Во сне обломова гончаров называет сказку о емеле дурачке

Одним из выдающихся произведений литературы XIX века является роман И. А. Гончарова «Обломов». Произведение явилось своеобразным зеркалом своей эпохи. «Обломов» стал для русского общества «книгой итогов». Именно поэтому Добролюбов приветствовал произведение Гончарова. Роман раскрыл страшную силу традиции, показал такое существование, при котором «норма жизни была готова и преподана… родителями, а те приняли ее, тоже готовые, от дедушки, а дедушка от прадедушки…». Творение Гончарова убеждало читателей, что для живой жизни мало одной преемственности — ей необходимо обновление.

Лучшее, что могла породить помещичья среда, — это Обломов с его «золотым сердцем». В личных проявлениях Илья Ильич чист и благороден, но он весь спрятан только в них. Не случайно Ольга Ильинская все время ждет от героя выхода в мир общественный. Девушка, полюбившая Обломова и тщетно пытавшаяся спасти его, спрашивает: «Что сгубило тебя? Нет имени этому злу…» — «Есть… Обломовщина», — отвечает герой. Жизнь, похожая на сон, и сон, похожий на смерть, — вот судьба не только главного героя романа, но и многих других персонажей. События, описываемые в произведении, обычны для общественной жизни 1855 — 1862 годов. В этом заключается трагизм романа, в котором описана уходящая в прошлое патриархальная Русь.

Итак, Обломов лежит на диване в удобном домашнем халате, а жизнь уходит безвозвратно. Покой — идеал жизни героя, «его нормальное состояние».

Илья Ильич Обломов — русский помещик, живший в Петербурге на доходы от своего имения. Это человек лет тридцати двух-трех от роду, среднего роста, приятной наружности, получил принятое в дворянском обществе образование, когда-то мечтал о службе, о путешествиях, увлекался поэзией. По уму и развитию он стоит выше своих знакомых -Волкова, Пенкина, Судьбинского, Тарантьева. Обломов обладает многими положительными качествами. «Это хрустальная, прозрачная душа», — говорит о нем Штольц. Попытки друга пробудить героя к жизни ни к чему не приводят. Многие ответы на вопросы автор дает в «Сне Обломова» в девятой главе романа.

В Обломовке, в далекие детские годы, сложилась важная и в последующей жизни во многом определяющая черта характера Ильи Ильича — поэтическая мечтательность. Здесь же Гончаров, вслед за Пушкиным, подчеркивает, что дворянская культура неразрывно связана с народной почвой. Эти сословные традиции, с одной стороны, сыграют печальную роль в становлении характера Обломова, превратясь отчасти в черты 288

«обломовщины». Но эти же устои позволят герою сохранить естественность и свободное состояние души, что окажется выше житейского практицизма Штольца. В обломовском сне, в его отношении к прошлой жизни таятся разгадки последующих действий героя. Обломова нельзя до конца понять, если не осознать сказочно-мифологической природы его характера, воспроизведенной именно в «Сне Обломова».

Сказка из «Сна Обломова» переходит в жизнь героя и поселяется вместе с ним на Выборгской стороне, «настоящее и прошлое слились и перемешались». И вловь герой погружается в «сонное царство», только оно уже именуется «жизнь». Не случайно в романе Гончарова герой попадает из обломовского рая не куда-нибудь, а именно в Петербург — город полурусский, полуевропейский, холодный, чиновный, полный суеты. Все здесь противоположно нравам в Обяомовке: обременительная служба, неискренние отношения между людьми, даже погода — пасмурная и унылая. Образ Ильи Ильича- это воплощенная ностальгия по прошлому. Как грустит человек о своем детстве, так грустит и народ о своем прошлом, которое всегда кажется лучше настоящего.

Обломов — лишь дитя своего времени. Царство крепостной России -вот истоки обломовской апатии, бездеятельности, страха перед жизнью. Привычка получать все даром, не прикладывая никакого труда, — основа всех поступков и действий Обломова.

В своем произведении Гончаров создал обобщенный образ. Это литературный тип, система пороков дворянского общества. В образе Обломова воплощены типичные черты русского характера. Автор показал русского барина — ленивца с широкой душой и добрым сердцем, высокими чувствами. В отличие от окружающих его людей, Обломов осознает свою непригодность для новой жизни, при этом мучается, сегодняшняя жизнь его также не устраивает: «Стоит ради такой жизни вставать с дивана». Превратившись в ненужное и горькое прозябание, жизнь Обломова заканчивается, так и не завершившись чем-нибудь значимым. Будущее страны не за такими людьми, как Илья Ильич.

В своем романе, который можно назвать центральным в творчестве писателя, Гончаров сумел реалистически отразить все те сложные процессы, которые проходили в русском обществе во второй половине XIX столетия. В лице Обломова, с одной стороны, воспроизведен образ русского барина, а с другой, — пороки современной автору действительности — «обломовщины».

Захар, слуга Ильи Ильича, как бы повторяет собой своего хозяина. И если дорогой восточный халат Обломова «засалился», то у Захара- постоянная прореха под мышкой, из которой торчит кусок нижней рубашки. Сам ленивый, он спекулирует на лени барина, и для своей нерадивости и лени он всегда находит оправдание. «Обломову и хотелось бы, чтоб было чисто, да он только желал, чтоб это делалось как-нибудь незаметно, само собой, а Захар всегда заводил тяжбу, лишь только начинали требовать от него сметания пыли, мытья полов и т. п…»

Илья Ильич по характеру честен, добр, кроток. Его друг Андрей Штольц говорит о нем: «Это хрустальная, прозрачная душа». Но эти черты дополняются такими качествами, как безволие и лень. «Лежание у Ильи Ильича было его нормальным состоянием».

Жизнь Обломова лишена стремлений к изменениям, преобразованиям. Больше всего на свете он ценит покой, не имея сил и желания бороться, если можно жить и так. Как только судьба ставит перед ним проблему выбора, возникающую рано или поздно перед любым человеком, Обломов пасует перед жизненными проблемами и трудностями.

И только иногда, в редкую сознательную минуту, он начинает с грустью и болью понимать свое положение. «А между тем он болезненно чувствовал, что в нем зарыто, как в могиле, какое-то хорошее, светлое начало…» «Однако… любопытно бы знать…, отчего я такой?» — задает себе вопрос Обломов. Ответ на этот вопрос Гончаров дает в IX главе первой части «Сон Обломова», которая переносит читателя в пору детства Илюши, в деревню Обломовка, где происходит формирование характера героя, к истокам такого явления, как «обломовщина».

Деревня — это особый мир, чуждый суетности и потрясениям жизни. Картины природы представляют собой идиллический пейзаж, который не может быть нарушен никакими бурями и стихиями. Солнце светит ровно, осадки выпадают в свое время в нужном количестве, мороз крепчает, как и положено в Крещение. Ничего не нарушает сложившийся порядок. В природе присутствует гармония.

Точно так же была устроена и жизнь в Обломовке, где и хозяева, и слуги жили в «сонном царстве», где «норма жизни была готова и преподана им родителями, а те переняли ее, тоже готовую, от дедушки, а дедушки от прадедушки, с заветом блюсти ее ценность и неприкосновенность» Любая попытка и инициатива Илюши к самостоятельному действию пресекалась, так как для этого был «Захар и еще триста Захаров». «Все началось с неумения надевать чулки, а кончилось неумением жить». Покинув Обломовку, «этот рай на земле», Илья Ильич оказался несостоятельным к жизни, далекой от мира детства. Появилась необходимость в самостоятельном выборе и принятии собственных решений. Попав на службу, он пасует перед теми проблемами, с которыми сталкивается. Испугавшись ответственности за допущенную ошибку (отправляет письмо с документами вместо Архангельска в Астрахань), Обломов сказывается больным, а после уходит в отставку.

Используя уже известный прием в литературе, Гончаров подвергает своего героя испытанию любви. Ведь именно в любви и дружбе личность проявляется наиболее ярко.

Обломов влюбляется в Ольгу Ильинскую. Ольга ценит и любит в Обломове его доброту, его нежное сердце и тонкую душу. Она верит в него, верит в то, что он способен возродиться к новой жизни, что именно ее любовь изменит его. «Поэма любви» с ее страстями, взлетами и падениями показалась Обломову «претрудной школой жизни». Он пугается тех высоких свойств души, которыми он должен обладать, чтобы стать достойным любви Ольги, пугается тех бытовых трудностей, которые возникают вокруг него. А преодолеть, устранить их он не может — не знает как.

Свой идеал он находит на Выборгской стороне, в доме Агафьи Матвеевны Пшеницыной, которая ничего не требует от него, как Ольга, а просто слепо любит его, потакая ему во всем. Такая любовь не только не способна возродить Обломова к новой жизни, а, наоборот, губит и уничтожает окончательно. Ольга «сняла» с него халат, Агафья же снова «надела». Но именно в доме Агафьи Пшеницыной Обломов счастлив, так как именно здесь он находит свою Обломовку.

Гончаров, безусловно, осуждает лень, боязнь движения и жизни Обломова неспособность к практической деятельности, подмену жизни расплывчатой мечтательностью. Первоначально он даже хотел назвать роман «Обломовщина». «Одно слово, — думал Илья Ильич, — а какое… ядовитое». Автор видит также и причины, породившие это явление, — условия такой поместной жизни позволили помещику не заботиться о «хлебе насущном». Привычка жить чужим трудом, заложенная с детства, привела к гибели, подавила лучшие начала личности.

Гончаров реалистично изобразил картину русской дворянской жизни, при которой лучшие ценности человека убиваются бездеятельностью. Образ Обломова оказался вневременным понятием, воплотившим в себе лень, апатию, неспособность к самостоятельному действию, и приобрел нарицательное значение.

Но и национальный аспект ещё не исчерпывает содержания романа. Несомненно, высшей художественной задачей для Гончарова, как и в «Обыкновенной истории», было дать нравственный идеал личности. И здесь автор даёт совсем иной вариант человеческой судьбы. Адуевы живут «как все», их история — «обыкновенная». Илья Обломов не похож ни на кого. Для него столь же актуален вопрос: как жить с архаическим нравственным и духовным багажом в современной, быстро меняющейся жизни? Можно отойти от своих юношеских идеалов — и спокойно вписаться в петербургскую жизнь, как это сделал его старший брат — Александр Адуев. Но Илья Ильич — человек с душой, с чувством внутренней независимости и так просто со своими идеалами не расстаётся. Обращаясь к Штольцу, который пытается вытащить его в свет, он говорит: «Не нравится мне эта ваша петербургская жизнь». Обломов почувствовал, что цивилизация привнесла в жизнь механический элемент, отняв у нее поэзию, романтизм. Он не хочет сдаться новой жизни, «каменному Петербургу». Но что он может сделать? Мечты и идеалы его слишком неопределённы, а сам он слишком слабоволен, чтобы воплотить их в жизнь. Сознавая своё бессилие, Обломов выбирает, как ему кажется, единственно возможный для себя вариант поведения. Он пытается отыскать для себя «параллельную жизнь», определённую нишу, где его никто не будет тревожить и беспокоить. Опять иллюзия, снова самообман!

Обломов тоже в конечном итоге погибает, но совершенно иначе, чем Адуев. Он не есть «человек-стереотип», «человек-толпа», как герой первого романа. Он выдающийся чудак, Гамлет и Дон Кихот вместе. Обломов ещё не Райский, с его постоянной работой души, но уже и не Адуев, который спит гораздо более беспробудным нравственным сном, чем Илья Ильич. Именно о таких, как Александр Адуев, Обломов говорит: «Жизнь: хороша жизнь! Чего там искать? интересов ума, сердца? Ты посмотри, где центр, около которого вращается всё это: нет его, нет ничего глубокого, задевающего за живое. Всё это мертвецы, спящие люди, хуже меня, эти члены света и общества! Что водит их в жизни? Вот они не лежат, а снуют каждый день, как мухи, взад и вперед, а что толку? Войдешь в залу и не налюбуешься, как симметрически рассажены гости, как смирно и глубокомысленно сидят — за картами. Нечего сказать, славная задача жизни! Отличный пример для ищущего движения ума! Разве это не мертвецы? Разве не спят они всю жизнь сидя? Чем я виноватее их, лежа у себя дома и не заражая головы тройками и валетами?»

С этой точки зрения драматическая коллизия романа — это коллизия самопознания и попыток борьбы с самим собой доброго, но гибнущего человека. Притом у Обломова нет явных врагов, нет борьбы с какими бы то ни было противниками. Вся борьба замыкается на самом себе, она происходит в душе Ильи Ильича. Остальные герои лишь оттеняют и иллюстрируют эту внутреннюю борьбу Обломова с самим собой. Штольц хотя и обладает противоположными качествами характера, натуры, менталитета, но вовсе не является врагом Обломова, «конфликтующей стороной». Агафья Матвеевна вовсе не входит в конфликт с Ольгой Ильинской. Это конфликт в душе Обломова. Даже Тарантьев, которому Обломов дает пощечину, вовсе не враг Ильи Ильича, а всего лишь дополняющий его «двойник». Не случайно, когда Обломов умирает, он как бы продолжает присутствовать в романе, и всё продолжает крутиться вокруг его имени. Его вспоминает добрым словом Захар, к нему на могилу ходит и молится о нем Агафья Матвеевна, живущая лишь памятью об Илье Ильиче, который просиял в ее жизни, как солнце. Штольц и Ольга Ильинская воспитывают ребенка Ильи Ильича. Обломову не с кем конфликтовать в романе: его фигура столь велика, что она как бы вбирает в себя всех остальных героев, которые лишь акцентируют и оттеняют драматизм главного конфликта романа: Обломов против Обломова.

Драматизм этой борьбы не просто велик: речь идет о смысле жизни человека. Вопрос же смысла человеческого бытия для Гончарова однозначно разрешается в религиозном ключе, хотя и опосредуется вопросами общественного и нравственноличностного существования героя. В этом смысле роман «Обломов» есть православный роман о духовном сне человека, о попытке «воскресения» и, наконец, об окончательном погружении в «сон смертный».

Слово «сон» в «Обломове», несомненно, многозначно, оно несет в себе различные смыслы. Это и сон как таковой: лежание Ильи Обломова на диване стало символическим обозначением «русской лени» героя. Это и сон-греза, сон-мечта, сон-утопия, в рамках которого развиваются в романе созерцательнопоэтические мотивы. Несомненно, присутствуют ассоциации со сказкой о спящем царстве.[201] Фольклорный пласт романа вообще играет большую роль, недаром Гончаров упомянул волшебную сказку о Емеле и щуке. Уже современники заметили в «Обломове» нечто сказочное.[202] При всем том, что в «Обломове» встречаются и другие сказочные сюжеты (сонное царство, спящая царевна), именно сказка о Емеле-дураке вырастает в романе до значения национальной утопии. Гончаров назвал сказку о Емеле и щуке «сатирой», но безусловно чувствовал иную сторону в характере героя. Писатель пытался разгадать ни много ни мало тайну национального характера. Он не мог и не хотел сформулировать это словами. Он опирался только на художественную интуицию — и создал необычайно объёмный по смыслу пластический образ. Обломов, как и сказочный Емеля, герой принципиально «запредельный», неисторический, живущий в «ином царстве»(Е. Трубецкой). А живет это царство по законам сердца. Сердечный герой — герой «не от мира сего». Романист прекрасно видит борьбу в русской душе мечты о «даровом богатстве» и мечты о высшей духовности, не досягаемой в земном пределе.[203] И то и другое важно для понимания образа. Однако и то и другое — лишь телесно-душевная форма «сна смертного», сна духовного, «сна уныния», отнимающего у человека надежду на спасение бессмертной души. Описывая лежащего «в лености», «падшего» на диван и «обленившегося» Обломова, Гончаров, разумеется, имеет в виду не одну лишь примитивную бытовую лень, не только лень душевную, но и духовную.

Вышедший из недр почти языческой Обломовки, усвоившей христианские истины едва ли не только с их обрядовой стороны, Обломов несет на себе ее родимые пятна. Если пользоваться терминологией протоиерея Георгия Флоровского, то в Обломовке несомненно господствует «ночная» культура, еще тесно связанная с язычеством.[204] Флоровский акцентирует ту мысль, что «изъян и слабость духовного развития» русского человека состоит в «духовной неоформленности», в недостаточности «аскетизма», в излишней поэтической мечтательности и созерцательности.

Илья Обломов — выходец из полуязыческой-полухристианской Обломовки, а потому он несет на себе и ее грехи. Он и чувствует свой грех: «С первой минуты, когда я сознал себя, я почувствовал, что уже гасну… гаснул и тратил по мелочи жизнь…» Крупным планом в романе дан главный момент жизни Обломова: попытка подняться, проснуться от «сна смертного». Встав перед вопросом о гибели своей души и сказав себе: «Теперь или никогда!» — после исповедального разговора со Штольцем, — Илья Обломов готовится от слов перейти к делу. Решение настолько серьезно, что Обломов весьма трезво пытается оценить ситуацию: «Вслушиваясь в отчаянное воззвание разума и силы, он сознавал и взвешивал, что у него осталось еще в остатке воли и куда он понесет, во что положит этот скудный остаток».

Если «Обыкновенная история» является своеобразной модификацией притчи о блудном сыне, то «Обломов» отталкивается от евангельской притчи о зарытом таланте. Притча о талантах повествует о теме, волнующей Гончарова во всех его произведениях, даже во «Фрегате «Паллада»: это тема возвращения Богу «плода» от «брошенного Им зерна», или, иначе говоря, тема даров и «талантов», получаемых человеком от Бога. Обломову было много даровано: он человек самый одаренный из всех героев романа. Пожалуй, у него даже не один, а все пять талантов. Несомненно, он должен «пустить их в оборот», то есть приумножить. Однако он закапывает их в землю и становится живым мертвецом, духовно гибнет. В то же время Гончаров с большой симпатией относится к своему герою. Он оставляет для Ильи Ильича надежду на спасение души. Ведь не все дары он «закопал в землю». Автор, несомненно, намекал на заповеди блаженства, когда упоминал в романе устами других героев «чистое сердце» Ильи Ильича. Ибо среди евангельских блаженств упоминается и это: «Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят» (Мф., 5: 8). Герой Гончарова действительно чист сердцем. «В основании натуры Обломова лежало чистое, светлое и доброе начало, исполненное глубокой симпатии ко всему, что хорошо и что только отверзалось и откликалось на зов этого простого, нехитрого, вечно доверчивого сердца. Кто только случайно или умышленно заглядывал в эту светлую, детскую душу — будь он мрачен, зол, — он уже не мог отказать ему во взаимности или если обстоятельства мешали сближению, то хоть в доброй и прочной памяти».

Урок литературы в 10 классе

Тема урока: «Наше имя  — легион…» Обломов  — «коренной народный
наш тип».

Цель урока: подчеркнуть и доказать убедительность, жизненность образа Обломова, его внутреннюю сложность, ведущую к неоднозначным оценкам, показать связь образа с литературными предшественниками, с образами русского фольклора и сделать вывод, что Обломов  — «коренной народный наш тип», и указать на гоголевские традиции изображения жизни.

Основной вопрос урока  — прав ли Добролюбов, утверждая, что «в каждом из нас сидит значительная часть Обломова? Действительно ли Обломовых  — «легион»?

Ход урока:

1. Проверка домашнего задания

Общая характеристика романа, проверка знания текста, беседа по анкете «Первые впечатления о романе».

1. Запись темы урока, эпиграфа

…капитальная вещь, какой равных давно не было. Скажите Гончарову, что я в восторге от Обломова, перечитываю его еще раз. Но что приятнее ему будет – это то, что Обломов имеет успех не случайный, не с треском, а здоровый, капитальный и не временной в настоящей публике. (Л.Н.Толстой)

Пока останется хоть один русский, — до тех пор будут помнить «Обломова». (И.С.Тургенев)

— Как вы понимаете эти высказывания?

Просмотр фрагмента фильма

Беседа по вопросам

— В начале романа мы видим Обломова лежащим в постели полдня. Как это связано с образами русского фольклора? В чем символический смысл этой сцены?

— В сне Обломова Гончаров называет сказку о Емеле-дурачке «злой и коварной сатирой на наших прадедов». Какой смысл выявляется при сближении образа Обломова с Емелей?

— В одной из статей о романе портрет Обломова сравнивается с античной статуей. Есть ли в этом основания для сопоставления?

— Почему не осуществились юношеские мечты Обломова?

-Каков композиционный смысл изображения многочисленных гостей Обломова? Почему автор делает их представителями разных социальных слоев?

— Чем же интересен для нас образ главного героя романа?

  — Как и почему энергичный, озорной, пытливый Илюша Обломов превратился в неподвижного, апатичного Илью Ильича Обломова?      

Жизнь и судьба Ильи Ильича Обломова заставляет размышлять о сложнейших вопросах свободы, воли, решать вопросы «как жить – как нужно или как хочу», размышлять о том, в какой мере пагубно насилие над человеческой личностью.

Как же должна быть устроена жизнь, чтобы не погибал в ней человек, не прятался от нее, не съеживался от ее прикосновений? В чем залог полноценного, деятельного бытия? Или жизнь и угасание Обломова – это допустимый, возможный, законный ее вариант?

Роман не дает прямых ответов на эти вопросы. Но подробный и неторопливый рассказ о жизни человеческой будит сознание, тревожит чувства. Можно вспомнить по этому поводу замечательную лермонтовскую фразу: «История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее истории целого народа…»

— Почему слово «другой» и соотнесение себя с «другими» оскорбило Обломова?

— Что имеет в виду Обломов, утверждая: «Наше имя  — легион

«Наше имя легион!» — так Обломов говорит о своей похожести на окружающих его людей. Но в то же время он разительно не похож на других.

Итог урока

Итак, в конце 1 части автор ставит вопрос: «Что же победит в Обломове – жизненные, деятельные начала или сонная «обломовщина»?

Домашнее задание
      1. Сочинение-миниатюра

«Столкновение мечты и действительности в жизни Обломова»

2.Найдите в тексте романа персонажей, которые обладают обломовскими чертами. Какова роль этих персонажей?

Я иду на урок

Андрей РАНЧИН

Что такое Обломовка

Несколько наблюдений о «Сне Обломова»
и об авторской позиции в романе И.А. Гончарова
«Обломов»

Как хорошо известно, не существует
единого истолкования авторской позиции в романе
И.А. Гончарова «Обломов»; разноречивые
интерпретации авторской оценки сводятся к трём
точкам зрения: 1) автор — приверженец
“штольцевского” отношения к жизни,
сочувствующий Обломову, но ни в коей мере не
разделяющий миросозерцания Ильи Ильича; 2) он
признаёт и демонстрирует превосходство
обломовской созерцательности над
ограниченностью рационалиста и прагматика
Штольца; 3) в романе сосуществуют две “правды” —
“обломовская” и “штольцевская”, и та и другая
ограничены, не абсолютны, в идеале желателен их
синтез. Представлены эти истолкования,
естественно, и в изучении «Обломова» в школе.

Попробуем внимательно
прочесть лишь один из фрагментов романа — «Сон
Обломова», смысл которого, как и авторская
позиция в целом, истолковывается по-разному. Одни
исследователи настаивают на том, что Гончаров
представил в этом пространном фрагменте картину
утопического благоденствия, идиллию, подобие
земного рая, которого лишился повзрослевший Илья
Ильич; другие видят в образе жизни и нравах
Обломовки воплощение косности, мертвенного
“застоя” и примитивизма. Между тем адекватное
толкование «Сна Обломова» абсолютно необходимо
для понимания отношения автора к герою: характер
и миросозерцание Ильи Ильича порождены
обломовским укладом.

На первый взгляд Обломовка — действительно
безмятежный идиллический мир: “Измученное
волнениями или вовсе не знакомое с ними сердце
так и просится спрятаться в этот забытый всеми
уголок и жить никому не ведомым счастьем” (ч. 1,
гл. IX). Течение времени определяется здесь сменой
времён года, это время природы, а не истории:
“Правильно и невозмутимо совершается там
годовой круг” (ч. 1, гл. IX). В таком круговороте,
противопоставленном линеарному времени, времени
истории и уникальной человеческой жизни, есть
однообразная мерность, но зато нет трагизма и
даже драматичности.

Но эта жизнь — обезличенная, человек в ней
подчинён от века исполняемому ритуалу, он
функция, а не лицо, актёр на сцене с неизменным
антуражем: “…Начинались повторения: рождение
детей, обряды, пиры, пока похороны не изменят
декорации, но ненадолго: одни лица уступают место
другим, дети становятся юношами и вместе с тем
женихами, женятся, производят подобных себе — и
так жизнь по этой программе тянется беспрерывной
однообразною тканью, незаметно обрываясь у самой
могилы” (ч. 1, гл. IX).

Символичны часы в доме Обломовых; их бой очень
странный: “…В эту минуту в комнате раздалось в
одно время как будто ворчанье собаки и шипенье
кошки, когда они собираются броситься друг на
друга. Это загудели часы.

— Э! Да уж девять часов! — с радостным
изумлением произнёс Илья Иванович. — Смотри-ка,
пожалуй, и не видать, как время прошло” (ч. 1, гл. IX).

Ворчливый и шипящий бой часов словно бы
обозначает сдавленное, с трудом прорывающееся
“наружу” время. Похожие часы были у гоголевской
помещицы Настасьи Петровны Коробочки: “Слова
хозяйки были прерваны странным шипением, так что
гость было испугался; шум походил на то, как бы
вся комната наполнилась змеями; но, взглянувши
вверх, он успокоился, ибо смекнул, что стенным
часам пришла охота бить. За шипеньем тотчас же
последовало хрипенье, и наконец, понатужась
всеми силами, они пробили два часа таким звуком,
как бы кто колотил палкой по разбитому горшку,
после чего маятник пошёл опять покойно щёлкать
направо и налево” («Мёртвые души», т. 1, гл. 3).

“Гармония” в Обломовке достигнута за счёт
духовных стремлений и душевных движений; в
Обломовке угождают плоти, думая не о пище
духовной: “Забота о пище была первая и главная
жизненная забота в Обломовке” (ч. 1, гл. IX). Наряду
с вкушением пищи важнейшим времяпрепровождением
для обитателей этого затерянного мирка является
сон: “Это был какой-то всепоглощающий, ничем не
победимый сон, истинное подобие смерти. Всё
мертво, только из всех углов несётся
разнообразное храпенье на все тоны и лады.

Изредка кто-нибудь вдруг поднимет со сна
голову, посмотрит бессмысленно, с удивлением, на
обе стороны и перевернётся на другой бок или, не
открывая глаз, плюнет спросонья и, почавкав
губами или поворчав что-то под нос себе, опять
заснёт” (ч. 1, гл. IX).

Сравнение этого сна со смертью
многозначительно: существование обломовцев —
“полужизнь”, пробуждение бессмысленно и
мучительно. Так же бессмысленно будет глядеть
вокруг сам Обломов в конце первой части романа,
насилу разбуженный Захаром; и не случайно смерть
Ильи Ильича овеяна метафорами сна: “Ветви
сирени, посаженные дружеской рукой, дремлют над
могилой, да безмятежно пахнет полынь. Кажется,
сам ангел тишины охраняет сон его”; “Однажды
утром Агафья Матвеевна принесла было ему, по
обыкновению, кофе и — застала его так же кротко
покоящимся на одре смерти, как на ложе сна”
(ч. 4, гл. Х). Смерть и питание плоти,
обозначенное приносимой чашечкою кофе, идут и
здесь рука об руку. Стёртая метафора “мёртвая
тишина” в описании жизни Обломовки обретает
зловещую буквальность: “И в доме воцарилась
мёртвая тишина. Наступил час всеобщего
послеобеденного сна” (ч. 1, гл. IX). В отрадный мир
родного имения, в свой личный рай Илья Ильич,
наверное, может вернуться, только расставшись с
жизнью.

В Обломовке не любят ничего менять и испытывают
страх перед новым, незнакомым. Не чинили галерею
— и часть её наконец обрушилась и задавила
наседку с цыплятами, чуть было не погибла и
дворовая — Аксинья. Один из крестьян
предпочитает карабкаться к двери избы по
обвалившемуся склону, но ни за что не переставит
дверь и крыльцо. Крестьяне панически боятся
упавшего при дороге обессилевшего странника,
полагая, что это принявшее человеческий облик
чудище. Это ли отрадная идиллия?

Архаичное сознание
обломовцев лишено рефлексии, сознательного
отношения к действительности, дисциплины воли;
они подобны “бедным предкам”: “Ощупью жили
бедные предки наши; не окрыляли и не сдерживали
они своей воли, а потом наивно дивились или
ужасались неудобству, злу и допрашивались причин
у немых, неясных иероглифов природы” (ч. 1, гл. IX).

Бездеятелен прежде всего отец, Илья Иванович
(писатель также по ошибке называет его и Ильёй
Ильичом). О его “делах”, “занятиях” сказано с
иронией: “Сам Обломов-старик тоже не без занятий.
Он целое утро сидит у окна и неукоснительно
наблюдает за всем, что делается на дворе.

— Эй, Игнашка? Что несёшь, дурак? — спросит он
идущего по двору человека.

— Несу ножи точить в людскую, — отвечает тот,
не взглянув на барина.

— Ну неси, неси; да хорошенько, смотри,
наточи!

Потом остановит бабу:

— Эй, баба! Баба! Куда ходила?

— В погреб, батюшка, — говорила она,
останавливаясь и, прикрыв глаза рукой, глядела на
окно, — молока к столу достать.

— Ну иди, иди! — отвечал барин. — Да смотри не
пролей молоко-то”.

Неизбежно вспоминаются разговоры, которые
гоголевский помещик Манилов вёл со своими
крестьянами: “Хозяйством нельзя сказать чтобы
он занимался, он даже никогда не ездил на поля,
хозяйство шло как-то само собою. Когда приказчик
говорил: «Хорошо бы, барин, то и то сделать». —
«Да, недурно», — отвечал он обыкновенно <…>
«Да, именно недурно», — повторял он. Когда
приходил к нему мужик и, почесавши рукою затылок,
говорил: «Барин, позволь отлучиться на работу,
подать заработать», — «Ступай», — говорил он,
куря трубку, и ему даже в голову не приходило, что
мужик шёл пьянствовать” («Мёртвые души», т. 1,
гл. 3).

В мире Обломовки новая информация пугает, а
коммуникация затруднена, она вязнет в этом
киселеобразном сонном пространстве. Хозяева
как-то получили письма от соседа Филиппа
Матвеича Радищева с просьбой прислать ему рецепт
пива (и Обломовы-родители, и их гости почитали
Радищева давно умершим — никаких известий о нём
долгое время не было). Письмо распечатали только
на четвёртый день, до этого были в панике, ответ
Илья Иванович начал писать через несколько
недель, да так и не написал. Писание письма —
событие исключительное, тягостное и почти
трагическое: “В доме воцарилась глубокая тишина;
людям не велено было топать и шуметь. «Барин
пишет!» — говорили все таким робко-почтительным
голосом, каким говорят, когда в доме есть
покойник.

Он <…> вывел: «Милостивый государь»,
медленно, криво, дрожащей рукой и с такою
осторожностью, как будто делал какое-нибудь
опасное дело” <…> (ч. 1, гл. IX).

Интересы обитателей Обломовки и их гостей
убоги: например, они могут бесконечно обсуждать,
чтo предвещает чешущийся кончик носа (ч. 1, гл. IX).
Чтение, которому иногда предаётся отец Илюши, —
действие совершенно механическое: отец Обломова
“увидит доставшуюся ему после брата небольшую
кучку книг и вынет, не выбирая, что попадётся.
Голиков ли попадётся ему, Новейший ли сонник,
Хераскова «Россияда» или трагедии Сумарокова,
или, наконец, третьегодичные «Ведомости» — он
всё читает с равным удовольствием…” (ч. 1, гл. IX).
«Деяния Петра Великого» Голикова, книга
толкований сновидений и героическая поэма
Хераскова составляют необыкновенное соседство:
и объяснить такое “сопряжение далековатых”
книг можно только предположив, что Илье
Ивановичу безразлично, чтo именно читать. Совсем
как гоголевскому Петрушке. Петрушка “имел даже
благородное побуждение к просвещению, то есть
чтению книг, содержанием которых не затруднялся:
ему было совершенно всё равно, похождение ли
влюблённого героя, просто букварь или
молитвенник, — он всё читал с равным вниманием;
если бы ему подвернули химию, он и от неё бы не
отказался. Ему нравилось не то, о чём читал он, но
больше самое чтение, или, лучше сказать, процесс
самого чтения, что вот-де из букв вечно выходит
какое-нибудь слово, которое иной раз чёрт знает
что и значит. Это чтение совершалось более в
лежачем положении в передней, на кровати и на
тюфяке, сделавшемся от такого обстоятельства
убитым и тоненьким, как лепёшка” («Мёртвые души»,
т. 1, гл. 2).

Совершенное безразличие к содержанию, к
новизне информации проявляет Обломов-отец при
чтении газет: “Иногда он из третьегодичных газет
почитает и вслух, для всех, или так сообщает им
известия” (ч. 1, гл. IX). Газета — носитель
информации свежей, горячей, устаревающий почти в
одночасье; но, невзирая на сие, Илья Иванович
любит читать “новости” из газет трёхлетней
давности!

Да, жизнь в Обломовке
безмятежна, легка и проста. Её выразительнейший
символ — гомерический, беззаботный смех. Но чем
он вызван? Воспоминаниями о трёхлетней давности
истории — о том, как помещик Лука Савич, катаясь
на салазках, упал и “бровь расшиб”: “Напрасно он
силился досказать историю своего падения: хохот
разлился по всему обществу, проник до передней и
до девичьей, объял весь дом, все вспомнили
забавный случай, все хохочут долго, дружно, несказанно,
как олимпийские боги. Только начнут умолкать,
кто-нибудь подхватит опять — и пошло писать” (ч.
1, гл. IX).

Господа Обломовы и их гости смеются весело,
радостно, но у читателя, как и у самого
сочинителя, их беззаботное веселье должно
вызвать только саркастическую ухмылку.

Времяпрепровождение обломовцев гармонирует с
идеалом вольготной жизни из народных сказок,
которые в детстве Илюша слышал от няни: “Нянька с
добродушием повествовала сказку о Емеле-дурачке,
эту злую и коварную сатиру на наших прадедов, а
может быть, ещё и на нас самих” (ч. 1, гл. IX). Почему
сказка о Емеле-дурачке названа коварной сатирой?
Наверное, потому, что вольготная жизнь, когда все
трудности преодолеваются и работа исполняется
чудесной щукой (у взрослого Ильи Ильича вместо
этой щуки есть друг Андрей Штольц), соблазнительна.
(Кстати, на самом деле сказка о Емеле, конечно, не
сатира в собственном смысле слова, и автор
«Обломова» это, очевидно, понимал.)

Нянины сказки, а также и былины о подвигах
богатырей, побеждающих страшных ворогов
(“Илиада русской жизни”, которую няня
рассказывала “с простотою и добродушием
Гомера” (ч. 1, гл. IX)), пленили воображение ребёнка
и исказили его восприятие жизни: “Населилось
воображение мальчика странными призраками;
боязнь и тоска засели надолго, может быть
навсегда, в душу. Он печально озирается вокруг и
всё видит в жизни вред, беду, всё мечтает о той
волшебной стороне, где нет зла, хлопот, печалей
<…> где так хорошо и кормят и одевают даром…”
(ч. 1, гл. IX).

В этих строках Гончарова скрывается аллюзия на
заупокойную молитву “Боже духов…”, в которой
Бога просят: “…упокой, Господи, душу усопшаго
раба Твоего <…> в месте светле, в месте злачне,
в месте покойне, отнюдуже отбеже болезнь, печаль
и воздыхание”. Но в молитве испрашивается
райская жизнь, невозможная на земле, Обломов же
грезил о райском блаженстве на земле,
безнадёжно мечтал о недостижимом.

Обломовка воспитала в мальчике неизбывную
лень: “…у него навсегда остаётся расположение
полежать на печи, походить в готовом,
незаработанном платье и поесть на счёт доброй
волшебницы” (ч. 1, гл. IX). И вновь Гончаров
расцвечивает страницы романа гоголевскими
красками. Эти слова перекликаются с фразой из
письма Хлестакова приятелю Тряпичкину:
“Помнишь, как мы с тобой бедствовали, обедали
нашерамыжку и как один раз было кондитер схватил
меня за воротник по поводу съеденных пирожков на
счёт доходов аглицкого короля?” («Ревизор», д. 5,
явл. VIII).

Хорош ли такой Обломов, чья барственность
была взращена тучной почвой родных мест: “Захар,
как, бывало, нянька, натягивает ему чулки,
надевает башмаки, а Илюша, уже
четырнадцатилетний мальчик, только и знает, что
подставляет ему лёжа то одну, то другую ногу; а
чуть что покажется ему не так, то он поддаст
Захарке ногой в нос” (ч. 1, гл. IХ)?

Обломову-ребёнку присущи были не только
леность и барственность (они-то как раз
укоренились в его душе со временем), но и
необъяснимая, немотивированная жестокость:
мальчик “прислушивался, как кто-то всё стрекочет
в траве, искал и ловил нарушителей этой тишины;
поймает стрекозу, оторвёт ей крылья и смотрит,
что из неё будет, или проткнёт сквозь неё
соломинку и следит, как она летает с этим
прибавлением; с наслаждением, боясь дохнуть,
наблюдает за пауком, как он сосёт кровь пойманной
мухи, как бедная жертва бьётся и жужжит у него в
лапах. Ребёнок кончит тем, что убьёт и жертву, и
мучителя” (ч. 1, гл. IX).

Конечно, хочется избавить Илюшу от поспешных
обвинений в садистских наклонностях, — ведь
взрослый Илья Ильич станет человеком добрым или
хотя бы добродушным, и не случайно Штольц будет
говорить о “голубиной кротости” его души. Да,
Гончаров фиксирует не столько нравственный
изъян, сколько действительно свойственную
сознанию почти любого ребёнка жестокость: так
ребёнок стремится познать мир вокруг и постичь
природу живых существ с их смертностью, и ощутить
границы (или безграничность) своей власти над
этими существами. И всё же… Писатель не мог не
учитывать, что эти строки вызовут в читающем если
не отвращение к персонажу, то чувство отторжения.
И зачем в романе это упоминание о детской
жестокости, исполненной жадного любопытства?
Вероятно, писатель указывает скорее на
индивидуальные черты героя — не на самоё
жестокость, а на слабое осознание другого “я”,
на наивный, ещё не осознанный эгоизм, на желание
вершить по своей воле всё в мире вокруг,
властвовать над жизнью и смертью.

Что же можно сказать о
жизни Обломовки, нарисованной в сне
гончаровского персонажа? Пусть в Обломовке очень
редки смерти и почти нет треволнений, пускай
крепкими и здоровыми растут дети, а родители их
смеются так же безмятежно, как боги на Олимпе.
Пусть в миросозерцании обломовцев воплощены
кардинальные свойства русской души… Если это
идиллия, то по крайней мере не менее пародийная,
чем серьёзная, не менее уродливая, чем поэтичная.

Казалось бы, сильные доказательства
поэтичности и почти идеальности мира Обломовки
нашёл Юрий Лощиц, автор известной, недавно
переизданной книги «Гончаров» (серия «Жизнь
замечательных людей»). Восточные обертоны образа
Обломова и его мира (от персидского халата и ширм
с диковинными птицами до местоположения
поместья у самых границ Азии), убеждён Юрий Лощиц,
символизируют покой и сон как черты восточного
сознания и бытия в их ценностном
противопоставлении западным прагматизму,
техницизму, рационализму (см.: Лощиц Ю.
Гончаров. М., 2004. С. 191–192). А Штольц трактуется как
демон-искуситель, “змий”, пытающийся нарушить
безмятежно-райский покой, “сон” Ильи Ильича.

Восточные мотивы в «Обломове» и вправду
существенны. Но они отнюдь не говорят ни об Илье
Ильиче, ни об “обломовщине” хорошо. Юрий Лощиц
назвал одним из ключей к роману книгу Гончарова
«Фрегат “Паллада”», в которой описано
путешествие автора, посетившего восточные
страны. Но отношение автора книги «Фрегат
“Паллада”» к косному Китаю и оцепенелой Японии,
исполненной суеверного страха перед
пришельцами, невероятно далеко от пиетета и даже
простой симпатии. Особенно досадили
путешественникам японские чиновники: русский
корабль фрегат «Паллада» с посольской миссией
застрял на несколько месяцев в порту Нагасаки:
японцы постоянно чинят гостям мелкие
неприятности, побуждая к отплытию,
медлительность их церемоний и педантизм в
соблюдении этикета даже флегматичного Гончарова
едва не вывели из себя.

Правда, Юрий Лощиц, вероятно, соотносит мир
Обломовки не с Китаем и с Японией, а с Ликейскими
островами:

“Ликейские острова на карте путешествия
Гончарова — место знаменательное, почти символ.
В каждом путешественнике, будь то древние
Одиссей и Эней, средневековые паломники или
трезвые литераторы и учёные нового времени,
теплится вера в реальность «блаженных островов»
— затерянного, забытого всеми, но целого и доныне
пристанища, где не сеют, не жнут, не страдают, не
старятся… Такое место должно существовать не
только в подтверждение легенд и сказок
человечества, но и как укор остальному миру, как
доказательство того, что человек способен жить
свято и безгрешно, даже не прилагая к тому
никаких усилий. Цивилизация обещает создание
земного блаженства с помощью воздействия на весь
природный мир. Она обещает предоставить человеку
разнообразнейшие удобства, комфорт телесный и
духовный. Но почти каждый практический шаг в этом
направлении, как бы ни был впечатляющ, неминуемо
приносит новые страдания, болезни. Может быть,
цивилизация — не более как хитроумная пародия на
древнее предание о блаженной жизни? Но тогда
Ликейские острова должны торчать у неё бельмом
на глазу. Ибо уголок этот — самая настоящая
антицивилизация, полярная противоположность
«гуманного» европеизма. Итак, выстоят «блаженные
острова» или их ждёт участь всего Востока?

Поздно! — чуть не с досадой восклицает
путешественник. Поздно” (Там же. С. 119).

Приведя гончаровскую характеристику
малосимпатичного английского проповедника
Беттельгейма, поселившегося для проповеди
христианской веры на одном из островов, Лощиц
патетически-скорбно восклицает: “…О Ликейя,
Ликейя, скоро и до тебя доберутся чёрные фраки!
Расковыряют твои холмы в поисках каменного угля
(по Гончарову, самый драгоценный минерал XIX века)
или просто станут за деньги показывать твой рай в
качестве аттракциона туристам обоих полушарий”
(Там же. С. 119–120). Обломовка для Юрия Лощица —
несомненное подобие этих “островов блаженных”.

Но так ли это?

Прежде всего, действительно ли и абсолютно
“идилличны” Ликейские острова в книге
Гончарова «Фрегат “Паллада”»? Вчитаемся в их
описание: “Ещё издали завидел я, у ворот стояли,
опершись на длинные бамбуковые посохи, жители;
между ними, с важной осанкой, с задумчивыми,
серьёзными лицами, в широких, простых, но чистых
халатах с широким поясом, виделись — совестно и
сказать «старики», непременно скажешь «старцы»,
с длинными седыми бородами, с зачёсанными кверху
и собранными в пучок на маковке волосами. Когда
мы подошли поближе, они низко поклонились,
преклоняя головы и опуская вниз руки. За них
боязливо прятались дети. «Что это такое? —
твердил я, удивляясь всё более и более, — этак не
только Феокриту, поверишь и мадам Дезульер и
Геснеру (известные авторы идиллий; ниже
перечисляются идиллические персонажи. — А.Р.)
с их Меналками, Хлоями и Дафнами; недостаёт
барашков на ленточках»”.

Да, на первый взгляд это
идиллический край. И страшно, что он погибнет от
вторжения цивилизации Запада: “Это единственный
уцелевший клочок древнего мира, как изображают
его Библия и Гомер. Это не дикари, а народ —
пастыри, питающиеся от стад своих,
патриархальные люди с полным, развитым понятием
о религии, об обязанностях человека, о
добродетели. Идите сюда поверять описания
библейских и одиссеевских местностей, жилищ,
гостеприимства, первобытной тишины и простоты
жизни. Вас поразит мысль, что здесь живут, как
жили две тысячи лет назад, без перемены. Люди,
страсти, дела — всё просто, несложно, первобытно.
В природе тоже красота и покой: солнце светит
жарко и румяно, воды льются тихо, плоды висят
готовые. Книг, пороху и другого подобного
разврата нет. Посмотрим, что будет дальше. Ужели
новая цивилизация тронет и этот забытый, древний
уголок?

Тронет, и уж тронула. Американцы, или люди
Соединённых Штатов, как их называют японцы, за
два дня до нас ушли отсюда, оставив здесь больных
матросов да двух офицеров, а с ними бумагу, в
которой уведомляют суда других наций, что они
взяли эти острова под своё покровительство
против ига японцев, на которых имеют какую-то
претензию, и потому просят других не
распоряжаться. Они выстроили и сарай для склада
каменного угля, и после этого человек
Соединённых Штатов, коммодор Перри, отплыл в
Японию”.

Но почему же в этом “земном раю” так
безобразны женщины? Причём не просто безобразны,
а похожи на чертей!

“Мы продолжали идти в столицу по деревне, между
деревьями, которые у нас растут за стеклом, в
кадках. При выходе из деревни был маленький
рынок. Косматые и чёрные, как чертовки, женщины
сидели на полу на пятках, под воткнутыми в землю,
на длинных бамбуковых ручках, зонтиками, и
продавали табак, пряники, какое-то белое тесто из
бобов, которое тут же поджаривали на жаровнях.
Некоторые из них, завидя нас, шмыгнули в
ближайшие ворота или узенькие переулки, бросив
свои товары; другие не успели и только
закрывались рукавом. Боже мой, какое безобразие!
И это женщины: матери, жены! Да кто же женится на
них? Мужчины красивы, стройны: любой из них
годится в Меналки, а Хлои их ни на что не похожи!
Нет, жаркие климаты не благоприятны для дам, и
прекрасным полом следовало бы называть здесь
нашего брата, ликейцев или лу-чинцев, а не этих
обожжённых солнцем лу-чинок”.

А вот описание отвратительной наружности
старухи, сравниваемой с обезьяной:

“Мы, входя, наткнулись на низенькую, чёрную, как
головёшка, старуху с плоским лицом. Она, как
мальчишка же, перепугалась и бросилась бежать по
грядам к лесу, работая во все лопатки. Мы
покатились со смеху; она ускорила шаги. Мы хотели
отворить ворота — заперты; зашли с другой
стороны к калитке — тоже заперта. Оставалось
уйти. Мы посмотрели опять на бегущую всё ещё
вдали старуху и повернули к выходу, как вдруг из
домика торопливо вышел заспанный старик и отпер
нам калитку, низко кланяясь и прося войти <…> Я
посмотрел, что старуха? Она в это время добежала
до первых деревьев леса, забежала за банан,
остановилась и, как орангутанг, глядела сквозь
ветви на нас. Увидя, что мы стоим и с хохотом
указываем на неё, она пустилась бежать дальше в
лес”.

Обезьяна, по средневековым представлениям,
которые не мог не учитывать Гончаров, именующий
ликейских женщин “чертовками”, — демоническая
пародия на человека, созданного по образу и
подобию Божию. Странная, оказывается, эта
идиллия! Первый взгляд путешественника оказался
близоруким. “Чертовкам” в “земном раю” явно не
место, а страх ликейских женщин перед русскими
путешественниками производит впечатление не
только комичное, но и неприятное. Но пугливы не
только женщины: “Но что делают жители? Они с
испугом указывают на нас: кто успевает, запирает
лавки, а другие бросают их незапертыми и бегут в
разные стороны. Напрасно мы маним их руками,
кланяемся, машем шляпами: они пуще бегут. Я видел,
как по кровле одного дома, со всеми признаками
ужаса, бежала женщина: только развевались полы
синего её халата; рассыпавшееся здание косматых
волос обрушилось на спину; резво работала она
голыми ногами. Но не все успели убежать:
оставшиеся мужчины недоверчиво смотрели на нас;
женщины закрылись”.

Красивые мужчины и безобразные женщины словно
олицетворяют два лика Ликейских островов —
идиллический и уродливый.

Боги ликейцев напоминают бесов — увиденный
путешественниками идол похож на дьявола: “Мы
походили ещё по парку, подошли к кумирне, но она
была заперта. Сидевший у ворот старик предложил
нам горшочек с горячими угольями закурить
сигары. Мы показывали ему знаками, что хотим
войти, но он ласково улыбался и отрицательно
мотал головой. У ворот кумирни, в деревянных
нишах, стояли два, деревянные же, раскрашенные
идола безобразной наружности, напоминавшие, как
у нас рисуют дьявола. Я зашёл было на островок, в
другую кумирню, которую видел с террасы дворца,
но жители, пока мы шли вниз, успели запереть и
её”.

Безмятежная жизнь роковым
образом сращена с безволием и апатией; ликейцы
зависят от окрестных стран — от Китая и Японии:
“Ликейцы находились в зависимости и от китайцев,
платили прежде и им дань; но японцы, уничтожив в
XVII столетии китайский флот и десант, посланный из
Китая для покорения Японии, избавили и ликейцев
от китайской зависимости. Однако ж последние
всё-таки ездят в Пекин довершать в тамошних
училищах образование и оттого знают всё
по-китайски. Письменного своего языка у них нет:
они пишут японскими буквами. Ездят они туда не с
пустыми руками, но и не с данью, а с подарками —
так сказал нам миссионер, между тем как сами они
отрекаются от дани японцам, а говорят, что они в
зависимости от китайцев. Кажется, они говорят это
по наущению японцев; а может быть, услышав от
американцев, что с японцами могут возникнуть у
них и у европейцев несогласия, ликейцы, чтоб не
восстановить против себя ни тех, ни других,
заранее отрекаются от японцев”.

Но главное — мир Ликейских островов чужд
“жизни духовной”: “Это не жизнь дикарей,
грязная, грубая, ленивая и буйная, но и не царство
жизни духовной: нет следов просветлённого бытия.
Возделанные поля, чистота хижин, сады, груды
плодов и овощей, глубокий мир между людьми — всё
свидетельствовало, что жизнь доведена трудом до
крайней степени материального благосостояния;
что самые заботы, страсти, интересы не выходят из
круга немногих житейских потребностей; что
область ума и духа цепенеет ещё в сладком,
младенческом сне, как в первобытных языческих
пастушеских царствах; что жизнь эта дошла до того
рубежа, где начинается царство духа, и не пошла
далее… Но всё готово: у одних дверей стоит
религия, с крестом и лучами света, и кротко ждёт
пробуждения младенцев; у других — «люди
Соединённых Штатов» с бумажными и шерстяными
тканями, ружьями, пушками и прочими орудиями
новейшей цивилизации…”.

В конечном счёте Гончаров, не доверяя рассказам
встреченного им английского миссионера
Беттельгейма, обвинявшего ликейцев в повальном
пьянстве и в страсти к азартным играм, не
соглашается и с другим англичанином —
путешественником Галлем, посетившим Ликейские
острова за сорок лет до русского писателя и
нарисовавшим их обитателей невинными детьми
природы, обитателями “земного рая”: “Я
действительно не верю Галлю, но не верю также и
ему (английскому миссионеру. — А.Р.): первого
слишком ласково встречали, а другого…
поколотили (Беттельгейм претерпел побои от
туземцев. — А.Р.); от этого два разных голоса”.

Гончаров всё-таки прогрессист, хотя и
умеренный, “не фанатичный”. Развитие
цивилизации в его представлении сопряжено с
утратами, но оно неостановимо и, в общем и целом,
приветствуется автором «Фрегата “Паллады”».

Сравнение Обломовки с
Ликейскими островами отнюдь не приводит к
апологии родных мест Ильи Ильича. И, естественно,
к апологии самого Обломова. Да, Обломов не равен
Обломовке, да и в самой Обломовке есть
притягательно-манящие, но потому и “коварные”
черты. Да, у Обломова есть достоинства, чуждые
Штольцу (другой вопрос, насколько эти
привлекательные свойства производны от быта
Обломовки и воспитания Илюши). Но очевидно по
крайней мере, что Обломовка не “рай земной”, не
идиллия. Это мир благополучия и простых радостей,
но мир примитивный, о котором можно вздыхать, а
порою и мечтать, но вернуться в который не только
невозможно. Возвращаться туда не следует.

Публикация статьи произведена при поддержке интернет-магазина «МатрасЦентр». Посетив сайт интернет-магазина, который располагается по адресу http://www.matrascenter.ru/matrasy/matrasy-mediflex/, Вы сможете быстро и легко выбрать матрас себе и своим близким. «МатрасЦентр» занимается продажей ортопедических матрасов таких марок, как «Аскона», «Медифлекс», «Тэллсон». Опытные консультанты интернет-магазина помогут Вам подобрать необходимый товар любой ценовой категории, параметров и комплектации.

Забывшись на кровати перед обедом, Илья Обломов (см. статью Образ Обломова) видит во сне родное поместье, где он родился и вырос. Это – благословенный уголок, где нет ни моря, ни высоких гор, ни дремучих лесов – ничего грандиозного, дикого и угрюмого. (См. также Гончаров – жизнь и творчество.)

Сон Обломова. Краткое содержание. Иллюстрированная аудиокнига

Вместо гор здесь – ряд отлогих холмов, с которых приятно кататься. Река там бежит весело, шаля и играя. Она то разольется в широкий пруд, то стремится быстрой нитью, или присмиреет, будто задумавшись, и чуть-чуть ползет по камешкам.

Правильно и невозмутимо совершается там годовой круг. В свой срок начинается каждое время года, и каждое по-своему прекрасно. Ни страшных бурь, ни разрушений не слыхать в том краю.

«Не наказывал Господь той стороны ни египетскими, ни простыми язвами. Никто из жителей не видал и не помнит никаких страшных небесных знамений, ни шаров огненных, ни внезапной темноты, не водится там ядовитых гадов, саранча не залетает туда, нет ни львов рыкающих, ни тигров ревущих, ни даже медведей и волков, потому что нет лесов. По полям и по деревне бродят только в обилии коровы жующие, овцы блеющие и куры кудахтающие».

Всё тихо и сонно в трех-четырех деревеньках, составляющих этот уголок! Тишина и невозмутимое спокойствие царствуют и в нравах здешних людей.

«Ни грабежей, ни убийств, никаких страшных случайностей не бывало там, ни сильные страсти, ни отважные предприятия не волновали их».

Ближайшие деревни и уездный город – верстах в двадцати пяти и тридцати. Жителям этой стороны не с чем даже было сличить своего житья-бытья: хорошо ли они живут, нет ли, богаты ли они, бедны ли.

Из трех или четырех разбросанных там деревень была одна Сосновка, другая Вавиловка, в одной версте друг от друга. Обе они были наследственной отчиной рода Обломовых и оттого прозывались общим именем Обломовки.

Обломов сейчас видит во сне, как он, семилетний хорошенький, красненький, полный мальчик просыпается в своей постельке. Няня одевает его, смеясь на детские шалости. Она несёт его к матери, которая осыпает Илюшечку страстными поцелуями и заботливо его осматривает. Затем следует утренний чай с несколькими престарелыми родственниками, живущими у них. Потом Илюша идёт гулять под няниным присмотром. Няня следит, как бы он не ушёл в овраг – единственное место, которое в деревне считается опасным.

Илюша слышит, как с кухни доносится стук ножей, рубящих котлеты и зелень. Обед – главная забота в их доме. О том, что приготовить к обеду, родственники подолгу совещаются утром. Всякий предлагает свое блюдо: кто суп с потрохами, кто лапшу или желудок, кто рубцы, кто красную, кто белую подливку к соусу. В Обломовке приготовляются вкуснейшие мёды, квасы, пироги.

После обеда весь барский дом погружается в сон. Спят и баре, и дворовые – все, кроме неугомонного Илюши, который один бегает по комнатам. Засыпает и няня. Улучив момент, маленький Обломов бежит в сторону «ужасного» оврага, но, добравшись уже почти до его края, в страхе поворачивает обратно, вспомнив слова маменьки о том, что там живут лешие, разбойники и страшные звери.

Но дневная жара начинает спадать, и обитатели барского дома один за другим просыпаются. Завязывается вялый разговор. Снова пьют чай. Маменька кладёт Илюшу к себе на колени и гладит ему голову, мечтая с тётками о блестящей будущности мальчика.

Наступает вечер. На дворе темнеет. Замолкают птицы. Отдалённые деревья березняка кажутся теперь похожими на сказочных чудовищ. «Вот день-то и прошел, и слава Богу! – говорят обломовцы. – Прожили благополучно, дай Бог и завтра так!»

Вечера особенно длинны зимой, и тогда няня рассказывает Илюшечке сказки о неведомых странах, о добрых молодцах, которых волшебница-щука ни за что, ни про что наделяет всеми земными благами. С особым добродушием она «повествовала сказку о Емеле-дурачке, эту злую и коварную сатиру на наших прадедов, а может быть, еще и на нас самих». Затаив дыхание, слушает мальчик повести об удали Ильи Муромца, Добрыни Никитича, Алеши Поповича, о Полкане-богатыре, о Колечище прохожем, о мертвецах, поднимающихся в полночь из могил, или о жертвах, томящихся в неволе у чудовища, или о медведе с деревянной ногой, который идет по селам и деревням отыскивать отрубленную у него натуральную ногу. «В Обломовке верили всему: и оборотням и мертвецам. Расскажут ли им, что копна сена разгуливала по полю, – они не задумаются и поверят».

Видит себя Илья Ильич во сне и подросшим – мальчиком лет 13-14. Тогда его уже отдали учиться в соседнее село Верхлёво. Владевший им помещик никогда не жил там, поручив управлять имением немцу Штольцу, а тот завел в Верхлёве небольшой пансион для детей окрестных дворян. Со Штольцем жил в Верхлёве его сын, Андрей, ровесник Илюши. Мальчик-Обломов не хотел ехать в пансион, но родители уговорили его, зная о пользе образования для дальнейшей карьеры.

А в Обломовке всё текла прежняя безмятежная жизнь. Проходил ряд семейных и церковных праздников, каждый со своими особыми обрядами, которые обломовцы всегда исполняли в точности. Жизнь текла беспрерывной однообразною тканью, незаметно обрываясь у самой могилы. Отец по вечерам после ужина так же молчаливо ходил по комнате, заложив руки за спину, а женщины, сидя вокруг него, шили. В комнате было тускло: горела лишь одна сальная свечка, ибо обломовцы, никогда не жалевшие заколоть выращенную ими самими отличную индейку или дюжину цыплят к приезду гостя, всегда скупились покупать вещи в городе на деньги. Такие траты почитались у них едва ли не грехом. Услыхав раз,

«…что один из окрестных молодых помещиков ездил в Москву и заплатил там за дюжину рубашек триста рублей, двадцать пять рублей за сапоги и сорок рублей за жилет к свадьбе, старик Обломов перекрестился и сказал с выражением ужаса, скороговоркой, что «этакого молодца надо посадить в острог»».

В гостиной вечерами шли всё те же разговоры. О том, что с наступлением холодов уменьшился день, о недавнем приезде родственницы, о том, у кого из соседей родились дети, кого и когда думают выдавать замуж и женить, о том, как старый Лука Савич, задумав прокатиться на салазках с горки, расшиб себе бровь, о том, к чему, по примете, чешется кончик носа.

Иногда только приедет какая-нибудь Наталья Фаддеевна гостить на неделю, на две.

Раз воротившийся из города обломовский мужик принёс барину письмо, которое передали ему с почты. «Я перво-наперво притаился, когда письмо в городе принесли, – оправдывался он, – но пришли вдругорядь и велели вашей барской милости отдать». Старый Обломов взял в руки письмо с опаской и сомнением и распечатал его после колебаний. Оказалось: оно от родственника Филиппа Матвеевича. Тот спрашивал рецепт пива, которое вкусно варили в Обломовке. Родственники обрадовались и подивились, что Филипп Матвеевич ещё жив. Барыня стала было искать рецепт, но когда узнали, что обратное письмо будет стоить 40 копеек, поиски замедлилась, и до сих пор неизвестно был ли рецепт послан просившему.

Бедный Илюша тем временем продолжал ездить учиться к Штольцу, каждую неделю приезжая домой на выходные. Ему не хотелось покидать родной дом, да и мамаша часто отменяла его поездки под предлогом, что он стал бледен или что на неделе будут церковные праздники. Штольц поругивал Обломовых за это. Постоянно пропуская занятия, Обломов мало чему мог научиться. Хорошо, что часто делал за него задания сын Штольца, Андрей…

Обломов рос у родителей «лелеемый, как экзотический цветок в теплице, и так же, как последний под стеклом, он рос медленно и вяло». Ему не давали ни бегать, ни играть в снежки, ни лишний раз отворить форточку. Детские ищущие проявления его силы обращались внутрь, никли и увядали.

Краткое изложение 9-й главы 1-й части романа И. А. Гончарова «Обломов» (см. полный её текст).

Читайте краткое содержание 1-й части «Обломова», краткую биографию И. Гончарова, а также статьи: Обломовщина как тип жизни, Смысл и тема романа «Обломов».