Рассказ про великую отечественную войну 1941 1945

Мы собрали для вас самые лучшие рассказы о Великой Отечественной войне 1941-1945 гг. Рассказы от первого лица, не придуманные, живые воспоминания фронтовиков и свидетелей войны. 

Рассказ о войне из книги священника Александра Дьяченко «Преодоление»

— Я не всегда была старой и немощной, я жила в белорусской деревне, у меня была се­мья, очень хороший муж. Но пришли немцы, муж, как и другие мужчины, ушел в партизаны, он был их командиром. Мы, женщины, поддерживали своих мужчин, чем могли. Об этом ста­ло известно немцам. Они приехали в деревню рано утром. Выгнали всех из домов и, как ско­тину, погнали на станцию в соседний городок. Там нас уже ждали вагоны. Людей набивали в те­плушки так, что мы могли только стоять. Ехали с остановками двое суток, ни воды, ни пищи нам не давали. Когда нас наконец выгрузили из ваго­нов, то некоторые были уже не в состоянии дви­гаться. Тогда охрана стала сбрасывать их на зем­лю и добивать прикладами карабинов. А потом нам показали направление к воротам и сказали: «Бегите». Как только мы пробежали половину расстояния, спустили собак. До ворот добежали самые сильные. Тогда собак отогнали, всех, кто остался, построили в колонну и повели сквозь ворота, на которых по-немецки было написано: «Каждому — свое». С тех пор, мальчик, я не могу смотреть на высокие печные трубы.

Она оголила руку и показала мне наколку из ряда цифр на внутренней стороне руки, бли­же к локтю. Я знал, что это татуировка, у моего папы был на груди наколот танк, потому что он танкист, но зачем колоть цифры?

— Это мой номер в Освенциме.

Помню, что еще она рассказывала о том, как их освобождали наши танкисты и как ей повезло дожить до этого дня. Про сам лагерь и о том, что в нем происходило, она не расска­зывала мне ничего, наверное, жалела мою детскую голову.

Об Освенциме я узнал уже позд­нее. Узнал и понял, почему моя соседка не мог­ла смотреть на трубы нашей котельной.

Мой отец во время войны тоже оказался на оккупированной территории. Досталось им от немцев, ох, как досталось. А когда наши по­гнали немчуру, то те, понимая, что подросшие мальчишки — завтрашние солдаты, решили их расстрелять. Собрали всех и повели в лог, а тут наш самолетик — увидел скопление людей и дал рядом очередь. Немцы на землю, а пацаны — врассыпную. Моему папе повезло, он убежал, с простреленной рукой, но убежал. Не всем тог­да повезло.

В Германию мой отец входил танкистом. Их танковая бригада отличилась под Берли­ном на Зееловских высотах. Я видел фотогра­фии этих ребят. Молодежь, а вся грудь в орде­нах, несколько человек — Герои. Многие, как и мой папа, были призваны в действующую ар­мию с оккупированных земель, и многим было за что мстить немцам. Поэтому, может, и воева­ли так отчаянно храбро.

Шли по Европе, осво­бождали узников концлагерей и били врага, до­бивая беспощадно. «Мы рвались в саму Герма­нию, мы мечтали, как размажем ее траками гу­сениц наших танков. У нас была особая часть, даже форма одежды была черная. Мы еще сме­ялись, как бы нас с эсэсовцами не спутали».

Сразу по окончании войны бригада моего отца была размещена в одном из маленьких не­мецких городков. Вернее, в руинах, что от него остались. Сами кое-как расположились в подва­лах зданий, а вот помещения для столовой не было. И командир бригады, молодой полков­ник, распорядился сбивать столы из щитов и ставить временную столовую прямо на площа­ди городка.

«И вот наш первый мирный обед. Полевые кухни, повара, все, как обычно, но солдаты си­дят не на земле или на танке, а, как положено, за столами. Только начали обедать, и вдруг из всех этих руин, подвалов, щелей, как тараканы, начали выползать немецкие дети. Кто-то сто­ит, а кто-то уже и стоять от голода не может. Стоят и смотрят на нас, как собаки. И не знаю, как это получилось, но я своей простреленной рукой взял хлеб и сунул в карман, смотрю ти­хонько, а все наши ребята, не поднимая глаз друга на друга, делают то же самое».

А потом они кормили немецких детей, отда­вали все, что только можно было каким-то обра­зом утаить от обеда, сами еще вчерашние дети, которых совсем недавно, не дрогнув, насилова­ли, сжигали, расстреливали отцы этих немецких детей на захваченной ими нашей земле.

Командир бригады, Герой Советского Со­юза, по национальности еврей, родителей ко­торого, как и всех других евреев маленького бе­лорусского городка, каратели живыми закопа­ли в землю, имел полное право, как моральное, так и военное, залпами отогнать немецких «вы­родков» от своих танкистов. Они объедали его солдат, понижали их боеспособность, многие из этих детей были еще и больны и могли рас­пространить заразу среди личного состава.

Но полковник, вместо того чтобы стре­лять, приказал увеличить норму расхода про­дуктов. И немецких детей по приказу еврея кормили вместе с его солдатами.

Думаешь, что это за явление такое — Рус­ский Солдат? Откуда такое милосердие? Поче­му не мстили? Кажется, это выше любых сил — узнать, что всю твою родню живьем закопа­ли, возможно, отцы этих же детей, видеть кон­цлагеря с множеством тел замученных людей. И вместо того чтобы «оторваться» на детях и женах врага, они, напротив, спасали их, кор­мили, лечили.

С описываемых событий прошло несколь­ко лет, и мой папа, окончив военное училище в пятидесятые годы, вновь проходил военную службу в Германии, но уже офицером. Как-то на улице одного города его окликнул молодой немец. Он подбежал к моему отцу, схватил его за руку и спросил:

— Вы не узнаете меня? Да, конечно, сейчас во мне трудно узнать того голодного оборванного мальчишку. Но я вас запомнил, как вы тог­да кормили нас среди руин. Поверьте, мы ни­когда этого не забудем.

Вот так мы приобретали друзей на Западе, силой оружия и всепобеждающей силой хри­стианской любви.

***

Живы. Выдержим. Победим.

ПРАВДА О ВОЙНЕ

Надо отметить, что далеко не на всех произвело убедительное впечатление выступление В. М. Молотова в первый день войны, а заключительная фраза у некоторых бойцов вызвала иронию. Когда мы, врачи, спрашивали у них, как дела на фронте, а жили мы только этим, часто слышали ответ: «Драпаем. Победа за нами… то есть у немцев!»

Не могу сказать, что и выступление И. В. Сталина на всех подействовало положительно, хотя на большинство от него повеяло теплом. Но в темноте большой очереди за водой в подвале дома, где жили Яковлевы, я услышал однажды: «Вот! Братьями, сестрами стали! Забыл, как за опоздания в тюрьму сажал. Пискнула крыса, когда хвост прижали!» Народ при этом безмолвствовал. Приблизительно подобные высказывания я слышал неоднократно.

Подъему патриотизма способствовали еще два фактора. Во-первых, это зверства фашистов на нашей территории. Сообщения газет, что в Катыни под Смоленском немцы расстреляли десятки тысяч плененных нами поляков, а не мы во время отступления, как уверяли немцы, воспринимались без злобы. Все могло быть. «Не могли же мы их оставить немцам», — рассуждали некоторые. Но вот убийство наших людей население простить не могло.

В феврале 1942 года моя старшая операционная медсестра А. П. Павлова получила с освобожденных берегов Селигера письмо, где рассказывалось, как после взрыва ручной фанаты в штабной избе немцев они повесили почти всех мужчин, в том числе и брата Павловой. Повесили его на березе у родной избы, и висел он почти два месяца на глазах у жены и троих детей. Настроение от этого известия у всего госпиталя стало грозным для немцев: Павлову любили и персонал, и раненые бойцы… Я добился, чтобы во всех палатах прочли подлинник письма, а пожелтевшее от слез лицо Павловой было в перевязочной у всех перед глазами…

Второе, что обрадовало всех, это примирение с церковью. Православная церковь проявила в своих сборах на войну истинный патриотизм, и он был оценен. На патриарха и духовенство посыпались правительственные награды. На эти средства создавались авиаэскадрильи и танковые дивизии с названиями «Александр Невский» и «Дмитрий Донской». Показывали фильм, где священник с председателем райисполкома, партизаном, уничтожает зверствующих фашистов. Фильм заканчивался тем, что старый звонарь поднимается на колокольню и бьет в набат, перед этим широко перекрестясь. Прямо звучало: «Осени себя крестным знамением, русский народ!» У раненых зрителей, да и у персонала блестели слезы на глазах, когда зажигался свет.

Наоборот, огромные деньги, внесенные председателем колхоза, кажется, Ферапонтом Головатым, вызывали злобные улыбки. «Ишь как наворовался на голодных колхозниках», — говорили раненые из крестьян.

Громадное возмущение у населения вызвала и деятельность пятой колонны, то есть внутренних врагов. Я сам убедился, как их было много: немецким самолетам сигнализировали из окон даже разноцветными ракетами. В ноябре 1941 года в госпитале Нейрохирургического института сигнализировали из окна азбукой Морзе. Дежурный врач Мальм, совершенно спившийся и деклассированный человек, сказал, что сигнализация шла из окна операционной, где дежурила моя жена. Начальник госпиталя Бондарчук на утренней пятиминутке сказал, что он за Кудрину ручается, а дня через два сигнальщика взяли, и навсегда исчез сам Мальм.

Мой учитель игры на скрипке Александров Ю. А., коммунист, хотя и скрыто религиозный, чахоточный человек, работал начальником пожарной охраны Дома Красной Армии на углу Литейного и Кировской. Он гнался за ракетчиком, явно работником Дома Красной Армии, но не смог рассмотреть его в темноте и не догнал, но ракетницу тот бросил под ноги Александрову.

Быт в институте постепенно налаживался. Стало лучше работать центральное отопление, электрический свет стал почти постоянным, появилась вода в водопроводе. Мы ходили в кино. Такие фильмы, как «Два бойца», «Жила-была девочка» и другие, смотрели с нескрываемым чувством.

На «Два бойца» санитарка смогла взять билеты в кинотеатр «Октябрь» на сеанс позже, чем мы рассчитывали. Придя на следующий сеанс, мы узнали, что снаряд попал во двор этого кинотеатра, куда выпускали посетителей предыдущего сеанса, и многие были убиты и ранены.

Лето 1942 года прошло через сердца обывателей очень грустно. Окружение и разгром наших войск под Харьковом, сильно пополнившие количество наших пленных в Германии, навели большое на всех уныние. Новое наступление немцев до Волги, до Сталинграда, очень тяжело всеми переживалось. Смертность населения, особенно усиленная в весенние месяцы, несмотря на некоторое улучшение питания, как результат дистрофии, а также гибель людей от авиабомб и артиллерийских обстрелов ощутили все.

У жены украли в середине мая мою и ее продовольственные карточки, отчего мы снова очень сильно голодали. А надо было готовиться к зиме.

Мы не только обработали и засадили огороды в Рыбацком и Мурзинке, но получили изрядную полосу земли в саду у Зимнего дворца, который был отдан нашему госпиталю. Это была превосходная земля. Другие ленинградцы обрабатывали другие сады, скверы, Марсово поле. Мы посадили даже десятка два глазков от картофеля с прилегающим кусочком шелухи, а также капусту, брюкву, морковь, лук-сеянец и особенно много турнепса. Сажали везде, где только был клочок земли.

Жена же, боясь недостатка белковой пищи, собирала с овощей слизняков и мариновала их в двух больших банках. Впрочем, они не пригодились, и весной 1943 года их выбросили.

Наступившая зима 1942/43 года была мягкой. Транспорт больше не останавливался, все деревянные дома на окраинах Ленинграда, в том числе и дома в Мурзинке, снесли на топливо и запаслись им на зиму. В помещениях был электрический свет. Вскоре ученым дали особые литерные пайки. Мне как кандидату наук дали литерный паек группы Б. В него ежемесячно входили 2 кг сахара, 2 кг крупы, 2 кг мяса, 2 кг муки, 0,5 кг масла и 10 пачек папирос «Беломорканал». Это было роскошно, и это нас спасло.

Обмороки у меня прекратились. Я даже легко всю ночь дежурил с женой, охраняя огород у Зимнего дворца по очереди, три раза за лето. Впрочем, несмотря на охрану, все до одного кочана капусты украли.

Большое значение имело искусство. Мы начали больше читать, чаще бывать в кино, смотреть кинопередачи в госпитале, ходить на концерты самодеятельности и приезжавших к нам артистов. Однажды мы с женой были на концерте приехавших в Ленинград Д. Ойстраха и Л. Оборина. Когда Д. Ойстрах играл, а Л. Оборин аккомпанировал, в зале было холодновато. Внезапно голос тихо сказал: «Воздушная тревога, воздушная тревога! Желающие могут спуститься в бомбоубежище!» В переполненном зале никто не двинулся, Ойстрах благодарно и понимающе улыбнулся нам всем одними глазами и продолжал играть, ни на мгновение не споткнувшись. Хотя в ноги толкало от взрывов и доносились их звуки и тявканье зениток, музыка поглотила все. С тех пор эти два музыканта стали моими самыми большими любимцами и боевыми друзьями без знакомства.

К осени 1942 года Ленинград сильно опустел, что тоже облегчало его снабжение. К моменту начала блокады в городе, переполненном беженцами, выдавалось до 7 миллионов карточек. Весной 1942 года их выдали только 900 тысяч.

Эвакуировались многие, в том числе и часть 2-го Медицинского института. Остальные вузы уехали все. Но все же считают, что Ленинград смогли покинуть по Дороге жизни около двух миллионов. Таким образом, около четырех миллионов умерло (По официальным данным в блокадном Ленинграде умерло около 600 тысяч человек, по другим — около 1 миллиона. — ред.) цифра, значительно превышающая официальную. Далеко не все мертвецы попали на кладбище. Громадный ров между Саратовской колонией и лесом, идущим к Колтушам и Всеволожской, принял в себя сотни тысяч мертвецов и сровнялся с землей. Сейчас там пригородный огород, и следов не осталось. Но шуршащая ботва и веселые голоса убирающих урожай — не меньшее счастье для погибших, чем траурная музыка Пискаревского кладбища.

Немного о детях. Их судьба была ужасна. По детским карточкам почти ничего не давали. Мне как-то особенно живо вспоминаются два случая.

В самую суровую часть зимы 1941/42 года я брел из Бехтеревки на улицу Пестеля в свой госпиталь. Опухшие ноги почти не шли, голова кружилась, каждый осторожный шаг преследовал одну цель: продвинуться вперед и не упасть при этом. На Староневском я захотел зайти в булочную, чтобы отоварить две наши карточки и хоть немного согреться. Мороз пробирал до костей. Я стал в очередь и заметил, что около прилавка стоит мальчишка лет семи-восьми. Он наклонился и весь как бы сжался. Вдруг он выхватил кусок хлеба у только что получившей его женщины, упал, сжавшись в ко-1 мок спиной кверху, как ежик, и начал жадно рвать хлеб зубами. Женщина, утратившая хлеб, дико завопила: наверное, ее дома ждала с нетерпением голодная семья. Очередь смешалась. Многие бросились бить и топтать мальчишку, который продолжал есть, ватник и шапка защищали его. «Мужчина! Хоть бы вы помогли», — крикнул мне кто-то, очевидно, потому, что я был единственным мужчиной в булочной. Меня закачало, сильно закружилась голова. «Звери вы, звери», — прохрипел я и, шатаясь, вышел на мороз. Я не мог спасти ребенка. Достаточно было легкого толчка, и меня, безусловно, приняли бы разъяренные люди за сообщника, и я упал бы.

Да, я обыватель. Я не кинулся спасать этого мальчишку. «Не обернуться в оборотня, зверя», — писала в эти дни наша любимая Ольга Берггольц. Дивная женщина! Она многим помогала перенести блокаду и сохраняла в нас необходимую человечность.

Я от имени их пошлю за рубеж телеграмму:

«Живы. Выдержим. Победим».

Но неготовность разделить участь избиваемого ребенка навсегда осталась у меня зарубкой на совести…

Второй случай произошел позже. Мы получили только что, но уже во второй раз, литерный паек и вдвоем с женой несли его по Литейному, направляясь домой. Сугробы были и во вторую блокадную зиму достаточно высоки. Почти напротив дома Н. А. Некрасова, откуда он любовался парадным подъездом, цепляясь за погруженную в снег решетку, шел ребенок лет четырех-пяти. Он с трудом передвигал ноги, огромные глаза на иссохшем старческом лице с ужасом вглядывались в окружающий мир. Ноги его заплетались. Тамара вытащила большой, двойной, кусок сахара и протянула ему. Он сначала не понял и весь сжался, а потом вдруг рывком схватил этот сахар, прижал к груди и замер от страха, что все случившееся или сон, или неправда… Мы пошли дальше. Ну, что же большее могли сделать еле бредущие обыватели?

ПРОРЫВ БЛОКАДЫ

Все ленинградцы ежедневно говорили о прорыве блокады, о предстоящей победе, мирной жизни и восстановлении страны, втором фронте, то есть об активном включении в войну союзников. На союзников, впрочем, мало надеялись. «План уже начерчился, но рузвельтатов никаких»,— шутили ленинградцы. Вспоминали и индейскую мудрость: «У меня три друга: первый — мой друг, второй — друг моего друга и третий — враг моего врага». Все считали, что третья степень дружбы только и объединяет нас с нашими союзниками. (Так, кстати, и оказалось: второй фронт появился только тогда, когда ясно стало, что мы сможем освободить одни всю Европу.)

Редко кто говорил о других исходах. Были люди, которые считали, что Ленинград после войны должен стать свободным городом. Но все сразу же обрывали таких, вспоминая и «Окно в Европу», и «Медного всадника», и историческое значение для России выхода к Балтийскому морю. Но о прорыве блокады говорили ежедневно и всюду: за работой, на дежурствах на крышах, когда «лопатами отбивались от самолетов», гася зажигалки, за скудной едой, укладываясь в холодную постель и во время немудрого в те времена самообслуживания. Ждали, надеялись. Долго и упорно. Говорили то о Федюнинском и его усах, то о Кулике, то о Мерецкове.

В призывных комиссиях на фронт брали почти всех. Меня откомандировали туда из госпиталя. Помню, что только двубезрукому я дал освобождение, удивившись замечательным протезам, скрывавшим его недостаток. «Вы не бойтесь, берите с язвой желудка, туберкулезных. Ведь всем им придется быть на фронте не больше недели. Если не убьют, то ранят, и они попадут в госпиталь», — говорил нам военком Дзержинского района.

И действительно, война шла большой кровью. При попытках пробиться на связь с Большой землей под Красным Бором остались груды тел, особенно вдоль насыпей. «Невский пятачок» и Синявинские болота не сходили с языка. Ленинградцы бились неистово. Каждый знал, что за его спиной его же семья умирает с голоду. Но все попытки прорыва блокады не вели к успеху, наполнялись только наши госпитали искалеченными и умирающими.

С ужасом мы узнали о гибели целой армии и предательстве Власова. Этому поневоле пришлось поверить. Ведь, когда читали нам о Павлове и других расстрелянных генералах Западного фронта, никто не верил, что они предатели и «враги народа», как нас в этом убеждали. Вспоминали, что это же говорилось о Якире, Тухачевском, Уборевиче, даже о Блюхере.

Летняя кампания 1942 года началась, как я писал, крайне неудачно и удручающе, но уже осенью стали много говорить об упорстве наших под Сталинградом. Бои затянулись, подходила зима, а в ней мы надеялись на свои русские силы и русскую выносливость. Радостные вести о контрнаступлении под Сталинградом, окружении Паулюса с его 6-й армией, неудачи Манштейна в попытках прорвать это окружение давали ленинградцам новую надежду в канун Нового, 1943 года.

Я встречал Новый год с женой вдвоем, вернувшись часам к 11 в каморку, где мы жили при госпитале, из обхода по эвакогоспиталям. Была рюмка разведенного спирта, два ломтика сала, кусок хлеба грамм 200 и горячий чай с кусочком сахара! Целое пиршество!

События не заставили себя ждать. Раненых почти всех выписали: кого комиссовали, кого отправили в батальоны выздоравливающих, кого увезли на Большую землю. Но недолго бродили мы по опустевшему госпиталю после суматохи его разгрузки. Потоком пошли свежие раненые прямо с позиций, грязные, перевязанные часто индивидуальным пакетом поверх шинели, кровоточащие. Мы были и медсанбатом, и полевым, и фронтовым госпиталем. Одни стали на сортировку, другие — к операционным столам для бессменного оперирования. Некогда было поесть, да и не до еды стало.

Не первый раз шли к нам такие потоки, но этот был слишком мучителен и утомителен. Все время требовалось тяжелейшее сочетание физической работы с умственной, нравственных человеческих переживаний с четкостью сухой работы хирурга.

На третьи сутки мужчины уже не выдерживали. Им давали по 100 грамм разведенного спирта и посылали часа на три спать, хотя приемный покой завален был ранеными, нуждающимися в срочнейших операциях. Иначе они начинали плохо, полусонно оперировать. Молодцы женщины! Они не только во много раз лучше мужчин переносили тяготы блокады, гораздо реже погибали от дистрофии, но и работали, не жалуясь на усталость и четко выполняя свои обязанности.

В нашей операционной операции шли на трех столах: за каждым — врач и сестра, на все три стола — еще одна сестра, заменяющая операционную. Кадровые операционные и перевязочные сестры все до одной ассистировали на операциях. Привычка работать по много ночей подряд в Бехтеревке, больнице им. 25-го Октября и на «скорой помощи» меня выручила. Я выдержал это испытание, с гордостью могу сказать, как женщины.

Ночью 18 января нам привезли раненую женщину. В этот день убило ее мужа, а она была тяжело ранена в мозг, в левую височную долю. Осколок с обломками костей внедрился в глубину, полностью парализовав ей обе правые конечности и лишив ее возможности говорить, но при сохранении понимания чужой речи. Женщины-бойцы попадали к нам, но не часто. Я ее взял на свой стол, уложил на правый, парализованный бок, обезболил кожу и очень удачно удалил металлический осколок и внедрившиеся в мозг осколки кости. «Милая моя, — сказал я, кончая операцию и готовясь к следующей, — все будет хорошо. Осколок я достал, и речь к вам вернется, а паралич целиком пройдет. Вы полностью выздоровеете!»

Вдруг моя раненая сверху лежащей свободной рукой стала манить меня к себе. Я знал, что она не скоро еще начнет говорить, и думал, что она мне что-нибудь шепнет, хотя это казалось невероятным. И вдруг раненая своей здоровой голой, но крепкой рукой бойца охватила мне шею, прижала мое лицо к своим губам и крепко поцеловала. Я не выдержал. Я не спал четвертые сутки, почти не ел и только изредка, держа папироску корнцангом, курил. Все помутилось в моей голове, и, как одержимый, я выскочил в коридор, чтобы хоть на одну минуту прийти в себя. Ведь есть же страшная несправедливость в том, что женщин — продолжательниц рода и смягчающих нравы начала в человечестве, тоже убивают. И вот в этот момент заговорил, извещая о прорыве блокады и соединении Ленинградского фронта с Волховским, наш громкоговоритель.

Была глубокая ночь, но что тут началось! Я стоял окровавленный после операции, совершенно обалдевший от пережитого и услышанного, а ко мне бежали сестры, санитарки, бойцы… Кто с рукой на «аэроплане», то есть на отводящей согнутую руку шине, кто на костылях, кто еще кровоточа через недавно наложенную повязку. И вот начались бесконечные поцелуи. Целовали меня все, несмотря на мой устрашающий от пролитой крови вид. А я стоял, пропустил минут 15 из драгоценного времени для оперирования других нуждавшихся раненых, выдерживая эти бесчисленные объятия и поцелуи.

***

Рассказ о Великой Отечественной войне фронтовика

1 год назад в этот день началась война, разделившая историю не только нашей страны, а и всего мира на до и после. Рассказывает участник Великой Отечественной войны Марк Павлович Иванихин, председатель Совета ветеранов войны, труда, Вооруженных сил и правоохранительных органов Восточного административного округа.

Марк Павлович вспоминает день начала войны:

— День начала войны – это день, когда наша жизнь переломилась пополам. Было хорошее, светлое воскресенье, и вдруг объявили о войне, о первых бомбежках. Все поняли, что придется очень многое выдержать, 280 дивизий пошли на нашу страну. У меня семья военная, отец был подполковником. За ним сразу пришла машина, он взял свой «тревожный» чемодан (это чемодан, в котором всегда наготове было самое необходимое), и мы вместе поехали в училище, я как курсант, а отец как преподаватель.

Сразу все изменилось, всем стало понятно, что эта война будет надолго. Тревожные новости погрузили в другую жизнь, говорили о том, что немцы постоянно продвигаются вперед. Этот день был ясный, солнечный, а под вечер уже началась мобилизация.

Такими остались мои воспоминания, мальчишки 18-ти лет. Отцу было 43 года, он работал старшим преподавателем в первом Московском Артиллерийском училище имени Красина, где учился и я. Это было первое училище, которое выпустило в войну офицеров, воевавших на «Катюшах». Я всю войну воевал на «Катюшах».

— Молодые неопытные ребята шли под пули. Это была верная смерть?

— Мы все-таки многое умели. Еще в школе нам всем нужно было сдать норматив на значок ГТО (готов к труду и обороне). Тренировались почти как в армии: нужно было пробежать, проползти, проплыть, а также учили перевязывать раны, накладывать шины при переломах и так далее. Хоть война и была внезапной, мы немного были готовы защищать свою Родину.

Я воевал на фронте с 6 октября 1941 по апрель 1945 г. Участвовал в сражениях за Сталинград, на Курской Дуге, и от Курской Дуги через Украину и Польшу дошел до Берлина.

Война – это ужасное испытание. Это постоянная смерть, которая рядом с тобой и угрожает тебе. У ног рвутся снаряды, на тебя идут вражеские танки, сверху к тебе прицеливаются стаи немецких самолетов, артиллерия стреляет. Кажется, что земля превращается в маленькое место, где тебе некуда деться.

Я был командиром, у меня находилось 60 человек в подчинении. За всех этих людей надо отвечать. И, несмотря на самолеты и танки, которые ищут твоей смерти, нужно держать и себя в руках, и держать в руках солдат, сержантов и офицеров. Это выполнить сложно.

Не могу забыть концлагерь Майданек. Мы освободили этот лагерь смерти, увидели изможденных людей: кожа и кости. А особенно помнятся детишки с разрезанными руками, у них все время брали кровь. Мы увидели мешки с человеческими скальпами. Увидели камеры пыток и опытов. Что таить, это вызвало ненависть к противнику.

Еще помню, зашли в отвоеванную деревню, увидели церковь, а в ней немцы устроили конюшню. У меня солдаты были из всех городов советского союза, даже из Сибири, у многих погибли отцы на войне. И эти ребята говорили: «Дойдем до Германии, семьи фрицев перебьем, и дома их сожжем». И вот вошли мы в первый немецкий город, бойцы ворвались в дом немецкого летчика, увидели фрау и четверо маленьких детей. Вы думаете, кто-то их тронул? Никто из солдат ничего плохого им не сделал. Русский человек отходчив.

Все немецкие города, которые мы проходили, остались целы, за исключением Берлина, в котором было сильное сопротивление.

У меня четыре ордена. Орден Александра Невского, который получил за Берлин; орден Отечественной войны I-ой степени, два ордена Отечественной войны II степени. Также медаль за боевые заслуги, медаль за победу над Германией, за оборону Москвы, за оборону Сталинграда, за освобождение Варшавы и за взятие Берлина. Это основные медали, а всего их порядка пятидесяти. Все мы, пережившие военные годы, хотим одного — мира. И чтобы ценен был тот народ, который одержал победу.

Фото Юлии Маковейчук

Читать Рассказы о войне 1941-1945 гг.

[Видео] 1942. Разведка. Чудо на Адриана и Наталью

22 июня…

Монахиня Адриана (Малышева): Война — как фотография (ВИДЕО)

Правда о первых днях Великой Отечественной войны

Непридуманные рассказы о войне (портал)

Перейти к контенту

Приблизительное время чтения: 8 мин.

1418 долгих дней и ночей длилась Великая Отечественная, через которую в рядах действующей армии прошло более 34 миллионов наших соотечественников. И многие, очень многие не вернулись с войны. Грянул выстрел, просвистел осколок от мины, грохнула бомба — и нет человека. Каждый фронтовик, воевавший на переднем крае, неоднократно был на волосок от смерти. Что помогало выжить? Чудо? Воинское умение? Случай? Воля Божья? А может, всё вместе?

Герой Советского Союза Петр Трайнин воевал механиком-водителем с 1941 года. Прошел с боями от стен Москвы до Праги. Многократно таранил вражеские машины, горел в танке и не раз оставался единственным выжившим из всего экипажа.

28 января 1942 едва не стало последним днем его жизни. В ходе зимнего контрнаступления под Москвой, экипаж его танка БТ-7 неожиданно на северо-восточной окраине села Вельмежа наткнулся на немецкую батарею 105-миллиметровых орудий. Выстрелив по ним пару раз, танк на большой скорости ринулся на батарею и, передавив несколько пушек, был подбит.

Как это было? «Башнер, скорчившись, лежал бездыханный на днище. Рядом с ним, только привалившись к моторной перегородке, застыл мертвый командир. Их обоих уже охватило пламя и вытащить было невозможно. Кроме того, вот-вот должны были взорваться бензобаки и оставшиеся боеприпасы. Плача от ярости и бессилия, я соскочил с танка. И тотчас внутри машины раздался глухой взрыв, черный дым высоким столбом взвился вверх. Я упал на снег, продолжая рыдать», — вспоминал потом Петр Трайнин.

А герой Советского Союза Сергей Мацапура служил в пехоте, ходил в штыковые атаки, стрелял из пушки прямой наводкой по немецким танкам, был разведчиком, пулеметчиком, сапером. В 1943 году стал механиком-водителем танка.

Смерть не раз проходила рядом. Как в том страшном рукопашном бою летом 1941 года: «Сошлись мы во ржи. Кто-то со спины, как клещами, сжал мне горло. Дыхание перехватило, в глазах поплыло красное с черным. Не знаю, как изловчился, ударил фашиста каблуком в живот. Падая, он потянул и меня за собой. Так и грохнулись вместе — он на землю, я на него. Хватка фашиста ослабла, я впился ему в горло руками, теперь уж он захрипел.

Слышу: „С-серега!“ Это Соболев.

Я инстинктивно отклонился в сторону. Второй фашист промахнулся по мне прикладом. А Соболев не промахнулся, ударил его по стальной каске так, что приклад расщепился. Я вскочил, шарю руками винтовку, а в глазах муть, шатаюсь как пьяный. Не знаю, сколько времени прошло, пока стал соображать. Вижу, рядом стоит Соболев, разглядывает приклад своей винтовки. Рожь кругом потоптана, вперемешку лежат убитые — наши и противника. Тишина».

Иван Орленко воевал летчиком на Балтике. Его боевая специальность — «торпедоносец» — по праву считалась одной из самых опасных в авиации. Морские летчики уходят на сотни километров от своих берегов, а под крылом только вода. Завидя цель, пилот снижается на 20-30 метров, направляя под непрерывным огнем вражеской зенитной артиллерии свою машину на неприятельский корабль. Отвернуть уже нельзя — самолет идет боевым курсом, и штурману надо так сбросить торпеду, чтобы она точно поразила цель. Тут нужны стальные нервы, зоркий глаз и… везение.

«Мне повстречался механик моего самолета Н. А. Стерликов, — рассказывал Орленко.

— А вы под счастливой звездой родились, товарищ майор, — полушутя полусерьезно сказал он.

— Да? Не уверен. С чего это вы взяли?

— Осколок зенитного снаряда пробил пол в кабине прямо перед вашим сиденьем, а вас даже не задело…

— Ну, может быть, вы и правы, — засмеялся я».

Войсковой разведчик Георгий Егоров прошел Сталинградскую и Курскую битвы, но один бой остался в его памяти навсегда.

Тогда 14 разведчиков ушли в ночной рейд за «языком», а вернулись лишь двое. Сам Егоров, который делал еще только первые шаги в разведке, и командир Иван Исаев. Остальных скосил немецкий пулеметчик, которого они с Исаевым и скрутили, получив за это медали «За отвагу».

«Я не могу с точной последовательностью восстановить в памяти, что было после того, как все вскочили, словно подброшенные, — признавался Егоров. — Помню только, что я стрелял длинными очередями поверх голов бегущих впереди меня ребят. Передо мной рвались гранаты, а в лицо — прямо в глаза — ослепительно яркие вспышки бьющего в упор пулемета. В это пламя я и стрелял. Ребята падали, а я бежал. Я уверен был, что позади меня они снова поднимаются и бегут следом. И вдруг все стихло…

И еще снится, как я бегу на амбразуру. А ребята впереди меня падают и падают. И я знаю, что вот-вот должен упасть и я. Но бегу и не падаю.

Тридцать с лишним лет бегу и каждый раз жду, что вот теперь-то и я упаду и мне от этого станет сразу легче — я буду лежать рядом со всеми. Но каждый раз снова и снова преодолеваю то расстояние до дзота и каждый раз вижу, как падают и падают ребята…»

А вот исповедь другого разведчика, который, так же, как Егоров, начинал воевать под Сталинградом. Леонид Вегер ушел на фронт сразу после школы. В 1943 году был ранен, стал инвалидом II группы. После войны работал ведущим научным сотрудником института экономики РАН.

Итак, февраль 1943 года, ночь, заснеженное поле нейтральной полосы и очередная отчаянная попытка добыть «языка». Внезапно Вегер вспоминает, что перед ними — минное поле.

«Идти ночью по минному полю — не сахар. Ужас сковывал меня при каждом шаге. Как только я делал шаг и выносил ногу вперед, меня охватывал страх.

Мне казалось, что именно в этот момент раздастся взрыв, и у меня оторвет…

Я почти физически ощущал, как это произойдет. Что может быть страшнее для восемнадцатилетнего юноши?

Так прошли еще минут пять. Потом неожиданно из земли вырвалось черно-красное пламя. Раздался взрыв. На мгновенье я инстинктивно зажмурился. А когда открыл глаза, шедшего впереди солдата не было. Это было как чудо. Только что он был, и вот его нет. Вокруг тишина. Ни стона, ни звука. Все замерли в оцепенении. Затем повернулись на одной ноге на сто восемьдесят градусов и зашагали обратно».

Там же, под Сталинградом, в 1942 году начал воевать и Исаак Кобылянский. Служил артиллеристом, командиром орудийного расчета батареи 76-мм полковых пушек, носивших прозвище «Прощай, Родина!» — за их открытые позиции на переднем крае. И, как и его однополчане, многократно мог быть убит.

Говорят, в окопах не бывает атеистов. Вот и Кобылянский, член ВКП (б), в самые страшные мгновения инстинктивно обращался к Богу — как это было во время жуткой бомбежки, после того, как он чудом избежал плена:

«Прижавшись всем телом к сырой траве и уткнувшись в нее лицом, я „защитил“ голову ладонями, плотно зажмурил глаза и, неверующий, молча молился неведомым высшим силам: „Сохраните мне жизнь! Ведь я еще так молод, не имею детей, и если погибну сейчас, никакого следа от меня на Земле не останется!“ Подобное случалось несколько раз, всегда в критических ситуациях, когда от тебя ничего не зависит, ты беззащитен, бессилен, обречен на бездействие и покорно ждешь своей участи».

Протоиерей Рафаил Маркелов ушёл на фронт 1943 году в 17 лет. Туда, где с первого месяца войны воевал его отец. Мать к тому времени давно умерла, а младший брат и сестры попали в детский дом. Воевал он снайпером в 208-й стрелковой дивизии.

6 августа 1944 при освобождении Латвии 18-летнего новгородского паренька тяжело ранило из миномета, и в строй он уже не вернулся. На всю жизнь остались в ноге три осколка.

По словам отца Рафаила, снайпер — не пехотинец, стреляет во врага только один раз и тут же уходит. «Не ушел — тебя убьют».

К Богу обращались постоянно, и не только он, но и его сослуживцы. «Молиться мы так уж не молились, но все же, в основном, люди были верующие, я так думаю. Во всяком случае, крестики очень многие носили, да и „Господи помилуй“ постоянно слышалось. Особенно когда в атаку идти, перед боем. Хотя и не разрешалось это, но все равно всегда ведь найдешь место, где помолиться: на посту стоишь и молишься про себя, просишь у Бога, что тебе нужно. Никто не помешает».

Но, как говорится, на Бога надейся да сам не плошай. На вопрос, что было самым трудным на войне, отец Рафаил ответил: «Уберечь себя, остаться живым. Там ведь как? Дело делай, а по сторонам-то не зевай, смотри в оба, а то пропадешь».

Известный отечественный искусствовед, член-корреспондент Российской академии художеств Николай Никулин воевал под Ленинградом — в пехоте и артиллерии. Он написал на редкость честную и правдивую книгу «Воспоминания о войне».

Что такое чудо, он, четырежды раненный и контуженный, знал не понаслышке. Вот лишь один день из его жизни на передовой — 16 июля 1943 года.

В полдень Никулин вместе с одним пожилым и одним молодым солдатом идет в тыл — доставить пакет. «Мина ударила в бруствер и, обдав меня комками земли, шлепнулась рядом со мною. Она прокатилась некоторое расстояние по наклонной плоскости и застыла сантиметров в пятидесяти от моего носа. Волосы встали у меня дыбом, по спине побежали мурашки. Как зачарованный смотрел я на эту красивую игрушку, выкрашенную в ярко-красный и желтый цвета, поблескивающую прозрачным пластмассовым носиком! Сейчас лопнет! Секунда, другая… Минута… Не разорвалась! Редко кому так везет!»

К вечеру в том же составе они возвращались обратно. «Вдруг неожиданный рев, какой-то шлепок. Лицо и грудь забрызгало чем-то теплым и мокрым. Инстинктивно падаю. Все тихо. Протираю глаза — руки и гимнастерка в крови. На земле лежит наш старичок. Череп его начисто срезан болванкой. Молодой стоит и отупело смотрит вниз, машинально стряхивая серо-желтую массу с рукава. Потом начинает икать… Беру документы убитого и веду паренька под руку дальше. Наверное, у него припадок… Сдал фельдшеру».

…Все они были на волосок от смерти. Что помогало выжить? Чудо? Воинское умение? Случай? Воля Божья? А может, всё вместе? Думать, спорить и сомневаться будут всегда. Одно известно: пройдя через горнило страшных боев, эти люди остались в живых. Хотя рядом гибли их товарищи. О павших помнит и рассказывает каждый из наших героев. О тех, ушедших от нас. Кому посвящено одно из самых пронзительных стихотворений, написанное военкором подполковником Александром Твардовским.

«Я убит подо Ржевом,
В безымянном болоте,
В пятой роте,
На левом,
При жестоком налете.
Я не слышал разрыва
И не видел той вспышки, —
Точно в пропасть с обрыва —
И ни дна, ни покрышки.
И во всем этом мире
До конца его дней —
Ни петлички,
Ни лычки
С гимнастерки моей…»

«СОВЕТСКОМУ СОЛДАТУ»

Л. Кассиль

Долго шла война.
Начали наши войска наступать по вражеской земле. Фашистам уже дальше и бежать
некуда. Засели они в главном немецком городе Берлине.
Ударили наши войска на Берлин. Начался последний бой войны. Как ни отбивались
фашисты — не устояли. Стали брать солдаты Советской Армии в Берлине улицу за
улицей, дом за домом. А фашисты всё не сдаются.
И вдруг увидел один солдат наш, добрая душа, во время боя на улице маленькую
немецкую девочку. Видно, отстала от своих. А те с перепугу о ней забыли…
Осталась бедняга одна-одинёшенька посреди улицы. А деваться ей некуда. Кругом
бой идёт. Изо всех окон огонь полыхает, бомбы рвутся, дома рушатся, со всех
сторон пули свистят. Вот-вот камнем задавит, осколком пришибёт… Видит наш
солдат — пропадает девчонка… «Ах ты, горюха, куда же тебя это занесло,
неладную!..»
Бросился солдат через улицу под самые пули, подхватил на руки немецкую девочку,
прикрыл её своим плечом от огня и вынес из боя.
А скоро и бойцы наши уже подняли красный флаг над самым главным домом немецкой
столицы.
Сдались фашисты. И война кончилась. Мы победили. Начался мир.
И построили теперь в городе Берлине огромный памятник. Высоко над домами, на
зелёном холме стоит богатырь из камня — солдат Советской Армии. В одной руке у
него тяжёлый меч, которым он сразил врагов-фашистов, а в другой — маленькая
девочка. Прижалась она к широкому плечу советского солдата. Спас её солдат от
гибели, уберёг от фашистов всех на свете детей и грозно смотрит сегодня с
высоты, не собираются ли злые враги снова затеять войну и нарушить мир.

«ПЕРВАЯ КОЛОННА»

С. Алексеев

 (рассказы Сергея Алексеева о
Ленинградцах и подвиге Ленинграда).
В 1941 году фашисты блокировали Ленинград. Отрезали город от всей страны.
Попасть в Ленинград можно было лишь по воде, по Ладожскому озеру.
В ноябре наступили морозы. Замёрзла, остановилась водяная дорога.
Остановилась дорога — значит, не будет подвоза продуктов, значит, не будет
подвоза горючего, не будет подвоза боеприпасов. Как воздух, как кислород нужна
Ленинграду дорога.
— Будет дорога! — сказали люди.
Замёрзнет Ладожское озеро, покроется крепким льдом Ладога (так сокращённо
называют Ладожское озеро). Вот по льду и пройдёт дорога.
Не каждый верил в такую дорогу. Неспокойна, капризна Ладога. Забушуют метели,
пронесётся над озером пронзительный ветер — сиверик, — появятся на льду озера
трещины и промоины. Ломает Ладога свою ледяную броню. Даже самые сильные морозы
не могут полностью сковать Ладожское озеро.
Капризно, коварно Ладожское озеро. И всё же выхода нет другого. Кругом фашисты.
Только здесь, по Ладожскому озеру, и может пройти в Ленинград дорога.
Труднейшие дни в Ленинграде. Прекратилось сообщение с Ленинградом. Ожидают
люди, когда лёд на Ладожском озере станет достаточно крепким. А это не день, не
два. Смотрят на лёд, на озеро. Толщину измеряют льда. Рыбаки-старожилы тоже
следят за озером. Как там на Ладоге лёд?
— Растёт.
— Нарастает.
— Силу берёт.
Волнуются люди, торопят время.
— Быстрее, быстрее, — кричат Ладоге. — Эй, не ленись, мороз!
Приехали к Ладожскому озеру учёные-гидрологи (это те, кто изучает воду и лёд),
прибыли строители и армейские командиры. Первыми решили пройти по неокрепшему
льду.
Прошли гидрологи — выдержал лёд.
Прошли строители — выдержал лёд.
Майор Можаев, командир дорожно-эксплуатационного полка, верхом на коне проехал
— выдержал лёд.
Конный обоз прошагал по льду. Уцелели в дороге сани.
Генерал Лагунов — один из командиров Ленинградского фронта — на легковой машине
по льду проехал. Потрещал, поскрипел, посердился лёд, но пропустил машину.
22 ноября 1941 года по всё ещё полностью не окрепшему льду Ладожского озера
пошла первая автомобильная колонна. 60 грузовых машин было в колонне. Отсюда, с
западного берега, со стороны Ленинграда, ушли машины за грузами на восточный
берег.
Впереди не километр, не два — двадцать семь километров ледяной дороги. Ждут на
западном ленинградском берегу возвращения людей и автоколонны.
— Вернутся? Застрянут? Вернутся? Застрянут?
Прошли сутки. И вот:
— Едут!
Верно, идут машины, возвращается автоколонна. В кузове каждой из машин по три,
по четыре мешка с мукой. Больше пока не брали. Некрепок лёд. Правда, на
буксирах машины тянули сани. В санях тоже лежали мешки с мукой, по два, по три.
С этого дня и началось постоянное движение по льду Ладожского озера. Вскоре
ударили сильные морозы. Лёд окреп. Теперь уже каждый грузовик брал по 20, по 30
мешков с мукой. Перевозили по льду и другие тяжёлые грузы.
Нелёгкой была дорога. Не всегда здесь удачи были. Ломался лёд под напором
ветра. Тонули порой машины. Фашистские самолёты бомбили колонны с воздуха. И
снова наши несли потери. Застывали в пути моторы. Замерзали на льду шофёры. И
всё же ни днём, ни ночью, ни в метель, ни в самый лютый мороз не переставала
работать ледовая дорога через Ладожское озеро.
Стояли самые тяжёлые дни Ленинграда. Остановись дорога — смерть Ленинграду.
Не остановилась дорога. «Дорогой жизни» ленинградцы её назвали.

«ТАНЯ САВИЧЕВА»

С. Алексеев

Голод смертью идёт по городу. Не
вмещают погибших ленинградские кладбища. Люди умирали у станков. Умирали на
улицах. Ночью ложились спать и утром не просыпались. Более 600 тысяч человек
скончалось от голода в Ленинграде.
Среди ленинградских домов поднимался и этот дом. Это дом Савичевых. Над
листками записной книжки склонилась девочка. Зовут её Таня. Таня Савичева ведёт
дневник.
Записная книжка с алфавитом. Таня открывает страничку с буквой «Ж». Пишет:
«Женя умерла 28 декабря в 12.30 час. утра. 1941 г.».
Женя — это сестра Тани.
Вскоре Таня снова садится за свой дневник. Открывает страничку с буквой «Б».
Пишет:
«Бабушка умерла 25 янв. в 3 ч. дня 1942 г.». Новая страница из Таниного
дневника. Страница на букву «Л». Читаем:
«Лека умер 17 марта в 5 ч. утра 1942 г.». Лека — это брат Тани.
Ещё одна страница из дневника Тани. Страница на букву «В». Читаем:
«Дядя Вася умер 13 апр. в 2 ч. ночи. 1942 год». Ещё одна страница. Тоже на
букву «Л». Но написано на оборотной стороне листка: «Дядя Лёша. 10 мая в 4 ч.
дня 1942». Вот страница с буквой «М». Читаем: «Мама 13 мая в 7 ч. 30 мин. утра
1942». Долго сидит над дневником Таня. Затем открывает страницу с буквой «С».
Пишет: «Савичевы умерли».
Открывает страницу на букву «У». Уточняет: «Умерли все».
Посидела. Посмотрела на дневник. Открыла страницу на букву «О». Написала:
«Осталась одна Таня».
Таню спасли от голодной смерти. Вывезли девочку из Ленинграда.
Но не долго прожила Таня. От голода, стужи, потери близких подорвалось её
здоровье. Не стало и Тани Савичевой. Скончалась Таня. Дневник остался. «Смерть
фашистам!» — кричит дневник.

«ШУБА»

С. Алексеев

Группу ленинградских детей вывозили
из осаждённого фашистами Ленинграда «Дорогой жизни». Тронулась в путь машина.
Январь. Мороз. Ветер студёный хлещет. Сидит за баранкой шофёр Коряков. Точно
ведёт полуторку.
Прижались друг к другу в машине дети. Девочка, девочка, снова девочка. Мальчик,
девочка, снова мальчик. А вот и ещё один. Самый маленький, самый щупленький.
Все ребята худы-худы, как детские тонкие книжки. А этот и вовсе тощ, как
страничка из этой книжки.
Из разных мест собрались ребята. Кто с Охты, кто с Нарвской, кто с Выборгской
стороны, кто с острова Кировского, кто с Васильевского. А этот, представьте, с
проспекта Невского. Невский проспект — это центральная, главная улица
Ленинграда. Жил мальчонка здесь с папой, с мамой. Ударил снаряд, не стало
родителей. Да и другие, те, что едут сейчас в машине, тоже остались без мам,
без пап. Погибли и их родители. Кто умер от голода, кто под бомбу попал
фашистскую, кто был придавлен рухнувшим домом, кому жизнь оборвал снаряд.
Остались ребята совсем одинокими. Сопровождает их тётя Оля. Тётя Оля сама
подросток. Неполных пятнадцать лет.
Едут ребята. Прижались друг к другу. Девочка, девочка, снова девочка. Мальчик,
девочка, снова мальчик. В самой серёдке — кроха. Едут ребята. Январь. Мороз.
Продувает детей на ветру. Обхватила руками их тётя Оля. От этих тёплых рук
кажется всем теплее.
Идёт по январскому льду полуторка. Справа и слева застыла Ладога. Всё сильнее,
сильнее мороз над Ладогой. Коченеют ребячьи спины. Не дети сидят — сосульки.
Вот бы сейчас меховую шубу.
И вдруг… Затормозила, остановилась полуторка. Вышел из кабины шофёр Коряков.
Снял с себя тёплый солдатский овчинный тулуп. Подбросил Оле, кричит: . — Лови!
Подхватила Оля овчинный тулуп:
— Да как же вы… Да, право, мы…
— Бери, бери! — прокричал Коряков и прыгнул в свою кабину.
Смотрят ребята — шуба! От одного вида её теплее.
Сел шофёр на своё шофёрское место. Тронулась вновь машина. Укрыла тётя Оля
ребят овчинным тулупом. Ещё теснее прижались друг к другу дети. Девочка,
девочка, снова девочка. Мальчик, девочка, снова мальчик. В самой серёдке —
кроха. Большим оказался тулуп и добрым. Побежало тепло по ребячьим спинам.
Довёз Коряков ребят до восточного берега Ладожского озера, доставил в посёлок
Кобона. Отсюда, из Кобоны, предстоял им ещё далёкий- далёкий путь. Простился
Коряков с тётей Олей. Начал прощаться с ребятами. Держит в руках тулуп. Смотрит
на тулуп, на ребят. Эх бы ребятам тулуп в дорогу… Так ведь казённый, не свой
тулуп. Начальство голову сразу снимет. Смотрит шофёр на ребят, на тулуп. И
вдруг…
— Эх, была не была! — махнул Коряков рукой.
Поехал дальше тулуп овчинный.
Не ругало его начальство. Новую шубу выдало.

 «МИШКА»

С. Алексеев

Солдатам одной из сибирских дивизий в
те дни, когда дивизия отправлялась на фронт, земляки подарили маленького
медвежонка. Освоился Мишка с солдатской теплушкой. Важно поехал на фронт.
Приехал на фронт Топтыгин. Оказался медвежонок на редкость смышлёным. А
главное, от рождения характер имел геройский. Не боялся бомбёжек. Не забивался
в углы при артиллерийских обстрелах. Лишь недовольно урчал, если разрывались
снаряды уж очень близко.
Побывал Мишка на Юго-Западном фронте, затем — в составе войск, которые громили
фашистов под Сталинградом. Потом какое-то время находился с войсками в тылу, во
фронтовом резерве. Потом попал в составе 303-й стрелковой дивизии на
Воронежский фронт, затем на Центральный, опять на Воронежский. Был в армиях
генералов Манагарова, Черняховского, вновь Манагарова. Подрос медвежонок за это
время. В плечах раздался. Бас прорезался. Стала боярской шуба.
В боях под Харьковом медведь отличился. На переходах шагал он с обозом в
хозяйственной колонне. Так было и в этот раз. Шли тяжёлые, кровопролитные бои.
Однажды хозяйственная колонна попала под сильный удар фашистов. Окружили
фашисты колонну. Силы неравные, туго нашим. Заняли бойцы оборону. Только слаба
оборона. Не уйти бы советским воинам.
Да только вдруг слышат фашисты страшный какой-то рык! «Что бы такое?» — гадают
фашисты. Прислушались, присмотрелись.
— Бер! Бер! Медведь! — закричал кто-то.
Верно — поднялся Мишка на задние лапы, зарычал и пошёл на фашистов. Не ожидали
фашисты, метнулись в сторону. А наши в этот момент ударили. Вырвались из
окружения.
Мишка шагал в героях.
— Его бы к награде, — смеялись солдаты.
Получил он награду: тарелку душистого мёда. Ел и урчал. Вылизал тарелку до
глянца, до блеска. Добавили мёда. Снова добавили. Ешь, наедайся, герой.
Топтыгин!
Вскоре Воронежский фронт был переименован в 1-й Украинский. Вместе с войсками
фронта Мишка пошёл на Днепр.
Вырос Мишка. Совсем великан. Где же солдатам во время войны возиться с такой
громадой! Решили солдаты: в Киев придём — в зоосаде его поселим. На клетке
напишем: медведь — заслуженный ветеран и участник великой битвы.
Однако миновала дорога в Киев. Прошла их дивизия стороной. Не остался медведь в
зверинце. Даже рады теперь солдаты.
С Украины Мишка попал в Белоруссию. Принимал участие в боях под Бобруйском,
затем оказался в армии, которая шла к Беловежской пуще.
Беловежская пуща — рай для зверей и птиц. Лучшее место на всей планете. Решили
солдаты: вот где оставим Мишку.
— Верно: под сосны его. Под ели.
— Вот где ему раздолье.
Освободили наши войска район Беловежской пущи. И вот наступил час разлуки.
Стоят бойцы и медведь на лесной поляне.
— Прощай, Топтыгин!
— Гуляй на воле!
— Живи, заводи семейство!
Постоял на поляне Мишка. На задние лапы поднялся. Посмотрел на зелёные гущи.
Носом запах лесной втянул.
Пошёл он валкой походкой в лес. С лапы на лапу. С лапы на лапу. Смотрят солдаты
вслед:
— Будь счастлив, Михаил Михалыч!
И вдруг страшный взрыв прогремел на поляне. Побежали солдаты на взрыв — мёртв,
недвижим Топтыгин.
Наступил медведь на фашистскую мину. Проверили — много их в Беловежской пуще.
Ушла война дальше на запад. Но долго ещё взрывались здесь, в Беловежской пуще,
на минах и кабаны, и красавцы лоси, и великаны зубры.
Шагает война без жалости. Нет у войны усталости.

«ЖАЛО»

С. Алексеев

Наши войска освобождали Молдавию.
Оттеснили фашистов за Днепр, за Реут. Взяли Флорешты, Тирасполь, Оргеев.
Подошли к столице Молдавии городу Кишинёву.
Тут наступали сразу два наших фронта — 2-й Украинский и 3-й Украинский. Под
Кишинёвом советские войска должны были окружить большую фашистскую группировку.
Выполняют фронты указания Ставки. Севернее и западнее Кишинёва наступает 2-й
Украинский фронт. Восточнее и южнее — 3-й Украинский фронт. Генералы
Малиновский и Толбухин стояли во главе фронтов.
— Фёдор Иванович, — звонит генерал Малиновский генералу Толбухину, — как
развивается наступление?
— Всё идёт по плану, Родион Яковлевич, — отвечает генералу Малиновскому генерал
Толбухин.
Шагают вперёд войска. Обходят они противника. Сжимать начинают клещи.
— Родион Яковлевич, — звонит генерал Толбухин генералу Малиновскому, — как
развивается окружение?
— Нормально идёт окружение, Фёдор Иванович, — отвечает генерал Малиновский
генералу Толбухину и уточняет: — Точно по плану, в точные сроки.
И вот сомкнулись гигантские клещи. В огромном мешке под Кишинёвом оказалось
восемнадцать фашистских дивизий. Приступили наши войска к разгрому попавших в
мешок фашистов.
Довольны советские солдаты:
— Снова капканом прихлопнут зверь.
Пошли разговоры: не страшен теперь фашист, бери хоть руками голыми.
Однако солдат Игошин другого держался мнения:
— Фашист есть фашист. Змеиный характер и есть змеиный. Волк и в капкане — волк.
Смеются солдаты:
— Так это было в какое время!
— Нынче другая цена фашисту.
— Фашист есть фашист, — опять о своём Игошин.
Вот ведь характер вредный!
Всё труднее в мешке фашистам. Стали они сдаваться в плен. Сдавались они и на
участке 68-й Гвардейской стрелковой дивизии. В одном из её батальонов и служил
Игошин.
Группа фашистов вышла из леса. Всё как положено: руки кверху, над группой
выброшен белый флаг.
— Ясно — идут сдаваться.
Оживились солдаты, кричат фашистам:
— Просим, просим! Давно пора!
Повернулись солдаты к Игошину:
— Ну чем же фашист твой страшен?
Толпятся солдаты, на фашистов, идущих сдаваться, смотрят. Есть новички в
батальоне. Впервые фашистов так близко видят. И им, новичкам, тоже совсем не
страшны фашисты — вот ведь, идут сдаваться.
Всё ближе фашисты, ближе. Близко совсем. И вдруг автоматная грянула очередь.
Стали стрелять фашисты.
Полегло бы немало наших. Да спасибо Игошину. Держал оружие наготове. Сразу
ответный открыл огонь. Потом помогли другие.
Отгремела пальба на поле. Подошли солдаты к Игошину:
— Спасибо, брат. А фашист, смотри, со змеиным и вправду, выходит, жалом.
Немало хлопот доставил Кишинёвский «котёл» нашим солдатам. Метались фашисты.
Бросались в разные стороны. Шли на обман, на подлость. Пытались уйти. Но
тщетно. Зажали их богатырской рукой солдаты. Зажали. Сдавили. Змеиное жало
вырвали.

  «МЕШОК ОВСЯНКИ»
 А.В. Митяев

В ту осень шли долгие холодные дожди.
Земля пропиталась водой, дороги раскисли. На просёлках, увязнув по самые оси в
грязи, стояли военные грузовики. С подвозом продовольствия стало очень плохо. В
солдатской кухне повар каждый день варил только суп из сухарей: в горячую воду
сыпал сухарные крошки и заправлял солью.
   В такие-то голодные дни солдат Лукашук нашёл мешок овсянки. Он не
искал ничего, просто привалился плечом к стенке траншеи. Глыба сырого песка
обвалилась, и все увидели в ямке край зелёного вещевого мешка.
   Ну и находка! обрадовались солдаты. Будет пир горой Кашу сварим!
Один побежал с ведром за водой, другие стали искать дрова, а третьи уже
приготовили ложки.
   Но когда удалось раздуть огонь и он уже бился в дно ведра, в
траншею спрыгнул незнакомый солдат. Был он худой и рыжий. Брови над голубыми
глазами тоже рыжие. Шинель выношенная, короткая. На ногах обмотки и
растоптанные башмаки.
   -Эй, братва! — крикнул он сиплым, простуженным голосом.- Давай
мешок сюда! Не клали не берите.
   Он всех просто огорошил своим появлением, и мешок ему отдали
сразу.
Да и как было не отдать? По фронтовому закону надо было отдать. Вещевые мешки
прятали в траншеях солдаты, когда шли в атаку. Чтобы легче было. Конечно,
оставались мешки и без хозяина: или нельзя было вернуться за ними (это если
атака удавалась и надо было гнать фашистов), или погибал солдат. Но раз хозяин
пришёл, разговор короткий отдать.
   Солдаты молча наблюдали, как рыжий уносил на плече драгоценный
мешок. Только Лукашук не выдержал, съязвил:
   -Вон он какой тощий! Это ему дополнительный паёк дали. Пусть
лопает. Если не разорвётся, может, потолстеет.
   Наступили холода. Выпал снег. Земля смёрзлась, стала твёрдой.
Подвоз наладился. Повар варил в кухне на колёсах щи с мясом, гороховый суп с
ветчиной. О рыжем солдате и его овсянке все забыли.

   Готовилось большое наступление.
   По скрытым лесным дорогам, по оврагам шли длинные вереницы
пехотных батальонов. Тягачи по ночам тащили к передовой пушки, двигались танки.
Готовился к наступлению и Лукашук с товарищами. Было ещё темно, когда пушки
открыли стрельбу. Посветлело в небе загудели самолёты.
Они бросали бомбы на фашистские блиндажи, стреляли из пулемётов по вражеским
траншеям.
   Самолёты улетели. Тогда загромыхали танки. За ними бросились в
атаку пехотинцы. Лукашук с товарищами тоже бежал и стрелял из автомата. Он
кинул гранату в немецкую траншею, хотел кинуть ещё, но не успел: пуля попала
ему в грудь. И он упал. Лукашук лежал в снегу и не чувствовал, что снег
холодный. Прошло какое-то время, и он перестал слышать грохот боя. Потом свет
перестал видеть ему казалось, что наступила тёмная тихая ночь.
   Когда Лукашук пришёл в сознание, он увидел санитара. Санитар
перевязал рану, положил Лукашука в лодочку такие фанерные саночки. Саночки
заскользили, заколыхались по снегу. От этого тихого колыхания у Лукашука стала
кружиться голова. А он не хотел, чтобы голова кружилась, он хотел вспомнить,
где видел этого санитара, рыжего и худого, в выношенной шинели.
   -Держись, браток! Не робей жить будешь!.. слышал он слова
санитара.
   Чудилось Лукашуку, что он давно знает этот голос. Но где и когда
слышал его раньше, вспомнить уже не мог.
   В сознание Лукашук снова пришёл, когда его перекладывали из
лодочки на носилки, чтобы отнести в большую палатку под соснами: тут, в лесу,
военный доктор вытаскивал у раненых пули и осколки.
   Лёжа на носилках, Лукашук увидел саночки-лодку, на которых его
везли до госпиталя. К саночкам ремёнными постромками были привязаны три собаки.
Они лежали в снегу. На шерсти намёрзли сосульки. Морды обросли инеем, глаза у
собак были полузакрыты.
   К собакам подошёл санитар. В руках у него была каска, полная
овсяной болтушки. От неё валил пар. Санитар воткнул каску в снег постудить
собакам вредно горячее. Санитар был худой и рыжий. И тут Лукашук вспомнил, где
видел его. Это же он тогда спрыгнул в траншею и забрал у них мешок овсянки.
   Лукашук одними губами улыбнулся санитару и, кашляя и задыхаясь,
проговорил:
   -А ты, рыжий, так и не потолстел. Один слопал мешок овсянки, а всё
худой.
   Санитар тоже улыбнулся и, погладив ближнюю собаку, ответил:
   -Овсянку-то они съели. Зато довезли тебя в срок. А я тебя сразу
узнал. Как увидел в снегу, так и узнал.
 И добавил убеждённо: Жить будешь! Не робей!

«РАССКАЗ ТАНКИСТА»

А. Твардовский

Был трудный бой. Всё нынче, как
спросонку,
И только не могу себе простить:
Из тысяч лиц узнал бы я мальчонку,
А как зовут, забыл его спросить.
Лет десяти-двенадцати. Бедовый,
Из тех, что главарями у детей,
Из тех, что в городишках прифронтовых
Встречают нас как дорогих гостей.
Машину обступают на стоянках,
Таскать им воду вёдрами — не труд,
Приносят мыло с полотенцем к танку
И сливы недозрелые суют…
Шёл бой за улицу. Огонь врага был страшен,
Мы прорывались к площади вперёд.
А он гвоздит — не выглянуть из башен, —
И чёрт его поймёт, откуда бьёт.
Тут угадай-ка, за каким домишкой
Он примостился, — столько всяких дыр,
И вдруг к машине подбежал парнишка:
— Товарищ командир, товарищ командир!
Я знаю, где их пушка. Я разведал…
Я подползал, они вон там, в саду…
— Да где же, где?.. — А дайте я поеду
На танке с вами. Прямо приведу.
Что ж, бой не ждёт. — Влезай сюда, дружище! —
И вот мы катим к месту вчетвером.
Стоит парнишка — мины, пули свищут,
И только рубашонка пузырём.
Подъехали. — Вот здесь. — И с разворота
Заходим в тыл и полный газ даём.
И эту пушку, заодно с расчётом,
Мы вмяли в рыхлый, жирный чернозём.
Я вытер пот. Душила гарь и копоть:
От дома к дому шёл большой пожар.
И, помню, я сказал: — Спасибо, хлопец! —
И руку, как товарищу, пожал…
Был трудный бой. Всё нынче, как спросонку,
И только не могу себе простить:
Из тысяч лиц узнал бы я мальчонку,
Но как зовут, забыл его спросить

«ПОХОЖДЕНИЯ ЖУКА-НОСОРОГА»
(Солдатская сказка)
К. Г. Паустовский

Когда Петр Терентьев уходил из
деревни на войну, маленький сын его Степа
не знал, что подарить отцу на прощание, и подарил наконец старого
жука-носорога. Поймал он его на огороде и посадил в коробок от спичек. Носорог
сердился, стучал, требовал, чтобы его выпустили. Но Степа его не выпускал, а
подсовывал ему в коробок травинки, чтобы жук не умер от голода. Носорог
травинки сгрызал, но все равно продолжал стучать и браниться.
Степа прорезал в коробке маленькое оконце для притока свежего воздуха. Жук
высовывал в оконце мохнатую лапу и старался ухватить Степу за палец, — хотел,
должно быть, поцарапать от злости. Но Степа пальца не давал. Тогда жук начинал
с досады так жужжать, что мать Степы Акулина кричала:
— Выпусти ты его, лешего! Весь день жундит и жундит, голова от него
распухла!
Петр Терентьев усмехнулся на Степин подарок, погладил Степу по головке
шершавой рукой и спрятал коробок с жуком в сумку от противогаза.
— Только ты его не теряй, сбереги, — сказал Степа.
— Нешто можно такие гостинцы терять, — ответил Петр. — Уж как-нибудь
сберегу.
То ли жуку понравился запах резины, то ли от Петра приятно пахло шинелью и
черным хлебом, но жук присмирел и так и доехал с Петром до самого фронта.
На фронте бойцы удивлялись жуку, трогали пальцами его крепкий рог,
выслушивали рассказ Петра о сыновьем подарке, говорили:
— До чего додумался парнишка! А жук, видать, боевой. Прямо ефрейтор, а не
жук.
Бойцы интересовались, долго ли жук протянет и как у него обстоит дело с
пищевым довольствием — чем его Петр будет кормить и поить. Без воды он, хотя и
жук, а прожить не сможет.
Петр смущенно усмехался, отвечал, что жуку дашь какой-нибудь колосок — он
и питается неделю. Много ли ему нужно.
Однажды ночью Петр в окопе задремал, выронил коробок с жуком из сумки. Жук
долго ворочался, раздвинул щель в коробке, вылез, пошевелил усиками,
прислушался. Далеко гремела земля, сверкали желтые молнии.
Жук полез на куст бузины на краю окопа, чтобы получше осмотреться. Такой
грозы он еще не видал. Молний было слишком много. Звезды не висели неподвижно
на небе, как у жука на родине, в Петровой деревне, а взлетали с земли,
освещали все вокруг ярким светом, дымились и гасли. Гром гремел непрерывно.
Какие-то жуки со свистом проносились мимо. Один из них так ударил в куст
бузины, что с него посыпались красные ягоды. Старый носорог упал, прикинулся
мертвым и долго боялся пошевелиться. Он понял, что с такими жуками лучше не
связываться, — уж очень много их свистело вокруг.
Так он пролежал до утра, пока не поднялось солнце.

Жук открыл один глаз,
посмотрел на небо. Оно было синее, теплое, такого неба не было в его деревне.
Огромные птицы с воем падали с этого неба, как коршуны. Жук быстро
перевернулся, стал на ноги, полез под лопух, — испугался, что коршуны его
заклюют до смерти.
Утром Петр хватился жука, начал шарить кругом по земле.
— Ты чего? — спросил сосед-боец с таким загорелым лицом, что его можно
было принять за негра.
— Жук ушел, — ответил Петр с огорчением. — Вот беда!
— Нашел об чем горевать, — сказал загорелый боец. — Жук и есть жук,
насекомое. От него солдату никакой пользы сроду не было.
— Дело не в пользе, — возразил Петр, — а в памяти. Сынишка мне его подарил
напоследок. Тут, брат, не насекомое дорого, дорога память.
— Это точно! — согласился загорелый боец. — Это, конечно, дело другого
порядка. Только найти его — все равно что махорочную крошку в океане-море.
Пропал, значит, жук.
Старый носорог услышал голос Петра, зажужжал, поднялся с земли, перелетел
несколько шагов и сел Петру на рукав шинели. Петр обрадовался, засмеялся, а
загорелый боец сказал:
— Ну и шельма! На хозяйский голос идет, как собака. Насекомое, а котелок у
него варит.
С тех пор Петр перестал сажать жука в коробок, а носил его прямо в сумке
от противогаза, и бойцы еще больше удивлялись: «Видишь ты, совсем ручной
сделался жук!»
Иногда в свободное время Петр выпускал жука, а жук ползал вокруг,
выискивал какие-то корешки, жевал листья. Они были уже не те, что в деревне.
Вместо листьев березы много было листьев вяза и тополя. И Петр, рассуждая с
бойцами, говорил:
— Перешел мой жук на трофейную пищу.
Однажды вечером в сумку от противогаза подуло свежестью, запахом большой
воды, и жук вылез из сумки, чтобы посмотреть, куда это он попал.
Петр стоял вместе с бойцами на пароме. Паром плыл через широкую светлую
реку. За ней садилось золотое солнце, по берегам стояли ракиты, летали над
ними аисты с красными лапами.
— Висла! — говорили бойцы, зачерпывали манерками воду, пили, а кое-кто
умывал в прохладной воде пыльное лицо. — Пили мы, значит, воду из Дона, Днепра
и Буга, а теперь попьем и из Вислы. Больно сладкая в Висле вода.
Жук подышал речной прохладой, пошевелил усиками, залез в сумку, уснул.
Проснулся он от сильной тряски. Сумку мотало, она подскакивала. Жук быстро
вылез, огляделся. Петр бежал по пшеничному полю, а рядом бежали бойцы, кричали
«ура». Чуть светало. На касках бойцов блестела роса.
Жук сначала изо всех сил цеплялся лапками за сумку, потом сообразил, что
все равно ему не удержаться, раскрыл крылья, снялся, полетел рядом с Петром и
загудел, будто подбодряя Петра.
Какой-то человек в грязном зеленом мундире прицелился в Петра из винтовки,
но жук с налета ударил этого человека в глаз. Человек пошатнулся, выронил
винтовку и побежал.
Жук полетел следом за Петром, вцепился ему в плечи и слез в сумку только
тогда, когда Петр упал на землю и крикнул кому-то: «Вот незадача! В ногу
меня
задело!» В это время люди в грязных зеленых мундирах уже бежали,
оглядываясь,
и за ними по пятам катилось громовое «ура».
Месяц Петр пролежал в лазарете, а жука отдали на сохранение польскому
мальчику. Мальчик этот жил в том же дворе, где помещался лазарет.
Из лазарета Петр снова ушел на фронт — рана у него была легкая. Часть свою
он догнал уже в Германии. Дым от тяжелых боев был такой, будто горела сама
земля и выбрасывала из каждой лощинки громадные черные тучи. Солнце меркло в
небе. Жук, должно быть, оглох от грома пушек и сидел в сумке тихо, не
шевелясь.
Но как-то утром он задвигался и вылез. Дул теплый ветер, уносил далеко на
юг последние полосы дыма. Чистое высокое солнце сверкало в синей небесной
глубине. Было так тихо, что жук слышал шелест листа на дереве над собой. Все
листья висели неподвижно, и только один трепетал и шумел, будто радовался
чему-то и хотел рассказать об этом всем остальным листьям.
Петр сидел на земле, пил из фляжки воду. Капли стекали по его небритому
подбородку, играли на солнце. Напившись, Петр засмеялся и сказал:
— Победа!
— Победа! — отозвались бойцы, сидевшие рядом.
Один из них вытер рукавом глаза и добавил:
— Вечная слава! Стосковалась по нашим рукам родная земля. Мы теперь из нее
сделаем сад и заживем, братцы, вольные и счастливые.
Вскоре после этого Петр вернулся домой. Акулина закричала и заплакала от
радости, а Степа тоже заплакал и спросил:
— Жук живой?
— Живой он, мой товарищ, — ответил Петр. — Не тронула его пуля. Воротился
он в родные места с победителями. И мы его выпустим с тобой, Степа.
Петр вынул жука из сумки, положил на ладонь.
Жук долго сидел, озирался, поводил усами, потом приподнялся на задние
лапки, раскрыл крылья, снова сложил их, подумал и вдруг взлетел с громким
жужжанием — узнал родные места. Он сделал круг над колодцем, над грядкой
укропа в огороде и полетел через речку в лес, где аукались ребята, собирали
грибы и дикую малину. Степа долго бежал за ним, махал картузом.
— Ну вот, — сказал Петр, когда Степа вернулся, — теперь жучище этот
расскажет своим про войну и про геройское свое поведение. Соберет всех жуков
под можжевельником, поклонится на все стороны и расскажет.
Степа засмеялся, а Акулина сказала:
— Будя мальчику сказки рассказывать. Он и впрямь поверит.
— И пусть его верит, — ответил Петр. — От сказки не только ребятам, а даже
бойцам одно удовольствие.
— Ну, разве так! — согласилась Акулина и подбросила в самовар сосновых
шишек.
Самовар загудел, как старый жук-носорог. Синий дым из самоварной трубы
заструился, полетел в вечернее небо, где уже стоял молодой месяц, отражался в
озерах, в реке, смотрел сверху на тихую нашу землю.
 

Великая Отечественная война (22 июня 1941 — 9 мая 1945) — война СССР против вторгшихся на его территорию нацистской Германии и ее союзников. Является важнейшей составной частью Второй мировой войны, в ходе которой Красная Армия разгромила вооруженные силы Германии, изгнала их из Советского Союза и освободила оккупированные Третьим рейхом страны Восточной и Центральной Европы. Завершилась война взятием советскими войсками Берлина и безоговорочной капитуляцией Германии.

Обстановка накануне войны

Нацисты во главе с Гитлером после прихода к власти в Германии взяли курс на отмену статей Версальского договора. При попустительстве правительств Великобритании и Франции Германия к 1939 году оккупировала Австрию и провела раздел Чехословакии, существенно нарастив свой военный и промышленный потенциал.

Видя агрессивность Третьего рейха, весной 1939 года Советский Союз предложил западным державам подписать трехсторонний договор о взаимопомощи между СССР, Францией и Великобританией, но фактически получил отказ.

Тогда СССР пошел на сближение с Германией, и 23 августа 1939 года между Советским Союзом и Германией был подписан договор о ненападении сроком на 10 лет, известный как Пакт Молотова — Риббентропа.

Договор включал также секретный протокол, в котором оговаривался раздел сфер влияния между странами в Восточной Европе. Гитлеру этот договор развязал руки для новой войны в Европе.

1 сентября 1939 года Германия напала на Польшу, а 3 сентября, выполняя союзнические обязательства, войну Германии объявили Франция и Великобритания. Началась Вторая мировая война. К 17 сентября немецкие войска разгромили основные силы польской армии. В тот же день советские войска, согласно пункту секретного протокола, перешли советско-польскую границу и заняли территории Западной Беларуси и Украины под предлогом защиты братских народов. Западные союзники Польши не предприняли каких-либо заметных попыток наступления на западном фронте.

Польская кампания вермахта / Фото: ursa-tm.ru

30 ноября 1939 года Советский Союз объявил войну Финляндии после ее отказа обменять часть Карельского перешейка на значительно большую часть Карелии. Только к марту 1940 года, после значительных потерь части Красной армии смогли прорвать хорошо укрепленную «линию Маннергейма», и Финляндия запросила мира. Неудачные действия РККА в этой войне укрепили мнение немецкого командования в слабости Советского Союза.

Советско-финская война: Фото: mtdata.ru

В апреле 1940 года Германия оккупировала Данию и Норвегию, а 10 мая вторглась через страны Бенилюкса во Францию и в течение полутора месяцев разгромила французскую армию и вывела ее из войны.

Такого поворота событий не ожидал никто. Предполагалось, что война на западном фронте примет позиционный характер, как во время Первой мировой войны.

Французская кампания вермахта / Фото: map-site.narod.ru

Летом 1940 года при активном участии Советского Союза в Литве, Латвии и Эстонии были проведены выборы. Победившие на них просоветские силы провозгласили создание социалистических республик, и в августе последние были приняты в состав СССР.

Также в июне 1940 года, опираясь на пункт секретного протокола, СССР выдвинул ультиматум Румынии по передаче ему Бессарабии и Северной Буковины. После введения на эти земли частей РККА была образована Молдавская ССР.

Весной 1941
года при содействии войск своих союзников Германия оккупировала Югославию и Грецию. После окончания Балканской кампании Германия начала скрытно перебрасывать свои войска к западным границам Советского Союза.

К июню 1941 года под контролем гитлеровской Германии оказалась практически вся континентальная Европа. Отказавшись от предложенного перемирия, войну против Третьего рейха продолжала только Великобритания.

Карта Европы к 22 июня 1941 года / Фото: aagokeh.xn

Причины Великой Отечественной войны

Главной причиной начала Великой Отечественной войны были экспансионизм Третьего рейха и его стремление к мировому господству. Гитлер не раз заявлял, что его главным противником является Советский Союз.

В своих предвыборных лозунгах фюрер провозглашал необходимость расширения жизненного пространства германской нации на Восток, что подразумевало оккупацию в первую очередь Украины и юга России.

В начале 1930-х годов во время борьбы за власть главными противниками нацистов были коммунисты. Гитлер никогда не скрывал своих антикоммунистических и антибольшевистских взглядов. Пакт о ненападении с Советским Союзом был подписан лишь для того, чтобы не повторять ошибку, совершенную Германией в Первой мировой войне, и не воевать одновременно на два фронта.

Ввиду того, что немецкие ВВС не смогли достичь превосходства в воздухе в ходе Битвы за Британию, операция «Морской лев», предусматривавшая вторжение на Британские острова, была отложена. Германское командование посчитало слишком рискованным совершать десантную операцию, не имея преимущества на воздухе и на море.

После того, как в 1940 году СССР отказался присоединиться к Тройственному пакту Германии, Италии и Японии, немецкое командование начало разработку плана войны против Советского Союза, получившего название «Барбаросса».

План «Барбаросса» / Фото: worldmilitary.net

План «Барбаросса» подразумевал «блицкриг» — молниеносную войну, которую Германия успешно опробовала во время польской и французской кампаний. Тем более, что вермахт получил большой опыт ведения войны в современных условиях, а война Советского Союза против Финляндии показала слабость Красной армии.

Этапы великой отечественной войны

Первый этап войны (22 июня 1941 — 18 ноября 1942)

На начало войны Германия не имела преимущества в количестве личного состава и вооружения, но сумела сосредоточить превосходящие силы на основных участках наступления.

План «Барбаросса» предусматривал атаку Советского Союза тремя группами армий: группа армий «Север» должна была занять Прибалтику и Ленинград, группа армий «Центр» наступала через Беларусь на Москву, группа армий «Юг»
должная была захватить Киев и Донбасс.

Согласно плану, война должна была закончиться к зиме 1941 года выходом немецких войск на рубеж Архангельск — Волга.

Утром 22 июня 1941 года Германия, нарушив договор о ненападении, напала на СССР. В 12 часов дня 22 июня советскому народу об этом по радио объявил народный комиссар иностранных дел СССР Вячеслав Михайлович Молотов.

Москвичи слушают обращение Молотова / Фото: russian7.ru

В первые часы войны немецкие люфтваффе атаковали советские аэродромы, железнодорожные узлы, места сосредоточения войск. Большое количество советских самолетов было уничтожено еще на земле. Советские войска оказывали упорное сопротивление захватчикам, но части вермахта быстро продвигались вглубь территории Советского Союза, танковыми клиньями окружая десятки тысяч солдат и офицеров Красной армии.

Советским руководством для стратегического управления войсками 23 июня была создана Ставка Верховного Главнокомандования. Была объявлена масштабная мобилизация, организована работа тыла, подготовлен план эвакуации промышленных предприятий на Урал, Поволжье, Сибирь и Среднюю Азию.

Несмотря на все предпринятые усилия, части вермахта 28 июня взяли Минск, 8 сентября окружили Ленинград, 19 сентября вошли в Киев, а к концу сентября вышли на подступы к Москве.

К зиме 1941 года советские войска понесли колоссальные потери — свыше 5 миллионов человек; были оставлены Прибалтика, Беларусь, большая часть Украины и значительная доля европейской части России. Были потеряны многие важные промышленные центры и источники продовольствия.

Немцы под Москвой / Фото: yandex.net

Измотав противника в оборонительных боях, Красная армия 5 декабря 1941 года перешла силами трех фронтов в контрнаступление и отбросила немецкие войска на 100–250 км от столицы.

Героическая оборона многих городов и победа под Москвой сорвали планы Гитлера на «блицкриг» и быстрое завершение войны.

В затягивавшейся войне на истощение существенную помощь Советскому Союзу оказала американская программа ленд-лиза, по которой в СССР поставлялись военная техника, боеприпасы, продовольствие, сырье и прочее.

После победы под Москвой советское руководство предприняло ряд наступательных операций с целью быстрейшего разгрома противника и изгнания его из страны. Будучи недостаточно проработанными и не имея необходимых ресурсов, все они оказались провалены.

Настоящей катастрофой обернулась Харьковская операция в мае 1942 года, в ходе которой сотни тысяч советских солдат попали в окружение и были уничтожены. После этого поражения Красной армии немцам открылась дорога на Волгу и на Кавказ.

Контрнаступление под Москвой / Фото: infourok.ru

Контрнаступление под Москвой / Фото: yandex.ru

Летом 1942 года, не имея сил для наступления по всей линии фронта, немецкое командование сделало основной удар на южном участке фронта. Главной целью были захват основных источников продовольствия на Дону и Кубани, а также взятие нефтяных месторождений Кавказа.

К концу июля под натиском немцев советские войска вынуждены были отойти за Дон, а к концу августа противник подошел к Сталинграду. В течение осени шли ожесточенные бои в городе. Сталинград был практически полностью уничтожен немецкой авиацией, артиллерией и пожарами.

Положение на фронте к ноябрю 1942 года / Фото: armedman.ru

Бои в Сталинграде / Фото waralbum.ru

Несмотря на требование Гитлера во что бы то ни стало взять Сталинград, к ноябрю 1942 года немецкое наступление выдохлось.

Второй этап войны (19 ноября 1942 — декабрь 1943)

19 ноября 1942 года, накопив достаточно сил и резервов, советские войска перешли в контрнаступление и через четыре дня окружили 6-ю немецкую армию фельдмаршала Фридриха Паулюса, штурмовавшую Сталинград. В окружении оказалось свыше 300 тысяч солдат и офицеров врага.

Все попытки снабжать окруженных по воздуху, а также деблокировать их извне провалились, поэтому 2 февраля 1943 года оставшиеся немецкие войска сдались в плен.

В плен попало свыше 90 тысяч солдат противника, а также 24 генерала и фельдмаршал. Такого поражения войска вермахта еще не знали.

Сталинградская битва считается коренным переломом в войне. После победы под Сталинградом стратегическая инициатива перешла к Красной армии.

Окружение немцев под Сталинградом / Фото: ya-znau.ru

Пленные немцы под Сталинградом / Фото: ya-znau.ru

В январе 1943 года была частично прорвана блокада Ленинграда, а на кавказском направлении немецкие войска вынуждены были отступить, стремясь избежать окружения.

Летом 1943 года немецкое командование предприняло последнюю в войне попытку крупномасштабного наступления. Немцы совершили атаку в районе Курской дуги, использовав большое количество танков, в том числе новых «Тигров» и «Пантер».

Это было самое масштабное сражение за весь предшествующий период войны, длившееся с 5 июля по 23 августа. Советские войска отразили все попытки противника прорвать фронт и перешли в контрнаступление.

В результате были освобождены Орёл, Белгород и Харьков. В честь завершения Курской битвы впервые за время войны прогремел салют в Москве.

Битва на Курской дуге / Фото: munvnukovo.ru

Битва на Курской дуге / Фото: munvnukovo.ru

Развивая успех, советские войска в течение осени 1943 года освободили практически всю левобережную Украину и форсировали во многих местах Днепр. Надежда немецкого командования на то, что Днепр станет долговременной линией обороны, провалилась. 6 ноября был освобожден Киев.

Форсирование Днепра / Фото: news-front.info

С 28 ноября по 1 декабря 1943 года в Тегеране
прошла встреча между лидерами СССР, США и Великобритании. На этой конференции между Иосифом Сталиным, Франклином Делано Рузвельтом и Уинстоном Черчиллем были достигнуты договоренности об открытии второго фронта в Европе и послевоенном устройстве мира.

Тегеранская конференция / Фото: yandex.net

Третий этап войны (январь 1944 — 9 мая 1945)

В декабре 1943 года началась серия наступательных операций по освобождению правобережной Украины, завершившаяся в апреле 1944 года выходом советских войск к государственной границе Советского союза и Румынии. С 8 апреля по 12 мая Красная армия провела кампанию по освобождению Крыма, закончившуюся полной ликвидацией противника на полуострове.

В январе 1944 года советские войска начали операцию с целью окончательного снятия блокады Ленинграда. 27 января артиллерийскими залпами был дан салют, ознаменовавший окончание блокады, продолжавшейся 872 дня и унесшей сотни тысяч жизней мирного населения.

Снятие блокады Ленинграда / Фото: lokkprf.ru

6 июня 1944 года войска союзников в ходе операции «Оверлорд» высадились в Нормандии. В Европе был открыт второй фронт.

В июне 1944 года Красная армия начала операцию по освобождению Беларуси, получившую название «Багратион».

К началу осени советские войска разгромили немецкую группу армий «Центр» и вышли к границам Польши.

Операция «Багратион» / Фото: twimg.com

Осенью 1944 года от немецких захватчиков была освобождена практически вся Прибалтика.

На фоне серии побед Красной армии и отступления войск вермахта от Германии начали откалываться ее союзники, в странах-сателлитах вспыхнули антинацистские восстания. Первыми войну бывшему союзнику объявили Румыния и Болгария.

Пополнив резервы и перегруппировав войска, в январе 1945 года советские войска начали наступление по всему фронту. От войск вермахта к апрелю были освобождены территории Польши, Венгрии, Австрии, Чехословакии.

Заключительный этап войны / Фото: yandex.net

16 апреля 1945 года советские войска начали Берлинскую операцию, а 2 мая берлинский гарнизон сдался.

Знамя Победы над Рейхстагом / Фото: yandex.net

8 мая 1945 года Германия подписала Акт о безоговорочной капитуляции. Великая Отечественная война завершилась.

Подписание акта о капитуляции Германии / Фото: yandex.net

Тыл в годы Великой Отечественной войны

С самого начала войны советское руководство начало предпринимать шаги по переводу экономики на «военные рельсы». Производство товаров для гражданских нужд было уменьшено в пользу армии. Большие сложности Советский Союз испытывал от того, что немцы оккупировали самые густонаселенные регионы, являвшиеся к тому же центрами промышленности и сельского хозяйства. В связи с наступлением противника за Урал были эвакуированы миллионы людей и сотни промышленных предприятий.

Эвакуация промышленности / Фото: bagira.guru

Несмотря на все трудности, уже к середине 1942 года выпуск военной продукции превзошел довоенные показатели, армия получала все необходимое в полном объеме.

Отдельно стоит отметить героизм советских граждан, работавших на предприятиях практически без отдыха. Места у станков вместо ушедших на фронт мужчин занимали женщины и подростки.

Подростки на заводе / Фото: yandex.net

Стали популярными лозунги «Все для фронта, все для победы» с которыми люди не жалели ничего, отдавая сбережения и имущество для нужд фронта.

В годы войны не замерла и культурная жизнь: артисты давали тысячи концертов в войсках и госпиталях, писались музыкальные произведения, стихи, снималось кино.

Концерт в войсках во время войны / Фото: kulturaufa.ru

Женщины в Великой Отечественной войне

С первых же дней войны женщины тысячами начали записываться в добровольцы для отправки на фронт. Всего за годы войны с противником сражалось до миллиона женщин. В Красной армии было свыше тысячи женщин-снайперов, уничтоживших более 11 280 вражеских солдат и офицеров.

Женский снайперский отряд / Фото: kulturaufa.ru

Были созданы отдельные женские формирования: авиационные полки, полк противовоздушной обороны, стрелковые подразделения.

«Ночные ведьмы» / Фото: yandex.net

На женские плечи легла вся тяжесть обеспечения страны продовольствием, в сельском хозяйстве трудилось около 19 миллионов женщин. Сотни тысяч женщин заменили мужчин на заводах.

За жизни бойцов Красной армии сражалось почти 2 миллиона женщин-медиков, многие из которых за отвагу и героизм удостоились наград, в том числе звания Героя Советского Союза.

Медсестра на поле боя / Фото: yandex.net

Итоги Великой Отечественной войны

Великая Отечественная война завершилась полным разгромом Германии и ее союзников. СССР не только отстоял свою независимость, но и освободил от нацизма страны Восточной и Центральной Европы.

Советский Союз внес наибольший вклад в победу над нацизмом, уничтожив на Восточном фронте свыше 80% солдат и офицеров противника и 75% военной техники от общего числа. По итогам войны СССР стал одной из двух ведущих мировых держав наряду с США.

Но победа советскому народу досталась очень тяжело. Погибло свыше 27 миллионов человек, были разрушены тысячи городов и десятки тысяч деревень. Была уничтожена большая часть инфраструктуры на территориях, захваченных немцами: предприятия, мосты, железные дороги. Тяжелые потери понесло и сельское хозяйство, особенно животноводство. Советский Союз потерял свыше 30% национального богатства.