которые считают некрасивыми, на чердаке, где ель лежит в обществе крыс и мышей, в мусорном ведре, куда служанка выбросила пару старых воротничков, и т. д.».

Крамольный Андерсен?

«Каждую вещь следует называть ее настоящим именем, и если уж это не
удается в действительной жизни, то надо суметь сделать это хотя бы в сказке».
(Х. К. Андерсен «Зеленые крошки»)

Конечно же, одним из основных источников андерсеновских сказок был фольклор. Так, полный перевод с датского имени «Оле-Лукойе» звучит «Оле Закрой Глазки». Так звали гномика в красной шапочке, приносящего людям сны. Есть в датском фольклоре и Снежная королева (или Ледяная дева), которая отнимает у девушки жениха. Свободным пересказом народных сказаний являются такие знаменитые сказки Андерсена, как «Огниво», «Принцесса на горошине», «Маленький Клаус и большой Клаус» и др. Многие народные сюжеты сильно перерабатывались писателем. Так, широко известный сюжет о принцессе и свинопасе, Андерсен обрывает посередине. Не дав легкомысленной принцессе исправиться, принц сразу отвергает её. Переработал Андерсен и новеллу о голом короле, почерпнутую из сборника XIV века испанца Дона Хуана Мауэля. Датский писатель сделал сюжет демократичней и язвительней. Если в новелле ткань разоблачала незаконнорожденного, то в сказке «Новое платье короля» мошенники утверждают, что одежда невидима для тех, кто «сидит не на своем месте или непроходимо глуп».

Лев Толстой, 1910 г.:
«Революция сделала в нашем русском народе то, что он вдруг увидал несправедливость своего положения. Это — сказка о царе в новом платье. Ребенком, который сказал то, что есть, что царь голый, была революция».

Рис. — Bertall.

Кстати, именно трезвая беспощадная ирония и даже иногда желчность — тот необходимый компонент, который уравновешивает свойственную сказкам Андерсена сентиментальность, не позволяя им превратиться в смесь сахарной пудры и солёных слёз. Чего стоит только красный лоскуток на лапке «авторитетной» утки из «Гадкого утенка», который все обитатели птичника воспринимают как знак высшего отличия, хотя на самом деле это лишь метка птицы, обреченной на убой!

Х. К. Андерсен «Огниво»:
 «Теперь он был богат, прекрасно одевался и приобрел очень много друзей; все они называли его славным малым, настоящим барином, а ему это очень нравилось. Так он все тратил да тратил деньги, а вновь-то взять было неоткуда, и осталось у него в конце концов всего-навсего две денежки! Пришлось перебраться из хороших комнат в крошечную каморку под самой крышей, самому чистить себе сапоги и даже зашивать на них дыры, никто из друзей не навещал его — уж очень высоко было подниматься к нему!»

Наибольшую неприязнь у некоторых читателей с «настоящей кровью» вызвали именно сказки о голом короле и «Огниво».

Датский «Ежемесячник литературы»:
«Никто ни на секунду не возьмется утверждать, что у детей обостряется чувство приличия, когда они читают про принцессу, едущую во сне на спине у собаки в гости к солдату, который ее целует, а потом она сама, проснувшись, рассказывает об этом красивом происшествии, как об «удивительном сне»; или что у них обостряется чувство порядочности, когда они читают про крестьянку, которая в отсутствие мужа сидит за столом вдвоем с пономарем… или что обостряется уважение к человеческой жизни, когда они читают о том, как большой Клаус убил свою бабушку, а маленький Клаус — его, словно быка зарезал на Гюйне. Сказка о принцессе на горошине кажется автору этих строк не только неделикатной, но даже непростительной, поскольку ребенок может сделать из нее ложный вывод, будто столь высокая дама всегда должна быть такой чувствительной».

Рис. — Alfred Walter Bayes к сказке «Огниво» (1895).

Когда Андерсен прочитал веймарскому герцогу и его окружению свою сказку «Соловей», многие (из этого самого окружения) такой поступок сочли «глупо-дерзким». Журнал «Даннора» осудил Андерсена за отсутствие в сказках морали и уважения к знатным особам, а также посоветовал в дальнейшем следовать благопристойным французским образцам (вроде Ш. Перро).

Рис. — Vilhelm Pedersen к сказке «Соловей» (1849).

Андерсен равняться на благопристойных французов не хотел. Даже принцессы у него трудолюбивы («Дикие лебеди») и неприметны («Принцесса на горошине»).

Рис. — Libico Maraja к сказке «Дикие лебеди».

Выводить же мораль Андерсену чаще всего тоже не хотелось. Вместо того, чтобы подвергать отрицательных героев прямому осуждению, автор бьет их неприкрытой иронией.
Поэтому-то героями Андерсена нередко являются не только люди, но и растения, животные, а то и вовсе «одушевленные» предметы. Они способны гораздо ярче и отстраненней выделить определенные черты характера, изобразить разные типы людей. Одной из основных тем Андерсена становится человеческая ограниченность, с которой он сталкивался в течение всей своей жизни, и которая принесла ему столько страданий. Он всю жизнь выделялся из среды. В Оденсе не понимали, как «гадкий утенок» может мечтать о Королевском театре, а для снобов Копенгагена он был недостаточно аристократичен и изыскан. Беда не в том, что люди разные: жукам кажется, что Дюймовочка некрасива («У нее нет даже усиков»), для мышей из «Ледяной девы» лучшим лакомством являются сальные свечи, а утка-мать никогда не бывала дальше птичьего двора. Страшно другое — упоение своей ограниченностью, чванливое самодовольство, равнодушие и презрение к богатству и разнообразию окружающей жизни.

Кадр из м-ф «Дюймовочка».

Показательно, что первые писательские гонорары Андерсен начал тратить на путешествия. Да, этот пугливый человек объездил за свою жизнь больше стран, чем большинство богатых датчан. Злые языки считали, что он таким образом разносит о себе славу (то есть, говоря современным языком, занимается пиаром).[8] На самом деле душа художника искала новых впечатлений, и множество сказок родилось именно благодаря путешествиям.

Забавно, но сатира на знать и сочувствие к униженным и оскорбленным не защитили Андерсена от цензуры даже в советские времена. На этот раз сказки датчанина очищались от религиозности, занимающей в творчестве писателя значительное место. Его вера в христианскую милость и справедливость была такой же стойкой, как и любовь к искусству. Еще в детстве, когда один управляющий замахнулся на Ханса кнутом, тот возмущенно воскликнул: «Как вы смеете бить меня, ведь Бог может увидеть!». Грубиян опешил, и кнут остановился. До конца жизни Андерсен боялся «огорчить Бога».

Х. К. Андерсен:
 «Боже, дай мне силы! Я чувствую, как велика и священна миссия поэта, которому дана возможность говорить тысячам! Только бы я всегда действовал, как должно, создавал бы одно хорошее, достойное! …Да, как-то даже страшно так принадлежать свету! Все, что есть в человеке хорошего, доброго, принесет в таких случаях благословенные плоды, но заблуждения, зло тоже ведь пустят свои ростки. Так невольно скажешь: «Господи! Не дай мне никогда написать слова, в котором бы я не мог дать Тебе отчета!»

Советская же цензура решила (видимо, тоже боясь «огорчить Бога») убрать из сказок Андерсена любые упоминания о Христе и молитве. Я еще в детстве удивлялся той легкости, с какой Герде удалось справиться с войском Снежной королевы. В цензурном варианте она, подобно героям американских фильмов, «поверила в себя», сказала себе «ты можешь» и прошла. А на самом деле — прочитала «Отче наш»…

Цензурный вариант:
«Это были передовые дозорные войска Снежной королевы. Одни напоминали собой больших безобразных ежей, другие — стоглавых змей, третьи — толстых медвежат с взъерошенной шерстью. Но все они одинаково сверкали белизной, все были живыми снежными хлопьями. Однако Герда смело шла все вперед и вперед, и наконец добралась до чертогов Снежной королевы».

Оригинал:
 «Это были передовые отряды войска Снежной королевы. Вид у них был диковинный: одни напоминали больших безобразных ежей, другие — клубки змей, третьи — толстых медвежат с взъерошенной шерстью; но все они сверкали белизной, все были живыми снежными хлопьями. Герда принялась читать «Отче наш», а холод был такой, что ее дыхание тотчас превращалось в густой туман. Туман этот все сгущался и сгущался, и вдруг из него начали выделяться маленькие светлые ангелочки, которые, коснувшись земли, вырастали в больших грозных ангелов с шлемами на головах; все они были вооружены щитами и копьями. Ангелов становилось все больше и больше, а когда Герда дочитала молитву, ее окружал целый легион. Ангелы пронзали копьями снежных чудовищ, и они рассыпались на сотни кусков. Герда смело пошла вперед, теперь у нее была надежная защита; ангелы гладили ей руки и ноги, и девочка почти не ощущала холода».

Рис. — Angela Barrett (1991).

Нет в цензурированной «Снежной королеве и стихотворения «Розы цветут… Красота, красота! Скоро узрим мы Младенца Христа!» (отрывок из популярного Рождественского псалма датского поэта, епископа из Рибе — Ханса Адольфа Брорсона).
В советском варианте сказки «Дочь болотного царя» вместо священника появляется «прекрасный юноша», а чары с героини спадают по причине, наверное, той же веры в себя (в оригинале — она произносит имя Иисуса Христа). Конец сказки про Оле-Лукойе оказывается совершенно скомкан, так как оттуда исчез брат Оле по имени… Смерть (отсылающий нас к греческому богу смерти Танатосу — брату бога сна Гипноса).

Х. К. Андерсен «Оле-Лукойе»:
 «— Сейчас увидишь моего брата, другого Оле-Лукойе. Люди зовут его также Смертью. Видишь, он вовсе не такой страшный, каким рисуют его на картинках! Кафтан на нем весь вышит серебром, что твой гусарский мундир; за плечами развевается черный бархатный плащ! Гляди, как он скачет!
И Яльмар увидел, как мчался во весь опор другой Оле-Лукойе и сажал к себе на лошадь и старых, и малых. …тех, у кого были отличные или хорошие отметки, он сажал впереди себя и рассказывал им чудную сказку, а тех, у кого были посредственные или плохие — позади себя, и эти должны были слушать страшную сказку…
— Но ведь Смерть — чудеснейший Оле-Лукойе! — сказал Яльмар. — И я ничуть не боюсь его!»

Рис. — Vilhelm Pedersen (1849).

Справедливости ради, стоит сказать, что в академическом советском издании Андерсена из серии «Литературные памятники» сказки приведены в полном неискажённом переводе.

Особую силу религиозные мотивы приобретают в «Русалочке» — единственной сказке, которая, по признанию Андерсена, «трогала» его самого в момент написания. К тому же, она стала одной из первых самостоятельных сказок писателя, а не пересказом фольклорных сюжетов. Тема любви дочери моря к человеку волновала Андерсена давно (см. его стихи 1820-х годов «Невеста морского царя» и «Русалка с острова Самсё»).

Х. К. Андерсен:
«…минул целый год, прежде чем за двумя первыми последовал этот третий выпуск сказок.
Однако во время работы над одной, совершенно отличной от этих, большой вещью у меня возник замысел новой сказки «Русалочка», который властно требовал воплощения… Пришлось и ее написать.
Если б я выпустил эту сказку в виде отдельной маленькой книжицы, о ней, пожалуй, стали бы судить чересчур строго. Потому-то я и решил присоединить ее к уже начатому циклу сказок. Остальные же сказки, наверное, больше подходят для детей, нежели эта, чей скрытый смысл способен понять только взрослый человек. Однако же смею думать, что и ребенку эта новая сказка также доставит удовольствие, а сама концовка ее просто захватит его».

Рис. — Vilhelm Pedersen (1849).

Писатель сплёл в этой сказке два мощных чувства — любовное и религиозное. Согласно сюжету, русалки живут долго (300 лет), но после смерти просто превращаются в морскую пену, то есть, уходят в небытие. Однако среди них находится та, которая мечтает о бессмертии. Обрести бессмертную душу можно только при условии, что в обитательницу моря влюбится человек. Трагедия сказки в том, что влюбляется сама Русалочка. Как выясняется позже, влюбляется безответно, и все ее мучения (полученные от колдуньи ноги, причиняющие страшную боль) оказываются бесполезными.

Рис. — Helen Stratton (1899).

Правда, у нее остаётся шанс хотя бы вернуться в мир русалок — для этого надо просто убить забывшего ее принца. Но если в народных преданиях русалки обычно губят человека, то здесь Русалочка готова принести себя в жертву во имя любимого. Её жертва беспримерна — не получив бессмертия, она отказывается и от долгой русалочьей жизни.
Однако Андерсен не посмел поступить со своей любимой героиней так, как когда-то поступил с одноногим солдатиком. За ее беззаветный нравственный подвиг писатель нарушает правила игры. Русалочка хотя и не обретает бессмертную душу, но у нее остается шанс войти в Царство Божие.

«— К кому я иду? — спросила она, поднимаясь в воздухе, и ее голос звучал такою же дивною музыкой.
— К дочерям воздуха! — ответили ей воздушные создания. Мы летаем повсюду и всем стараемся приносить радость. В жарких странах, где люди гибнут от знойного, зачумленного воздуха, мы навеваем прохладу. Мы распространяем в воздухе благоухание цветов и несем людям исцеление и отраду… Летим с нами в заоблачный мир! Там ты обретешь любовь и счастье, каких не нашла на земле».

Рис. — Vilhelm Pedersen (1849).

И сегодня мы можем увидеть Русалочку, восседающую на камне в Копенгагенской бухте. Любимая героиня Андерсена стала одним из символов Дании.
Идея создать скульптуру Русалочки пришла в голову меценату К. Якобсену и скульптору Э. Эримену в 1912 г. В то время на сцене Королевского театра с большим успехом шел балет «Русалочка». Главную роль в нем исполняла Эллен Прайс и именно ее решено было взять за образец. Однако балерина была старой закалки и позировать голой категорически отказалась. В результате от Эллен памятнику досталась лишь голова, тело же скульптору пришлось ваять со своей жены.

Скульптура познала все неприятности славы. Особенно часто она подвергалась вандализму. Сначала Русалочку повредили во время Второй мировой войны. В 1961 г. какие-то придурки выкрасили ей волосы в красный цвет, а на тело надели абажур. Через два года ее снова покрасили в красный, а в 1964 г. вообще отрезали голову. В 1984 г. — оторвали руку, в 1990 — отрезали макушку, а в 1998 г. — снова лишили головы. С тех пор в Копенгагене шутят: «У нашей Русалочки клонированная голова».

Сюжет «Русалочки» дал начало множеству произведений искусства. Его мотивы можно встретить, например, у О. Уайльда в сказке «Рыбак и его душа». Правда, впоследствии из клонов «Русалочки» полностью исчезают как религиозные, так и трагические мотивы, а любовная линия и «хеппи энд» доминируют. (на фото — кадр из к/ф «Всплеск»)

«Снежная королева»

Из богатого литературного наследия датского писателя можно насчитать не менее десятка сказок, о которых не слышал разве что глухой. Но если на Западе безусловным фаворитом этого хит-парада является «Русалочка», то на советско-постсоветском пространстве явно лидирует «Снежная королева». Огромная роль в популяризации этой сказки принадлежит замечательному мультфильму (1957 г.), и особенно художественному фильму (1966 г.) по сценарию Е. Шварца.[9]

Рис. — Борис Диодоров.

Пересказывать сюжет «Снежной королевы» — дело неблагодарное, поэтому ограничусь лишь отдельными любопытными фактами и наблюдениями.

     1) Образ Снежной королевы неоднократно встречается в скандинавском фольклоре. Чаще всего ее именуют Ледяной Девой. Это жутковатая и прекрасная повелительница холода, вьюг и льдов. Ее поцелуй выхолаживает душу, и если не убивает человека, то делает его своим рабом. Особенно распространен сюжет, где Снежная королева уводит у молодой девушки жениха.

Рис. — Angela Barrett (1991).

Похожий персонаж и сюжетный ход есть в другой – более ранней – сказке Андерсена – «Ледяная дева» (конец ее, правда, гораздо печальнее, чем в «Снежной Королеве»).

Рис. Alfred Walter Bayes к сказке «Ледяная дева» (1849).

Ледяную Деву можно встретить и у Т. Янссон в ее сказочной саге о Муми-троллях (повесть «Волшебная зима»). Ну, и, наконец, Белая колдунья из «Хроник Нарнии» К. С. Льюиса явно позаимствована у Андерсена (чего Льюис никогда и не скрывал).

Белая Колдунья из «Хроник Нарнии».

Даже отец Ханса в предсмертном бреду утверждал, что видел в ледяных узорах на окнах лицо Королевы, что она пришла за ним. Все это отразилось и в сказке. Правда, в ней участвуют дети, но недаром Андерсен делает упор, что Кай и Герда «не состоят в кровном родстве». К тому же в странствиях Герда повзрослела, ведь недаром упоминается, что к её возвращению умер старый Ворон, и выросла Маленькая Разбойница.

Рис. Adrienne Segur.

      2) В итоге в сказке образуется настоящий любовный треугольник. Активная деятельная роль здесь, как и во многих сказках Андерсена отводится женщинам (вспомним Русалочку или Элизу из «Диких лебедей»). Кай выводится из игры сразу же после попадания ему в глаз и сердце осколков дьявольского зеркала. После этого он практически беззащитен против Снежной Королевы, а ее поцелуй довершает преображение Кая в равнодушного и холодного человека.

      3) В сказке Андерсена Снежная Королева предстает как демоническая, хотя и привлекательная, сила. Но это сила холодного разума и совершенной замерзшей красоты. Недаром преображенный Кай лишается всех человеческих чувств, и даже когда от страха хочет прочитать «Отче наш», в голове его вертится лишь таблица умножения. Единственное, что может восхищать Кая — это застывшие правильные геометрические формы. Он топчет розы и при этом увлеченно рассматривает в лупу снежинки.

 «— Посмотри, как искусно сделано! — сказал Кай. — Это куда интереснее, чем настоящие цветы. И какая точность! Ни одной кривой линии. Ах, если бы только они не таяли!».

 «Посреди самого большого пустынного зала лежало замерзшее озеро. Лед на нем треснул и разбился на тысячи кусков; все куски были совершенно одинаковые и правильные, — настоящее произведение искусства! Когда Снежная королева бывала дома, она восседала посреди этого озера и говорила потом, что она сидит на зеркале разума: по ее мнению, это было единственное и неповторимое зеркало, самое лучшее на свете».

Рис. — Angela Barrett (1991).

«Зеркало разума» недаром расколото, оно — как бы подобие дьявольского кривого зеркала, разбившегося в начале сказки, как бы символ ущербности абсолютной логики. И когда Королева заставляет Кая складывать из льдинок слово «ВЕЧНОСТЬ», она подразумевает под этим словом своё понимание вечности как незыблемого застывшего бытия, того бытия, что хуже смерти. Недаром и Данте изображает Сатану в последнем круге ада не в языках памени, а вмерзшим по пояс в озеро.

       4) Прекрасной, но безжизненной Снежной Королеве Андерсен противопоставляет Герду — символ жизни и горячей любви. Недаром перед самым сложным этапом пути писатель лишает свою героиню всяческой посторонней помощи, он оставляет ее даже без рукавиц и обуви, ибо в мире Снежной Королевы, во владениях зла, никакие внешние факторы не способны защитить того, в ком нет веры и внутреннего огня.

«— А не можешь ли дать что-нибудь Герде, чтобы она справилась с этой злой силой?
— Сильнее, чем она есть, я не могу ее сделать. Разве ты не видишь, как велика ее сила? Разве ты не видишь, как ей служат люди и животные? Ведь она босая обошла полсвета! Она не должна думать, что силу ей дали мы: сила эта в ее сердце, сила ее в том, что она милое, невинное дитя. Если она сама не сможет проникнуть в чертоги Снежной королевы и вынуть осколки из сердца и из глаза Кая, мы ей ничем не сможем помочь».

Снежная Королева и Герда так и не встретятся. Ведь в данном случае девочка не претендует на поединок с Повелительницей Зла, она борется за душу Кая. И жизнь побеждает, слезы растапливают ледяное сердце мальчика, даже льдины оживают и сами складываются в заветное слово. Но, конечно, это совсем другая «ВЕЧНОСТЬ»…

Рис. — В.Ерко.

Сказка кончается

«И старые лебеди склонили перед ним голову. А он совсем смутился
и спрятал голову под крыло, сам не зная зачем. Он был чересчур счастлив,
но нисколько не возгордился – доброе сердце не знает гордости, —
он помнил то время, когда все его презирали и гнали. …И вот крылья
зашумели, стройная шея выпрямилась, а из груди вырвался ликующий крик:
— Мог ли я мечтать о таком счастье, когда был еще гадким утенком!»
(Х. К. Андерсен «Гадкий утенок»)

Писательская слава превратила в сказку саму жизнь Андерсена. Он становится национальной гордостью Дании. Во время многочисленных путешествий писатель старается познакомиться со всеми знаменитостями своего времени: с Бальзаком, Гюго, Дюма, Гете, Гейне, Вагнером, братьями Гримм, Листом, Шуманом, Россини, Диккенсом… «Герцоги, епископы, ученые, виднейшие в мире люди разговаривают со мной так, будто я – выдающаяся личность», — не может поверить случившемуся Андерсен.
В 1867 году он получает титул статского советника и в том же году навещает Оденсе. Предсказательница не соврала: в честь своего великого земляка город, который принес Андерсену столько страданий, зажигает фейерверк, а бывший сосед (который мальчишкой бил Ханса и обзывал «сочинителем пьес», а теперь напоминал опустившегося алкаша) заискивающе трясет ему руку.

Диплом почетного гражданина города Оденсе, преподнесённый Андерсону земляками. 1867.

Казалось бы, жизнь (за исключением разве что личной) удалась. Но Андерсен уже стар, его мучает цирроз печени и вечная зубная боль. К тому же, мнительный писатель боится, что теряя зубы он теряет и способность к творчеству. В 1872 году он пишет последнюю сказку – «Тетушка Зубная Боль», а через год лишается последнего зуба. После чего горько произносит: «Сказки больше не стучатся в мою дверь».

4 августа 1875 года великого сказочника не стало. В память о нем датчане исполнили незамысловатую, но весьма красноречивую песню:

«Безобразным утенком он слыл,
В камышах от пинков укрывался,
В мире грез утешенья и сил
Для борьбы с тьмой и злом набирался.
У! как злобно вопил птичий хор!
Ведь ни гуси, ни утки не знали,
Что покинет Утиный он двор
И исчезнет в сияющей дали!
Что недаром к чужим берегам
Лебедь гордый полет свой направит,
Что он славой покроется сам
И родной уголок свой прославит!»

Статуя Андерсена с Гадким Утёнком в Центральном парке Нью-Йорка.

  Первое русскоязычное собрание сочинений Андерсена было выпущено в 1894 г. четой переводчиков – датчанином Петером Хансеном (Петром Готфридовичем Ганзеном) и Анной Васильевной Ганзен. Мы до сих пор читаем лучшие из андерсеновских сказок именно в их переводах.

  Золотая медаль Ханса Кристиана Андерсена в наши дни – высшая литературная награда за детскую книгу.

Анекдоты:

В связи с переходом на метрическую систему счисления Дюймовочка переименована в 2.54-сантиметровочку.

Какой же дурой была Дюймовочка: сбежать от старого, слепого и богатого!

Дюймовочка съела половинку зерна и говорит (тоненьким голосом):
— Спасибо, вот теперь я наелась и согрелась…
Мышка:
— Да, ладно, тут осталось-то — доешь!
Еле-еле доела Дюймовочка и говорит (грубым голосом):
— Ну вот — теперь я обожралась и вспотела!

SMS: А у Диснея я бы выжила, слышишь, Ганс! Русалочка

ПРИМЕЧАНИЯ:

1 — Раньше в русской перводной практике было принято писать имя датского писателя с точностью до наоборот – Ганс Христиан. Теперь более верным считается написание «Ханс Кристиан».

2 — Комплекс простолюдина так угнетал Андерсена, что он нафантазировал себе благородное происхождение. Он считал, что родился от связи короля Кристиана VIII и дворянки Элизы Алефельд-Лаурвиг, и его, как плод незаконной связи, отдали в семью сапожника и прачки. Мол, об этом ему рассказала при встрече датская принцесса. Он и в мыслях не мог представить, что принцесса просто пошутила над сказочником. Поэтому, когда он получит ежегодную королевскую стипендию, то решит: «Отец меня всё-таки не забывает».
В этом свете и смысл «Гадкого Утёнка» предстаёт несколько иным, чем принято считать. Андерсен пояснял его так: «Ты можешь вырасти на птичнике, главное, что ты вылупился из лебединого яйца. Если бы ты оказался сыном селезня, то из гадкого утенка превратился всего лишь в гадкую утку, каким бы добрым ни был!». Вот оказывается, что было заложено во фразе из сказки: «Не беда появиться на свет в утином гнезде, если ты вылупился из лебединого яйца!».

3 — «Моя фантазия постоянно была взбудоражена, я почти никогда не осмеливался ходить в темноте». (Х. К. Андерсен)

4 — Это потом Е. Шварц в пьесе по мотивам этой сказки Андерсена приводит всё к счастливой развязке.

5 — «…Этого великого крестьянина, этого великого поэта в прозе отличало одно крестьянское свойство, утерянное викторианцами, — древнее чутье относительно чудес,  связанных с обычными бытовыми предметами. Ханс Андерсен нашел бы их более по эту сторону зеркала, чем Алиса во всем Зазеркалье. Там — фантастические математические проекции; только зачем проходить через зеркало, если эльфы могут вдохнуть душу во все прочие домашние предметы, во все столы и стулья?». (Г. К. Честертон «По обе стороны зеркала»)

6 — Ещё одним источником вдохновения являлась сказочная повесть А. Шамиссо «Необычайная история Петера Шлемиля», которую Андерсен упоминает в тексте своей сказки: «…он рассердился, не столько потому, что тень ушла, сколько потому, что  вспомнил известную историю о человеке без тени, которую знали все…».

7 — «Томелисе» — подражание шведскому «Туммелитен» («Мальчик-с-пальчик»). Интересно, что в изданиях 1890-х годов переводчики Ганзены перевели «Дюймовочку», как «Лизок-с-вершок».

8 — «…я очень желал бы, чтобы нашлось человек 20 охотников подражать ему в этом отношении. Можно было бы разрешить им изъездить в 20 раз большее пространство и в 20 раз больше хвалить себя самих, и тем не менее они очень бы приятно удивили нас, если бы по возвращении их на родину оказалось, что они добились хоть двадцатой доли его славы». (В. Блок «Заметки для характеристики Х. К. Андерсена)

9 — Конечно, в сценарии Шварца оригинал был сильно расширен и пересказан в характерной для русского драматурга манере. Впрочем, андерсеновский дух был сохранен, хотя религиозные мотивы, по понятным причинам, также отсутствовали.

 Автор: Сергей Курий
Январь 2006 г.; Впервые опубликовано в журнале «Время Z» №1 2006 (март)

<<< Конёк-горбунок | Содержание | Сказки Л. Кэрролла >>>