Рассказ повитуха на дзене последняя глава

Пролог.

Маленькая сморщенная старушка грустно качала головой. Вокруг неё стояло несколько девиц, и они внимательно слушали то, что она им говорила.

— Ох, гибнут бабы, гибнут бедненькие, в муках родовых. Как же помочь-то им всем хочется. Жалко, мало нас, повитух, девоньки. Так вот науку я вам передала свою, вы уж меня не посрамите, берегите баб, младенчикам помогайте народиться со всем усердием. А завещаю я вам вот что. Каждая из вас одну — две сиротки должна обучить повивальному делу, а лучше три! Три сиротки! А теперь ступайте. По дальним городам — деревням идите, туда, где нет бабам помощи лекарской да повивальной.

— А ты, матушка, как же? – спросила одна из девиц. – Как ты одна тут управишься.

— Я-то, я-то управлюсь, — улыбнулась беззубым ртом старушка, — мне чай ещё несколько девчонок приведут скоро из разных деревень.

Старушка очень надеялась, что в новой партии будущих повитух будет та, которую она ждет. Видела Агафья, что девочку в путь собирают. А у нее для ученицы дорогой все уже готово. Узелок давно припасен. Абы кому его в руки давать нельзя, иначе беда будет. В неумелые руки узелок попасть не должен, так лекарь придворный, наставник ее, приговоренный к казни, говорил. Чудом сумел он сунуть Агафье этот узелок много лет назад, и сгинул сам в царской тюрьме.

—

В палате отделения интенсивной терапии и реанимации лежала молодая женщина. Куча трубочек от разных приборов тянулась к ее телу. Приборы эти пикали, гудели, пищали, и только женщина не подавала признаков жизни. Рядом с ней на кровати сидела девушка, она нежно поглаживала руку женщины и приговаривала:

— Марфа, вернись. Не покидай меня Марфа! Олег, когда же она очнется?

Доктор, вошедший в палату, грустно улыбнулся.

— Мы делаем все возможное, чтобы Марфа пришла в себя. Ты же знаешь, Соня, как я отношусь к твоей сестре, я задействовал все возможности нашего Центра. Марфу оперировал лучший нейрохирург, ведущие ортопеды собирали ее по кусочкам. Чудо, что после такой аварии она вообще жива осталась. Ты же понимаешь, что теперь нам остается только ждать.

— Но она уже месяц так лежит, — Соня, понимала, что Олег делает для Марфы невозможное, но смириться не могла. – Почему вы не попытаетесь вывести ее из комы?

Олег не ответил. Что он мог сказать. Он несколько раз пытался это сделать, и каждый раз попытка оказывалась неудачной. Еще немного, и он, Олег во всякую мистическую чепуху поверит, которую любит рассказывать его друг, коллега и вечный напарник Вениамин, их с Марфой однокурсник.

В одну из таких попыток Вениамин сказал:

— Кажется, мы с тобой впустую над ней колдуем. Ее душа где-то застряла, и возвращаться не хочет. Видно, что-то не пускает ее к нам. Или кто-то.

— Где застряла? – не понял друга Олег.

— Ну, где-то между жизнью и смертью, — пояснил поклонник спиритизма и всяких оккультных наук. – Может у нее миссия там, и она к нам не вернется, пока ее не выполнит.

Самые жуткие истории из реальной жизни читать. Эта история одной повитухи, которая возомнила себя богом-решая кому жить, а кому нет..

Зинаида склонилась над стонущей роженицей. «Тужься сильнее, кому говорю»,- прикрикнула она на молодую женщину.

Повитухой Зинаида была много лет. Практически каждая семья из окрестных деревень в брянской глубинке хоть раз обращалась к ней за помощью.

До райцентра далеко, из транспорта — автомобиль председателя колхоза, да лошади. Не каждая рискнет ехать на повозке в город, когда схватки уже начались. Кроме того все знали, что местная повитуха не только помогает новорожденным приходить в этот мир, но и тайно избавляет женщин от нежеланных детей, прижитых от внебрачных связей.

Поэтому без работы Зинаида не сидела. Хотя в деревне ее недолюбливали. Считали чудачкой, а некоторые и вовсе ведьмой. Поговаривали, что она занимается колдовством и лучше держаться от нее подальше. 

«Будешь ты наконец тужиться? — Зинаида опять накинулась на роженицу.

«Я не могу, не могу», — простонала женщина.

«А с Натальиным мужем могла? Значит сможешь родить то, что у вас получилось», — огорошила повитуха.

«Боже мой, откуда она узнала? Точно ведьма», — в ужасе подумала роженица.

Наконец все закончилось. На свет появилась не одна, а сразу две малютки. Обе малышки, завернутые в белые пеленки, лежали у матери на груди.

Убедившись, что уставшая женщина заснула, повитуха на цыпочках подошла к ней и потихоньку вытащила одну из девочек. Зажав маленький носик пальцами, она опустила головку в таз с водой.

Малышка пыталась кричать, но только заглатывала воду. Через две минуты все было кончено. Зинаида положила остывающее тельце обратно к матери, собрала свои вещи и подошла к зеркалу, чтобы надеть платок.

В отражении она вновь увидела свое лицо, обезображенное шрамами. Из глаз потекли слезы.

«Сколько лет прошло, а я все не могу смириться с судьбой», — горько подумала Зинаида.

Воспоминания нахлынули на нее липкой волной. Вот она, первая красавица на селе, возвращается домой через лес. Черная тень преграждает ей дорогу. Дальше — дикая боль, стыд.

Ужас и отчаяние от непоправимых последствий. Когда отец узнал, что изуродованное лицо — это еще не все, отвел Зинаиду к знахарке, которая избавила ее от постыдного плода, а заодно навсегда лишила возможности иметь желанных детей. 

Она вновь остро почувствовала жгучую обиду на весь белый свет, на злую судьбу и на Бога, который не был к ней справедлив.

«Теперь я сама могу распоряжаться судьбами людей — решать кому жить, а кто покинет этот мир, не успев в него прийти», — торжествующе подумала Зинаида.

Она надела валенки, тулуп, голову повязала пуховым платком. Сев в сани, запряженные гнедой кобылой, она отправилась в обратный путь в свою деревню.

Дорога была неблизкая и вела через лес. Уже совсем стемнело, когда Зинаида оказалась в самой чаще. Вдруг за спиной она услышала тихий плач.

Повитуха обернулась, но никого не разглядела в темноте. На всякий случай хлестнула коня, чтобы тот прибавил ходу. Зинаида почти выехала из чащи, когда перед санями что-то мелькнуло.

Конь испугался, встал на дыбы, сбросил хозяйку с саней и помчался галопом прочь. Женщина упала на накатанную дорогу и почувствовала острую боль в ноге.

Идти дальше было невозможно, поэтому Зинаида решила доползти на четвереньках хотя бы до крайнего дома в своей деревне, где ей наверняка помогут.

Но всего через несколько метров, она вдруг почувствовала, как маленькие холодные ручки трогают ее за плечи.

«Это невозможно, здесь никого нет, — пронеслось у нее в голове. — Никто не может проникнуть под толстый тулуп».

Зинаида медленно обернулась и в ужасе застыла. В холодном лунном свете она увидела сотни новорожденных младенцев, стоящих каким-то чудом на своих маленьких неокрепших ножках.

Среди них она сразу узнала девочку, которую утопила всего пару часов назад. Звук, который повитуха  поначалу приняла за шум ветра, нарастал и окружал ее со всех сторон. Постепенно Зинаида разобрала слова. Маленькие губки громко шептали:

«Мы имели право жить».

Не обращая внимания на боль, повитуха вскочила и побежала. Но почти сразу же упала в сугроб. Зинаида пыталась выбраться, плакала, кричала, но маленькие ручки с удивительной силой удерживали ее в снегу.

Утром односельчанин обнаружил валенки, торчащие из сугроба. Потянув за них, он вытащил Зинаиду. Рот, нос и уши были залеплены снегом, лицо посинело, на нем застыла гримаса отчаяния.

И только присмотревшись, мужчина заметил вокруг сотни следов маленьких ножек.

Вы можете читать самые жуткие истории на сайте Мир Фантастики и Фэнтези, абсолютно бесплатно, а если поделитесь статьёй в соцсетях, то очень поможете сайту, а мы в свою очередь, постараемся писать больше интересных историй для вас.

Автор Роман Кац

Также наши рассказы можно почитать на Яндекс Дзен, ссылка на канал в Дзене:
Капучино

Дорогой читатель, если понравился рассказ, если не сложно, поделись в соцсетях. Это нужно для развития сайта. Спасибо, что читаете.

Глава 8. Повитуха и роженица

Повитухой была Бородиниха, мать одной из подруг Марии, ей было за шестьдесят лет, вредная, грубая и строгая женщина. Находиться с ней в одном обществе, было неуютно и неприятно.

Мария с детства боялась ее и не любила, к тому же, она была матерью «горбуна», его прозвали горбуном из-за большого горба на всю спину и грудь, он всюду совал свой нос и доносил начальству, в деревне его все боялись и ненавидели.

— Нюрочка, милая, не хочу ехать к Бородинихе! Там тятя с мамой узнают, убьют меня, или выгонят из дома! Не поеду, лучше умру здесь, но не поеду! — И снова схватки и снова невыносимая боль, и душераздирающие крики.

Видя страдание молодой роженицы, Семен вспомнил свою жену. Он рассказал, как она при родах мучилась и не могла разродиться, повитухи тогда не было, ребенок шел ножками, так вот и похоронил и жену, и не родившегося ребенка.

— Василий, нельзя везти роженицу, это очень опасно! Я сам привезу повитуху сюда, отсюда не далеко, а там спрошу, где она проживает!

— Ах, Семен, сам Бог тебя направил сегодня сюда, только не задерживайся, измучилась девчонка!

— Я быстро! — на ходу крикнул он, запрыгнув в телегу, мотнул хлыстом, лошадь тронулась с места и через пару минут скрылась за зарослями.

Пасечник разжег печку, налил воды в большой котел, и поставил на плиту, — горячая вода нужна будет повитухе! — объяснил он.

Нюра сидела рядом с Марией и поглаживала ее живот.

— Как хорошо ты гладишь, Нюр, так кажется легче!

— Я согласна гладить тебя, подруга, сколько угодно, лишь бы ты не кричала!

— Чтобы я делала без тебя, Нюр? — прелестные губы ее затряслись, а из глаз скатились слезинки.

— Да ладно, подруга, ты лучше расскажи, где сейчас отец твоего ребенка, какой он?

— Нюрочка, если бы ты видела его, он такой! — глаза ее остановились в одной точке, будто она видит его и рассказывает. — Он высокий, стройный, лицо смуглое, нежное. Глаза темно-серые с поволокой, ресницы густые и пушистые, брови черные, строго очерченные губы. Военная форма ему очень идет, а еще ремень через плечо, ну, глаз не оторвать!

— Он, что офицер?

— Да, офицер, в чине капитана! Мы хотели пожениться с ним, когда он узнал, что я беременна, приходил к моей тетке, просил моей руки! Но она… выставила его за двери! А меня… на следующий день отправила к маме, даже попрощаться не дала и, адресами мы не обменялись! Я знаю, он приходил к ней, просил мой адрес, но она, чтобы ей пусто было! Вот так, мы потеряли друг друга.

Ой, Нюрочка, опять началось, если бы ты знала, как больно!

— Потерпи подруга, потерпи, cкоро мучения твои закончатся!

— Все равно, — продолжала Мария через боль, — я найду его, приеду к нему с дочкой или сыном, вот уж будет рад мой Ванечка!

— Я представляю, Мария, вашу встречу и рада за вас, только ты не сдавайся, ищи его, и обязательно встретишься с ним!

Внезапно залаяли собаки.

— Тррр. Вот и приехали, — послышался мужской голос.

— Мария, Бородиниху привезли, — сказала Нюрка и вскочила с топчана.

— Не уходи, я боюсь её, сейчас будет, матюгать, ты же знаешь, какая она матерщинница?

— Не уйду, Мария, не бойся! — и крепко сжала её руку.

Еще с крыльца, Бородиниха прогремела басистым, звучным голосом.

— Ну, где тут роженица? — она как приведение, мгновенно оказалась в доме и остановилась у топчана, на котором корчилась от боли Мария. На голове повитухи белый платок, завязанный узлом под тонкой морщинистой бородой, серая кофта обтягивала ее упитанную фигуру, напольная широкая юбка скрывала её обувь.

Изумленно посмотрев на роженицу, она широко раскрыла глаза. Прикусив тонкие губы, она несколько секунд молчала, затем с нескрываемым удивлением спросила: — Мария, ты что ли?

— Я, бабушка, — стыдливо ответила она, закрыв ладонями лицо.

— Не плачь, милая, с кем не бывает? Не бойся меня, все будет хорошо! — она оглянулась на мужчин.

— А вы, мужики, идите на улицу, нечего вам тут глазеть!

Мужчины виновато переглянулись и вышли, закрыв за собой дверь.

— Ну, вот порядок! — удовлетворенно сказала повитуха и повернулась к Марии, — ты не стесняйся меня, я перевидела на своем веку всяких и продольных, и поперечных, так что твоя красавица меня не удивит! Теперь слушай только меня, я буду тебе говорить, а ты исполнять, поняла?

— Да, бабушка, поняла, — смущенно ответила Мария.

— Вот и хорошо! «Подними подол повыше и раздвинь шире ноги, вот так, молодец!» Ну, что мы имеем? — спросила она себя, засовывая свои пальцы в промежность Марии.

— Хорошо, хорошо, — пробасила она.

От прикосновения рук отвратительной старухи, Марию передернуло, но в ее положении выбора не было.

— Кого ждешь дочь, или сына?

— Не знаю, — почти беззвучно ответила она.

— А кого бы ты хотела?

— Никого!

— Как никого? — изумленно выкрикнула повитуха.

— Я тятю с мамой боюсь, они убьют меня!

Бородиниха сжала свои губы, поправила платок на своей седой голове и туже завязала концы.

— Бояться надо было, когда ноги раздвигала перед отцом ребенка, теперь никуда не денешься, ребенок у тебя будет, и не бойся родителей, не ты первая так рожаешь!.. — А таких родителей, как у тебя, редко встретишь, повезло тебе с ними!

— Бабушка, мне на двор хочется, пустите меня! — она резко приподнялась, ее светло-русые волосы рассыпались на подушке.

— Эге нет, Мария, вставать нельзя, это потуги, а не то, что ты думаешь! — сказала она, убрав пряди её волос с подушки, — лежи спокойно!

Она еще заглянула под подол, пощупала. Марию снова передернуло.

— Ничего, Мария, потерпи, ты думаешь, я не знаю, как тебе неприятны мои прикосновения? Ну, что поделаешь? Все роженицы проходят через это! Ну, вот твоя красавица подготовилась к родам, ребенок идет правильно головкой к выходу!

Через несколько минут, Мария ощутила, как из нее потекло что-то горячее.

— Что это? — испуганно выкрикнула она.

— Вот и воды отошли! — пояснила повитуха.

И вдруг Марию резанула пронизывающая боль, она пыталась сдержать крик, но не смогла. На ее крик забежали собаки, сели у порога и стали жалостно скулить.

Повитуха оглянулась на них, — что и вы такое испытали? Не скулите, все уже хорошо! Нюр, неси воду и тряпки, мы рожаем!

А Нюрка давно уже стоит за её спиной и ждет указаний.

— О-о-о-ой! — закричала Мария. — Ой, бабушка, больно!

— А ты кричи, дочка, кричи! Это отвлечет боль.

Лицо Марии покрыли капельки пота, у нее усилились потуги. — У-у, — сдерживая крик, произнесла она.

— Тихо, Мария, не тужься, отдохни! — Через мгновение: — теперь давай еще немного!

И так несколько раз пока из неё не выскользнуло, что-то большое и живот сразу же исчез. От изнурительной боли и напряжения она, наконец, почувствовала облегчение.

— Ну, слава Тебе, Господи! — пробасила повитуха, — все прошло отлично! Поздравляю, Мария, у тебя дочка! Молодец, помощницу себе родила!

От растерянности Мария не знала, что ей сказать и смотрела на неё, как она держит на руках ее девочку, она напоминала живую куклу.

Повитуха, вдруг поддала шлепок по её ягодице, и она пискливо закричала.

Мария впервые услышала крик младенца, сердце у нее сжалось от жалости, — зачем вы ее ударили, бабушка?

Повитуха тут же объяснила: — Это для того, чтобы ребенок закричал, тогда из него выйдет воздух, и он задышит своими легкими, поняла, мамочка?

— Поняла, — робко ответила Мария.

Затем повитуха обработала малышку, запеленала и подложила ее к Марии. — Корми, худенькая она у тебя! Вставать не торопись, отлежись вначале! А — я поеду домой, пора мне! Тебе я больше не нужна!

Мария взяла её за руку, умоляюще посмотрела ей в глаза, — спасибо, бабушка, и, пожалуйста, не говорите в деревне, что я.

— Да нет, не переживай, я все понимаю, за меня не бойся, я никому не скажу!

За труды повитухи, пасечник налил трехлитровую глиняную крынку меда. Бородиниха была довольна щедростью пасечника и шутливо сказала: — Если еще, Василий, надумаешь рожать, зови, всегда помогу!

— Непременно позову! — тоже в шутку сказал он.

После родов Мария уснула.

Нюра не отходила от нее, переживала, куда пойдет она с ребенком, перебрала все варианты, все было не так. — К отцу с матерью не пойдет, на пасеке тоже не останется, кто он ей дядя Вася? Чужой человек, спасибо, что приютил, если бы не он, что было бы с ней, страшно даже представить! Может, на гурты? Там будем, помогать ей, а дальше будет видно!

Проснувшись, Мария обрадовалась Нюрке, что не бросила ее, не ушла.

— Тебе же коров доить, Нюр! Ты иди, а я попрошу дядю Васю, чтобы разрешил мне побыть у него дня два, сейчас я не смогу дойти!

— Куда тебе? Лежи! Я сама попрошу его, чтобы присмотрел за тобой! За коров не переживай, я сама буду доить, и девчата помогут! А за тобой мы придем, жди!

— Ну, пока, подруга, — она обняла Марию, — не вешай нос, все будет хорошо! В обиду тебя не дам!

Мария с благодарностью посмотрела на неё, — спасибо тебе!

— Да, что уж там? Не стоит, отдыхай! Она вышла из дома и быстро скрылась за кустарниками.

Глава 1.

              Марфа шла к купчихе Ватутиной, девушка сильно переживала, это был её первый самостоятельный выход. Глафира занедужила, а у купчихи заранее была с ней договоренность.

***

       — Пойдешь одна, — прошептала Глафира слабым голосом. – У тебя всё получится.

              — Но я одна ещё ни разу не принимала роды, — пыталась отказаться Марфа. – А вдруг что-то пойдет не так?

              — Всё пойдет так, как надо, Марфа. Ты уже давно мне помогаешь. Я тебя всему обучила, — Глафира пыталась успокоить и подбодрить свою ученицу. – Нельзя не пойти. Ты же знаешь, что денег, отдать купчихе её задаток, у нас нет. Да и роды принимать у нее всё равно кому-то надо. Где она сейчас повитуху искать будет?

              Глафира была хорошей повитухой. Многие горожанки обращались к ней со своими проблемами. И все они: богатые дамы, жены купцов, мещан и простых служак — хотели рожать с ней. Многим детишкам она помогла прийти в этот мир.

              И ни разу за эти семь лет, что Марфа прожила у Глафиры, она не видела, что бы повитуха помогла хоть одной женщине избавиться от плода. Хотя изредка к ней приходили с такими просьбами.

              — Жизнь – это самое дорогое, что есть на земле. – Говорила в таких случаях Глафира. – Я не пойду против жизни.

              Потом, когда посетительница скрывалась за дверью, Глафира строго смотрела на свою ученицу и добавляла:
       — И тебе не советую.

              — Я всё понимаю, — лепетала тогда Марфа, — я обещаю.

              — Жизнь долгая, — прерывала её повитуха. – Всякое случиться может, но против неё идти не моги!

              Семь долгих лет она воспитывала Марфу, таскала её везде с собой и учила своему ремеслу. Последний год она только находилась рядом, контролируя и нахваливая свою ученицу. Женщина чувствовала, что какая-то злая хворь поселилась в её теле, и хотела передать Марфе как можно больше знаний и навыков.

              За этот долгий год Марфа освоила много приемов: и повернуть ребенка, лежащего поперек матернего живота, могла, и двойню принимала, и даже, когда ребенок попой выходить надумал, не растерялась.

              Глафира была ей очень довольна. Но во всех тех случаях Марфа знала, что Глафира рядом с ней стоит и, если вдруг что-то пойдет не так, то она тут же вмешается и поможет.

              А теперь Глафира слегла, слегла внезапно, неожиданно для Марфы. В одно чудесное солнечное утро она просто не смогла подняться с кровати.

              А у них с купчихой Ватутиной уже была договоренность. Та озаботилась заранее, после первой задержки примчалась.

              — Глафирушка, уж не брось меня, сыночек нам ой как нужен с Петрушей Ивановичем моим. А то сама знаешь, одни девки у меня. Ты же сыночка принимать у меня придешь? Чую сердцем, мальчик на этот раз должон быть.

              У купчихи было семь детей, семь дочек, и она не оставляла надежды разродится мальчишкой.

              — Конечно, конечно, матушка, — увещевала ее Глафира, осматривая живот, — раз чуешь, значит должон.

              Напоминать о том, что предыдущие семь раз купчиха тоже наследников чуяла, Глафира, принимавшая всех её семерых девчонок, предусмотрительно не стала.

              — Надежда умирает последней, — сказала она потом Марфе. – Не мы её давали, не нам и отбирать. Может и правду на этот раз пацанёнок будет. Хотя, сомневаюсь я в этом.

              — Почему, — спросила Марфа. Ей было интересно, как Глафира пол ребенка угадывала. Повитуха ошибалась редко.

              — Да у таких, как она одни девки и рождаются, — ответила Глафира. – Ты на её зад посмотри, на тело дебёлое, на грудь.

              — Грудь как грудь, — пробормотала Марфа. – Большая грудь. Молочная. Ребенка такой грудью, наверное, легче легкого вскормить.

              У самой Марфы то пока похвастаться было не чем. Да и Глафира при всей своей миловидности аппетитными формами не обладала.

              — Не всегда, не всегда, — проговорила Глафира. – Порой грудь у женщины полная, да жиром заплывшая, молочной ткани там мало. У купчихи такая, и зад рыхлый, потому и родятся у неё одни девчонки. Да и у мужа её по родне одни девки. Он сам-то единственный сынок у своей мамаши среди десяти девок! На роду им написано без наследника остаться. Так-то!

***

       — У тебя всё получится, — каждое слово давалось Глафире с трудом, она с каждым днём слабела, — ты вспомни, какой у неё зад! С таким задом рожают легко. Девок своих она выплюнула и не мучилась совсем.

***

              Марфа уже подходила к купеческому дому, когда к ней на встречу выбежала пожилая служанка Аксинья Ивановна.

              -Ну, где вас с Глафирой носит, — запричитала она, — матушке нашей совсем плохо! А Глафира где?

              Аксинья заметила, что повитухи рядом с Марфой нет.

              -Глафире тоже плохо, — ответила Марфа, — я сегодня за неё.

              -Ох, в недобрый час собралась рожать наша матушка, — перебила ее Аксинья, — поди, загубишь ты её.

              — Типун тебе на язык, Аксинья Ивановна, — сплюнула с досады Марфа, — Глафира меня сама оправила одну, доверяет, значит!

              — Да, что ты пигалица можешь, — не унималась Аксинья.

              — Всё могу, — девушка вдруг почувствовала какую-то необъяснимую ярость, — а ну веди меня к своей хозяйке. Ей плохо, а ты тут на меня зло срываешь! Быстро веди!

              — Ой, и правду, про матушку-то нашу я совсем забыла. Ну, пошли. Только, боюсь, прогонит она тебя. Только Глафире доверяет.

              Когда Марфа вошла в комнату, купчиха была без сознания, живот у неё стоял колом, а вокруг растекалась красная лужа.

              — Ой, матушка! Что же делается-то, — запричитала Аксинья, — матушка, очнись. Пигалица тут Глафирина пришла, роды у тебя принимать.

              -Замолчи, Аксинья, — вдруг раздался рядом твердый голос Марфы, — она не слышит тебя. Ты лучше воды мне принеси горячей и холодной два тазика, прикажи белья принести побольше, нитки с иголкой да браги чистой, и нож поострее.

              — Нож-то зачем? Господи! Дурная твоя башка!

              — Матушку твою спасать будем! Да вот травок тут я принесла, завари по щепотке, там они разложены уже как надо.

              Аксинья покачала головой, но увеличивающаяся красная лужа и сомнительная надежда на Марфины навыки погнала её выполнять поручения.

              Марфа тем временем приступила к осмотру. Как она и предполагала, всё было очень плохо. Матка была твердой, торчала колом, пути для малыша, вернее для малышей, так как Марфа четко нащупала две головки, были закрыты. Помочь тут могла только операция.

              … Чревосечение Марфа в исполнении Глафиры видела только однажды. Девушку трясло мелкой дрожью, когда она припоминала подробности той далекой ночи, когда их пригласили к самой княгине. Князь погонял их револьвером, грозил всякими муками, а княгиня никак не могла разродиться сама: матка вот так же встала колом. И Глафира приняла в тот раз единственно верное решение – она выполнила чревосечение, чем спасла жизнь и матери, и ребенку, и им самим. Правда, в себя княгиня долго приходила, с полгода лежала, но потом оклемалась. И сынок её тоже. Он вырос хорошим мальчиком. Марфа иногда встречала их в церкви.

              Девушка судорожно пыталась вспомнить все действия Глафиры.

              — Вот, мы всё принесли, что ты просила, — голос Аксиньи заставил Марфу очнуться от воспоминаний.

              — А сам где? – спросила она служанку.

              — В отъезде хозяин, обещался быть сегодня, да не поспел, видно!

              — Хорошо. Ты скажи, чтобы одна из девок осталась детей принимать, а остальные пусть идут. Ты мне помогать сейчас будешь.

              — Я? — Пролепетала Аксинья. — Детей?

              — Ну, а кто в этом доме старший, после хозяйки? – спросила Марфа, обжигая нож над пламенем, — нитки вставь в иголки да в брагу положи, сейчас они мне понадобятся. А у хозяйки твоей двойня. Не слышала про такое?

              Аксинья отрицательно мотнула головой и перекрестилась.

              Все произошло очень быстро. Марфа сама не поняла, как полоснула острым ножом по торчащему животу, не обращая внимания на крики Аксиньи и второй служанки, как достала двух младенцев разного пола, как удалила поврежденный ею орган и зашила всё смоченными в браге нитками, не забыв посыпать швы своими травками.

              Детки слабенько пищали и были какими-то совсем маленькими и синенькими.

              «Нельзя дать им погибнуть, — подумалось Марфе, — Глафира меня сюда не за тем послала».

              — Дай хозяйке соли понюхать, как придет в себя моими отварами напои, по ложечке каждого дай. Обмой её. Да пусть поспит! – скомандовала Марфа, осматривая деток.

              Девушка похлопала младенцев по спинкам да окунула сначала в горячую воду, потом в холодную, а потом снова в горячую. И они запищали пободрее, их кожа стала розоватой. Тогда Марфа обернула своих подопечных в чистое белье и дала специального отвара по капельке. Теперь за них она не боялась. Положив новорожденных на стол, девушка подошла к купчихе, та только открыла глаза и непонимающе смотрела на девушку.

              — Двойня у тебя, матушка, — хлопотала над ней Аксинья, повторяя новое слово, услышанное от Марфы и отпаивая хозяйку травяными отварами, — мальчик и девочка! Но, главное, мальчик! Дождался хозяин наследничка.

              — Мальчик, — слабым голосом произнесла купчиха и улыбнулась перед тем, как снова потерять сознание.

              — Нет, — закричала Марфа, растирая женщине виски и похлопывая по щекам, — ты так просто от меня не уйдешь! Ты спать должна, а не сознание терять!

              Ее властный голос привел купчиху в чувство, и она посмотрела на Марфу более осознанным взглядом.

              — А я тебя знаю, — слабо проговорила она, — ты помощница Глафиры! А сама она где?

              — Занедужила Глафира сильно, вот меня прислала.

              — Матушка, пигалица-то тебе и деткам жизнь спасла, — послышался голос Аксиньи. Пожилая служанка никак не могла прийти в себя от увиденного.

              — После расскажешь, — произнесла купчиха, погружаясь в сон. Травы, наконец, начали действовать. И Марфа облегченно выдохнула, слушая спокойное дыхание своей первой подопечной. Она очень боялась родильной горячки, но, похоже, сам Бог помогает ей сегодня.

***

              — Я останусь с твоей хозяйкой до утра, — сказала Марфа Аксинье, когда та размышляла, что ей теперь делать с этой девицей. – Послежу за ней.

              — Я и сама последить могу, — проворчала Аксинья. Она знала свою голубку с малых лет, нянькой ее была, неужто пигалица какая-то лучше нее проследит.

              — Тогда давай вдвоем последим, — согласилась Марфа. Она почувствовала, что очень устала и присела в кресло, стоявшее рядом с ложем купчихи, и прикрыла глаза.

              — Ишь, последит она, — услышала девушка ворчанье над ухом, — ну отдохни, отдохни немного. Несладко тебе пришлось сегодня.

              Аксинья укрыла Марфу плащом. Много повидала на своем веку женщина, но вот ни разу она не видела, чтобы деток через пузо вынимали, да еще и двоих.

              «Откудова им там в животе взяться двоим-то? Не иначе, ведьму у сердца Глафира пригрела», — думала Аксинья, а вслух сказала:
       — А я тебя позднее разбужу.

              Купчиха спокойно проспала остаток ночи и весь следующий день. Детишки тоже сильно не беспокоились. Марфа не забывала давать им перед каждым кормлением по капельке отвара и они жадно сосали кормилицу.

              — А ты смелая, не смотри, что пигалица мелкая, — проговорила женщина Марфе, когда та вернулась к ней в спальню из детской.

              Аксинья уже успела в общих чертах рассказать хозяйке о событиях минувшей ночи, не преминула поделиться и подозрениями своими о ведьмовской сущности пигалицы. На что купчиха ей ответила:

              -А коли и ведьма, то что! Главное, я жива осталась, и сыночек у меня теперь есть. Одного смогла, наконец, родить, может, она и со вторым мне поможет!

              – А я уж думала, все, конец мне пришел, когда брюхо у меня дыбом встало. Достойную преемницу приготовила себе Глафира. Сама-то она где?

              — Хворая лежит, — отвечала Марфа, наклонив голову, — уже с неделю не встает совсем. Сейчас указания вашей Аксинье дам и к ней пойду, волнуюсь за нее очень.

              — Конечно, конечно, — женщина понимающе посмотрела на Марфу, — она ж тебя сироту подобрала, обогрела и ремеслу своему выучила. А из здешних девчонок никого в обучение брать не хотела. Видимо, рассмотрела в тебе что-то.

              Тут в комнату жены ворвался взволнованный супруг. Он только что приехал и сразу побежал к супруге.
       — Дорогуша моя! Ну, кто у нас? – вопрошал он, обнимая и целуя жену.

              — Петруша, дорогой, сынок у нас! Долгожданный!

              — Наконец-то! Вот! А ты не верила! Теперь можно еще и братишку ему родить, — радостно засмеялся Ватутин, а жена его захихикала, опуская стыдливо глаза.

              — Это теперь невозможно, — раздался рядом ясный девичий голос.

              -Как невозможно? — купчиха злобно посмотрела на Марфу.

              — Дорогуша, а кто это? – произнес Петр Иванович, оглядывая худенькую фигурку Марфы с головы до ног.

              — Повитуха это, Петр Иванович, повитуха, — ответила ему вместо своей хозяйки Аксинья, она увидела, что ласточка ее, несмотря на ярость, вспыхнувшую во взгляде, уже утомилась от посетителей. Старая служанка стала искать предлог выпроводить всех за дверь. Но это было не так-то просто.

              — А Глафира где?

              — Занедужила сильно Глафира. Помощницу вот свою вместо себя прислала. — Аксинья специально не давала Марфе вставить ни слова. — Шли бы Вы деток посмотреть да отдыхать, Петр Иванович. Небось, устали с дороги-то. И матушке покой нужен. Травки разные пить пора.

              — Помощницу прислала, — произнес вдруг грозно купец, — и что же такого помощница натворила здесь, что моя жена мальчика больше родить не сможет? И что это еще за детки? Один сын у меня должен был быть! Один!

              Он вскочил с постели жены, вцепился в Марфу и стал трясти ее, не обращая внимания на крики жены и слуг.

              — Говори, пигалица. Что ты здесь наделала? – орал он.

              — Петр Иванович, бывает, что рождаются двое деток сразу у женщин, — пыталась объяснить ему Марфа, — а у Вашей жены ходы для детей не открылись. А я сделала все, чтобы спасти ее и Ваших детей.

              Но купец ее не слышал, швырнув Марфу в угол, он стремительно вышел из спальни, лишь процедил сквозь зубы:
       — В чулан ее! Завтра с ней разберусь.

              Глава 2.

              Слуги подхватили Марфу и потащили в чулан. А купец направился в детскую, где кормилица как раз закончила кормить мальчика и уже хотела, было, взять в руки девочку.

              Увидев хозяина, она расплылась в улыбке:
       — Петр Иванович, детки-то у вас какие замечательные, и сынок, и доченька! – проговорила она. – Кушают хорошо! Вот сынок ваш уже откушал и заснул, хотите взглянуть? А доченька пока не спит, ее очередь кушать.

              Для кормилицы не было удивительным рождение двух детей сразу, потому что она сама была из двойни, и где-то в далекой деревне жила ее родная, как две капли воды похожая на нее сестра. Но она никому об этом не рассказывала.

              — Дай мне пацана сюда, — скомандовал Петр Иванович.

              – Хорош, хорош! – произнес он, разглядывая младенца. – Славный парень будет!

              — А доченьку? Доченьку посмотрите? – Кормилица уже взяла ребенка в руки и поднесла к купцу.

              — А это ведьмино отродье в церковь снеси, да батюшке расскажи, что ее нам подбросил в родах сам дьявол! – Лицо купца скривилось от отвращения. — Пусть там сами решают, что с ней делать.

              — Что, Петр Иванович, почему дьявол подбросил-то? Смотрите, какая девочка чудесная! – Попыталась переубедить хозяина кормилица.

              Но купец был не преклонен:
       — Не может одна баба двоих детей сразу родить! – проговорил он. – Не по-божески это! От лукавого. Отнеси ее сейчас же. А то, я смотрю, она околдовать тебя пытается! Еще и сыну моему навредит.

              Кормилица хотела было рассказать купцу, что она сама тоже из двойни, но после таких слов передумала.

Со слов одной пожилой женщины…

Маланью в нашей деревне знали как первоклассную повитуху. Почти все местные детишки с ее помощью на свет появились. До районной-то больницы несколько часов езды, пока доберешься — десять раз родить успеешь, а Маланьюшка тут, под боком, всегда помочь готовая. Детей своих у нее не было, Бог не дал, муж помер давно, вроде как ничего, кроме любимого ремесла у нее в жизни и не осталось. А дело свое она знала.

Случилась в нашей семье беда. Сестрица моя девятнадцатилетняя, Сонюшка, забеременела от женатого мужчины. «Нагуляла», — как тогда говорили. Мужик тот видный был, в деревне его уважали, да и в колхозе человек не последний. Семья у него к тому моменту немалая была: шестеро детишек подрастали. В общем, обрушился на нашу Соню народный гнев. Пальцем в нее в ту пору только ленивый, да глухой не тыкал. Жена того мужчины так и вовсе за волосы драть приходила. А она ничего, держалась. Да и что же тут поделаешь, полюбила, доверилась, а оно вон как вышло-то. Благо, батька с мамкой у нас добрые были, со двора не прогнали, жалели даже, поддерживали.

Вот пришла Сонюшке пора рожать. На дворе вечер поздний, темнотища, хоть глаз выколи, да и зима, вьюга свирепствует — в общем, о больнице и речи не шло. Пригласили Маланью. Та явилась быстро со всем своим оборудованием, всех нас из комнаты прогнала (хочу, мол, с роженицей одна остаться, чтобы вы тут не мешались!). Соня за стенкой кричит, надрывается, а мы все в горнице столпились. Ждем.

И тут слышу я, что в дверь входную кто-то стучит. Громко так, отчетливо, ни с чем не спутаешь. Кого это, думаю, принесло на ночь глядя? Не иначе жена отца ребеночка опять скандалить заявилась, вот уж нашла время, ничего не скажешь! А семейство мое сидит как ни в чем не бывало, будто окромя меня и не слышит никто стука этого. Ладно, встала, пошла открывать. Отпираю, значит, дверь-то, а за ней никого. Темно, холодно, снег валом валит, и ни души. Стою, рот раскрыла, не знаю, чего и думать… И вдруг чувствую, как мимо меня кто-то прошел. Вот ей-богу не поверите: нет вроде никого, а ощущение такое, что кто-то невидимый в дом проходит, даже как будто меня слегка коснулся. Страшно мне стало как никогда в жизни! Я дверь заперла и со всех ног обратно, в горницу, к своим. Рассказывать, конечно, ничего не стала, не до того им было, чтобы мои сказки слушать.

Сидим дальше, ожидаем. И тут вбегает к нам Маланья, вся взъерошенная, напуганная, глаза безумные. Забежала, и сразу в угол к иконам. Рухнула на колени и давай кричать: «Господи, прости… Не убивеца я… Не убивеца…. Не буду, не могу… Господи, спаси, сохрани и помилуй!». Мы к ней, давай расспрашивать, что приключилось. А она на ноги вскочила и снова в комнату к Сонечке.

У сестры мальчик родился. Крупный, голосистый — настоящий богатырь! Как все успокоилось, мы Маланью в горнице посадили, чарочку ей поднесли и снова спрашивать начали, чего это она к иконам ринулась. Тут уж она не сдержалась и рассказала:

«Была я тогда совсем еще молодая. Мать меня повивальному делу обучила. Поначалу я ей помогала, а как она померла, сама стала детишек принимать. То ли Боженька меня каким талантом наградил, то ли мамка постаралась, но получалось у меня это очень хорошо. Бабы даже шутили, что тебе, Маланьюшка, на доктора бы выучиться.

Так вот, жила тогда в нашей деревне девка Варвара, которая, ну вот вроде вашей Соньки, от женатого понесла. Мужичок был зажиточный, семейство большое. Позорили все Варьку, мать дите вытравлять заставляла, а она ни в какую: рожу и все тут. И вот однажды, когда у девки-то уж пузо на нос лезло, заявилась ко мне жена мужика того.

— Ну, — говорит, — Маланья, ребенка Варвариного поди ты принимать будешь?

— А что ж, хоть бы и я, — отвечаю, — мне то что, я вон скольким помогла народиться, и этому, даст Бог, помогу!

Она глазами от злости сверкает и говорит:

— Не надо ему родиться, ох, не надо! Муж говорит, что Варьку любит. Уйти к ней грозится, как только дите появится. Я тебе сколь хошь заплачу, только сделай так, чтобы ни потаскухи этой, ни ребенка ее на свете не было.

Я поначалу испугалась, прогнать ее хотела в три шеи, а потом задумалась. Ведь я же в ту пору замуж собиралась, деньги на свадьбу ой как нужны были. А сделаю все, как она просит, никто ж не дознается: мало ли, от чего баба при родах помереть может. Да и кто разбираться-то станет? Родителям может и легче, избавятся от позора на свои головы.

В общем, согласилась я. Вышло все благополучно, никто даже не подумал, что я к Варвариной смерти руку приложила. Только, видать, права пословица — как аукнется, так и откликнется. В жизни моей все с тех пор кувырком пошло. Жили с мужем чуть не с самой свадьбы как кошка с собакой. Я надеялась, что как детишки пойдут, все наладится, да куда там, не рождались у меня детки, как не старалась. Муж корил меня за это, говорил, что не нужна я ему пустая. Уйти собирался, но не успел, погиб — грозой его убило.

Осталась я вдовой. Мужики сватались ко мне, конечно, но я их всех гнала. Решила: поделом мне, буду одна век вековать, может хоть грех свой искуплю. Работала по-прежнему, никому в помощи не отказывала, стольким малюткам родиться помогла, уж и не сосчитать. А Варвара у меня из головы все не шла. В снах часто мне являлась, а иногда проснусь средь ночи и вижу будто она передо мной стоит. Не знаю, казалось ли, нет ли.

Спросите, чего я об этом? А вот чего… Притащилась ко мне с месяц назад Настасья — ну, жена того, что Софью вашу обрюхатил. Зашла и прям с порога мне в ноги кинулась: помоги, мол, Маланьюшка, сил моих больше нет. Сказала, что Егор, муж-то, ее с дитями бросить хочет, к Соньке уйти. Жить де без нее не может, извелся весь. В общем, стала просить, чтобы я разлучницу и ребенка ее извела. Уж какие слова говорила, как плакала, и не передать! Даже не знаю, как ей и убедить-то удалось, но уболтала она меня, дуру старую. Вот истинный крест, казалось тогда, что правильно это, что сама Сонька виноватая — нечего мужика чужого из семьи уводить.

И вот, осталась я, значит, с девкой вашей в комнате одна. Софья по кровати мечется, в схватках заходится, а я тряпку взяла и думаю: сейчас лицо ей накрою, подержу и сделано дело — задохнется она. Склонилась уж над ней, и тут вдруг слышу будто дверь позади меня скрипнула. Испугалась, обернулась и обомлела: стоит передо мной Варвара. Белая вся, как полотно. Глазищами своими на меня таращится и шипит сквозь зубы: «Не смей! Не смей!». Бросила я тряпку и вон из комнаты. В голове прям в секунду все перевернулось: как я могу, что я делаю… Зареклась ведь зло творить, а сама…»

Не стали мы Маланью корить. Покаялась все-таки, не загубила живую душу. И про ту, старую, историю смолчали, не рассказали никому. Сделанного не воротишь, а ей до конца дней и так маяться. Сонечка наша быстро оклемалась, сынишкой занялась, мать из нее хорошая получилась. Егор к ней долго еще ходил, в любви клялся, обещал из семьи уйти, да не приняла она его, не хотела счастья ворованного. А через два года посватался к ней один молодой вдовец, хороший человек. Вышла Соня замуж и уехала от нас в соседнее село. Ну, а я думаю: слава Богу, что я тогда Варвару в дом впустила…

А прошлое кажется сном…
вместо пролога

Эту смешную девчонку зовут Лида. Помню, она осталась тогда в классе доделывать работу. С ней осталась её подружка, молчаливый ангел с косичками. Они разговаривали вполголоса. Вернее, говорила Лида. Ангел молчал. Её голос по ходу рассказа был то тихим, то громким, то монотонным, то эмоциональным. Я невольно прислушалась, готовясь к завтрашнему утреннему уроку. Разговор всё больше впечатлял меня, и незаметно для себя я закрепила на мольберте чистый лист бумаги, взяла уголь и начала рисовать, украдкой поглядывая на девчонок…

Лида рассказывала об одноклассниках из обычной школы. Юные сплетницы где-то переходили на шепот, смеялись. Лида, не выпуская из рук карандаш, время от времени дирижировала им по ходу повествования:

– Ольга все время врет. Прикинь? То у нее с Витькой Филимоновым, то у нее с Тёмой Зайцевым… Про Филимонова молчу, но уж про Зайцева не надо! Оля и Зайцев?!! Не смешите меня…

А у Ксюхи с этим, как его, помнишь, черн…я-я-я-виньким, ну, может, да, чё-то было. Иначе, зачем бы он ей тогда в рюкзак с учебниками напихал этих тюльпанов? А когда она все повыкидывала прямо в коридоре, техничка ее чуть шваброй не убила. Вот ржачки было! Ага? Мы еще прикалывались, что это он у папани на рынке тиснул букетик. Любовь!

…Кстати, что за привычка – цветы таскать? Не понимаю! Лучше на ногти потратиться. Тебе, блин, надо, чтоб твоя любимая краше всех была?

Вот привязался ко мне этот Красенко в прошлом году. Скажи? Куда не пойдешь, везде это недремлющее косое око… Ну, чё ты смотришь?!! Я те чё, Самсунг последней модели? А в походе этом дурацком все хватал мой рюкзак, будто я сама не в силах. Один раз за руку взял… До сих пор дрожу, как вспомню: такой рукой, наверное, водяной из болота за горло хватает и на дно тащит… Холодная… мокрая… дрожащая… В общем, отстой…

Вот пра-пра-бабушка моя, Анастасия Юрьевна, когда мне лет десять было, рассказывала маме, а я тоже слушала, прикинь, сериал снять – Бразилия долго отдыхать будет. В общем, когда ей тоже было шестнадцать, влюбилась она в одного парня. Это сейчас ботаников гнобят. А раньше, когда все поголовно неграмотные ходили, ботаники – на вес золота. Вот и этот ее Алешенька, беленький, голубоглазенький, все какие-то опыты ставил зимой: цветной лед делал и украшал им снеговика. А они, дуньки деревенские, (представляешь?) смотреть ходили, рот разинув. Вот она и втрескалась. Ну, и он в нее тоже. Прабабка-то моя по молодости, говорят, красавица была, хотя по фотке непонятно. Похоже на плакат «их разыскивает полиция»…

Потом они вечерами у кого-нибудь на дому дискотеку устраивали, правда, из музыки только гармошка да балалайка… Ты это себе представляешь? Интересно на это было бы посмотреть… Хотя Анастасия Юрьевна говорила, расколбаса не было, они там под музон шили чё-то. В магазине только ткань рулонами. И портнихи наперечет. Так что сами шили и юбки, и блузки, и пальто, и шубы даже. Вот они шьют сидят и поют… Представляю, я бы на дискач со штопкой или вязанием заявилась!.. Вот, шьют, кто что: кто шубу, кто топик. А тут парни пришли. Какой им там интерес – непонятно. Но, говорит, приходили, сидели, слушали… Ну, в общем, тогда ничего нельзя было. Целоваться, обниматься, а тем более… Застукают – с живых шкуру снимут. Вот дремучесть-то была!

Короче, Леха этот белобрысый, химик, сидел и пра-пра-бабку насквозь сверлил своими голубыми сверлами. И так неспешно это года два продолжалось. Опыты, вечеринки с пошивом… Гляделки – сверлилки… Когда они успели про любовь поговорить – она не помнит… Сильно старая… Но вот успели… И решили как-нибудь пожениться. Вот Леха закончит свой химический лицей, или колледж, уж не помню, заберет свою Настю, и они куда-нибудь свалят. Не за границу, конечно. В другой город, где их никто не знает. «Только, – говорит, – Настюша, милая, потерпи».

Она и ждала. Приданое себе всё нашила. А летом он учебу закончил, диплом обмыл и на работу устроился, на завод, в химическую лабораторию. И такой радостный ходил, будто путевку бесплатную в Диснейленд выиграл. А любимой своей все гнал: «Вот-вот поженимся и уедем».

А потом раз – и нету Лехи. Пра-пра-бабка думает – кидалово. День, два, неделю его нет. Потом пришел… Бледный, как наркоман в ломке. Молча посидел, повздыхал. «Прости, – говорит, – Настенька, отец заставляет жениться на дочери управляющего завода. А ей, этой Феоние Полуэктовне, почти тридцатник». Ясно, какой идиот добровольно возьмет себе в жены Феонию, да еще и Полуэктовну? Согласись? «В общем, – говорит, – капкан почти захлопнулся. Если чудом выкручусь – сбежим… Если нет – прости за все».

Пра-пра-бабка выла неделю… Подружки со сплетнями, как желтая пресса: как там к свадьбе готовятся, какие наряды этой Фене заказывают, какие продукты, какое меню в этом «рэсторане», где новобрачные жить будут, сколько приданого… Во-о-т…

А в день свадьбы утром Леха на работе, у себя в лаборатории, выпил какой-то химической гадости… То ли купоросу, то ли ртути…

Лида замолчала. Несколько минут смотрела перед собой, будто ничего не видя. Рука с карандашом зависла в воздухе. Подружка не торопила её. Терпеливо ждала.

– Лет пять прабабка ни на кого смотреть не могла. Потом ее отец, мой пра-пра-пра-дед Андрей Егорович (ни фига себе предок! Одной ногой в первобытном строе!) тоже устал на неё глядеть, да и выдал замуж за моего прадеда, и слава Богу. А то бы где я сейчас была? Согласись.

…Хотя тоже, пра-пра-бабке верить! Она ведь сильно старая была… Слышала плохо. Ей тогда без году сотня стукнула… Революцию не помнит, войну смутно… Про перестройку, демократию, компьютер – вообще не поймет, про чё речь… Про ЕГЭ думает, что это баба-яга детям загадки загадывает. А про Леху своего, про ботаника голубоглазого, все помнит, как будто вчера расстались…

Телега жизни

– Ба! Чего эта ворона так раскаркалась?

– Это не ворона, а ворон.

– Какая разница?

– Большущая. Вороны в городе живут, кормятся рядом с человеческим жильём. А ворон живет в лесу, подальше от людей. И живет дольше вороны. Долог его век. Чего только не бывает на том веку. Дороги зарастают и новые торятся. Люди уж про то и не помнят. «Только ворон всё сидит, всё видит… Только он и помнит, как пройти…»

– Да ничего он не помнит, сидит, как чучело.

Ворон покосился на меня круглым красным глазом и снова подал свой противный скрипучий голос.

– Не надо обижать птицу. Тем более, не он к тебе, а ты к нему в гости пришла. Старый ворон, седой. Он, небось, твою прабабку Саню помнит, когда она сюда ещё девчонкой по ягоды бегала…

Историю про Саньку – так звали в детстве мою прабабушку – и её подругу Нюту мне много раз рассказывала баба Катя, дочь той самой Саньки. В то время мы жили в Средней Азии, в небольшом зелёном городке. В летние каникулы родители отправляли меня в Асафьев, к бабе Кате, а сами ехали к теплому морю, отдыхать от работы, семейных забот и меня.

Дом бабы Кати стоял на самой опушке огромного сумрачного елового бора. Елки стояли плотной стеной и казались неприступными до той поры, пока баба Катя не повела меня знакомыми ей с детства тропами в этот загадочный лес. Вместе с бабулей я пропадала в нем целыми днями. Мы бродили в чаще, выходили на поляны, взбирались на пригорки, пили прохладную воду в чистых ручьях, поросших малинником и смородиной. Собирали ягоды, грибы, травы.

Бабушка знала места в лесу так, как если бы на елках и берёзах были развешаны указатели «налево», «направо», «прямо». Шли, не задумываясь, не боясь заблудиться. И разговаривали. Вернее, говорила баба Катя. А я слушала, время от времени задавая ей вопросы. Рассказывать она умела. Я и плакала, и смеялась, будто всё рассказанное со мной происходило. Иногда за разговорами забирались в такую чащу, где неба не видно было сквозь ветви елей и сосен. Историю про Саньку и Нюту тогда я услышала впервые. Потом записала её, чтобы не забыть подробности. Как выглядела прабабушка, сказать трудно. Маленькая, пожелтевшая и потрескавшаяся от времени фотография курносой девчонки в длинном светлом платье – всё, что у меня было… Узорчатый платок повязан, как пионерский галстук, хотя о пионерах она тогда ничего не знала. Девочка смотрела на меня выжидающе и удивленно. Такой я себе её и представляла. И ясно слышала её голос, будто она сама рассказывала мне свою историю…

1913 год

В то лето на заимку отправили Саньку. Отец работал в заводе, брат Алеша учился в реальном училище. А Соня с Володей – у них уже свои семьи были. Кроме нее, некому. Хочешь – не хочешь, собирайся без разговоров. Конечно, малость боязно было одной, в лесу. Но коль родитель велит – слова «не хочу» с языка не сорвутся.

Хозяйство не богато – корова, телка с бычком, овец пять голов. Утром напоил, выгнал, днем прямо на выгоне воды налил, вечером загнал, подоил… А было Саньке в ту пору двенадцать лет.

Бросил отец в телегу мешок ржаной муки, узелок с солодом, спичками, солью. Собралась и Санька, поехали. Заимка Чеверёвых как раз за Ильинкой была. Ехать далеко, идти – еще дольше. Привез отец, сгрузил: «Оставайся с Богом». Алеша, брат, встретил. Он скотину стерег. Ее еще третьего дня они пригнали вдвоем со старшим братом Володей.

Отец Саньку сгрузил, Алексея посадил:

– Да, мать велела передать – солод старый, бросовый. Меси только скотине. Тебе хлеба пока хватит, а там ишшо привезу. Ннн – о – о , – дернул вожжи. С тем и уехали.

Заимка была крепкой: изба, загон, скотнушки… В избе Санька печь затопила, чтобы сырым не пахло. Давно тут никого не было. Алеша, видать, на сеновале ночевал. Ну, вот, осмотрелась она немного – пошла скотину проведать. А что ей сделается? Гуляет себе, жует в загоне. «Вот тебе и суседи, и товаришши».

Любопытно стало Саньке, кто нынче хозяйничает у Митриных, она и пошла посмотреть. А митринская заимка от чеверёвской недалеко стояла. Вот идет она, мечтает: хорошо бы, если б подружка Липа! То-то отрадно. Хоть будет с кем вечерами перемолвиться. А то и петь станут, как бывало… А подошла к избе: на вот! Бабка Федосья на завалинке сидит, вяжет чего-то, только спицы лязгают. Да-а-а. Веселого мало. С бабкой не поговоришь про юбки – бантики, не поиграешь в салки, искупаться на речку не сбегаешь. Да и петь бабка не горазда, голос подводит. Но Санька виду не подала, подошла. Поздоровалась. Как-никак, живой человек. Хоть словом перемолвиться есть с кем, и на том спасибо.

– А-а-а…Санечка. Знать-то, нынче ты у меня в суседях? Вот и ладно. Все веселей, – бабка говорила, не поднимая головы. Только довязав ряд, сложив спицы, посмотрела на гостью.

– Ну, как тятенька? Здоров?.. Он у вас мужик справный, баской. А маменька?.. Все хворает? Уж больно тонкой она кости уродилась, вроде как не от нашенской бедноты.

Тут на крылечке митринского дома вдруг появилась девица, которой Санька раньше никогда не видела. Годами, вроде, как она и Липа. А, может, чуть старше. Но с виду чудная. Как на праздник выряженная. «Вот уж расфуфырилась. Кто такая?» – подумала Санька. И тут же услышала голос бабки Федосьи.

– Вот и наша Нюточка, наша красавица. Ты, Санечка, прими ее в подружки. Когда по ягоды сходите, когда на речку. Вечером приходи, рукодельничать станем. Нюточка такую шаль небывалую вяжет, поглядишь.

– Ага, – промямлила Санька, и побрела восвояси. «На кой мне ваша Нюточка? Вырядилась, гляди ты, королевишна! Кто тебя тут видит, на заимке-то?..»

И все же по вечерам, как управится со скотиной, молоко процедит, по кринкам разольет, в холодный погреб составит да приберется, бежала она на митринскую заимку. Бабка еще возилась. Санька с порога принималась ей помогать. Нюточка тоже старалась, но выходило у неё неловко, неумело. И бабка отодвигала её от работы, будто жалела. Санька все понять не могла, отчего это. А когда стали вечерами рукодельничать, да разговаривать о том, о сём, тогда и понятно стало: Нюточка, и впрямь, не чета была деревенским.

Родители Нюты – люди благородные, богатые. Жили в самой Москве. А тут беда случилась – мама у неё умерла. Отец в горе тоскует день и ночь по супруге. И Нюточка, девочка хрупкая, с расстройства тоже в горячку впала. Пролежала так она больше месяца. Отец нанял докторов, чтобы дочь на ноги поставили. Нюточку в чувство привели, но посоветовали отправить заграницу. Дочь везти, значит, и отцу ехать, а у него дела важные в городе. И решил он отправить Нюту в Асафьев, к двоюродному брату покойной жены, Митрину Степану Афанасьевичу, отцу Санькиной единственной подружки, Липы. Там, мол, и деревенский воздух, и покой, и пища правильная.

Степан Афанасьевич, был человек грамотный, деловой. Семья его, по местным меркам, жила богато. Правда, хозяин дома бывал редко. То в конторе пропадал, то в лавках товар считал, то в дальние уезды ехал за тем же товаром. Зато мог ни в чем не отказывать ни жене Пелагее Семеновне, ни дочке Липе, ни сыну Артемию. А Липа с Артемием еще и в гимназии учились. Туда только те и поступали, у кого лишние деньги водились. Санькины родители наскребли только-только, чтобы Алешеньку учить.

Привезли Нюточку к Митриным на оздоровление, и приставили к ней в няньки бабку Федосью, матушку Степана Афанасьевича. На заимку ни та, ни другая ехать не должны были. У Липы в гимназии занятия вот-вот должны были закончиться. Она бы и поехала. Да Нюточка сама напросилась:

– Ой, как хочется в лесу пожить, чтоб вокруг только лес и небо!

Чудная она, таких Санька раньше не встречала. Всё разглядывала, про всё спрашивала, а к делу не приучена. Потому и бабка Федосья ее от работы отодвигала, да та сама лезла во все дела – не отгонишь. Ну, стали ей доверять что-нибудь посильное, чтоб отвязалась. Где воды нальет курам да гусям, где подойник в избу донесет. А уж рукодельничать она была действительно мастерица. Ее маменька сызмальства учила и вышивать, и вязать. У деревенских денег на обновки нету, что сами себе сошьют–свяжут, то и носят. А она чисто для удовольствия, потому как папенька ей одежду у лучших портних в Москве заказывал.

Санька с бабкой Федосьей вечерами сядут вязать или прясть, пока совсем не стемнеет. И Нюточка с ними. Санька приглядывалась к её рукам да сама пробовала узоры кружевные повторять. Только ниток не было у неё таких, какие Нюта из Москвы привезла. Овечья шерсть толще, да грубее. Не выходило, как у Нюты, потому Санька сильно досадовала.

Лето вошло в силу. Жара установилась сильная. Коровы все в тенечке полеживали, да пожевывали. Раз в три дня приезжал отец, а то вместо него брат Алеша, забирали молоко из холодного погреба, привозили муки да солода. Из бросового солода, что первый раз привезли, Санька должна была печь хлеб на корм скотине, но неожиданно для неё самой, он вышел такой ноздрястый да пахучий, что диву далась: с чего это? Потом решила: видать с того, что мама учила солод в теплой воде расстаивать. А где там теплая вода на заимке? Да солод бросовый, да все одно вся выпечка на корм скоту пойдет. Чего мудрить? Вот Санька и замочила солод холодной водой и забыла про него чуть не на весь день. Когда уж пенная шапка из миски на шесток попёрла, она и спохватилась. Пришлось квашню ставить, да всю ночь ее подмешивать. Часам к десяти только управилась с ней. И так радовалась румяным пышным булкам, что прямо гордость распирала. А когда отцу показала, тот велел:

– Заверни-ка в тряпицу чистую пару караваев. Поеду, матери нос утру. А то солод ей, вишь, бросовый…

Когда приехал в следующий раз, усмехаясь, рассказал:

– Вот уж поддели мы ее, так поддели. Полдня не унималась, все ахала, да слезы утирала. Булку прижмет к лицу, целует да приговаривает: «Ручки вы мои золотые, дитятко мое разумное, дай Бог тебе счастья на веку»…

Санька была довольна.

Работа работой, но так хотелось на речку или в лес сходить. Видели, как мимо заимки бабы проходили. Должно быть, на разведку. Обратно шли, бабка Федосья спросила:

– Ну, чё? Нашли чего?

– Да так, малость земляники, да малость малины

А та «малость» в корзинке из-под тряпицы горкой вздымается. У бабки Федосьи глаз наметанный: «Прибедняются. Видать, пошла ягода. Молчат, не хотят места выказывать». И решила она Саньку с Нюточкой отпустить по ягоды. Мол, сама потихоньку со скотиной управится. Только велела далеко не заходить и поглядывать на горелую сосну. Недалеко от Митринской заимки стояла высоченная сосна, в которую молния ударила. Макушка обгорела, хлынул ливень и потушил огонь. Но с тех пор она торчала над лесом, как рука бабки Федосьи, старческая, скрюченная, рабочими темными жилами перевитая, к небу протянутая. То ли небу грозила, то ли на небо показывала. Ее отовсюду видно. Лес тут все по горам да холмам. Вот со взгорочка, либо с дерева какого поглядишь – ее и видно.

К знакомому малиннику шли весело, болтали о пустяках. И собирали споро. Санька, не сходя с места, пол лукошка набрала. Стали к дому продвигаться. А малины видимо-невидимо. Так увлеклись сбором, что не заметили, как прошли Осокин лог, за которым лес был уже не казённый, а хозяйский. Девчонки спохватились и поспешили к дому.

Так бы, может, все и обошлось, да видно в тот день кто-то свыше крепко на них рассердился. Не успели через лог перейти, лесничий попался навстречу. Схватил он их за косы и потащил за собой, приговаривая: «Кто вам разрешил тута малину брать?». Санька залепетала, мол, не знали, что спрашивать надо. «Ишь, овечки какие! Не знали они. Вымахали дуры, а не знают, что лес хозяйский. Афанасия Наумыча Осокина лес! Стало быть, и малина его». Им бы, тетёхам, отдать ему малину да повиниться, а Санька возьми да шваркни его лукошком так, что вся малина прямо в его дремучую бороду полетела. Лесничий, здоровенный мужик в дождевике, с ружьем за плечом, так и замер от неожиданности. А Нюточка не удержалась – прыснула и от смеха чуть не с ног повалилась. Тут и рассвирепел мужик! Не думали девчонки, что все потом такой бедой обернется. Лесничий в сердцах крепче ухватил их за косы и поволок к уряднику в Белянку – соседнее село.

Пока толковали взрослые дядьки, Нюта с Санькой сидели на бревнах возле урядниковой избы. Думали, потолкуют да и отпустят. Ан нет. Потом уже слышали девчонки от взрослых – мол, время смутное, от начальства приказ пришёл – всех подозрительных везти в уезд. То ли лесничий решил, что малолетние разбойницы очень подозрительны, то ли просто хотел их посильнее напугать, только Саньке с Нютой пришлось отправиться к исправнику.

Рядом с девчонками ждали своей участи еще двое арестованных: дедушка седенький, благообразный, в белой просторной рубахе, подпоясанной витым шнурком ( за что его?). И парень хмурый, босой, лет двадцати пяти. Посадили всех в телегу, урядник с вожжами, лесник рядом. И покатили…

Нюточка поначалу все плакала, да канючила: «Дяденьки, миленькие, отпустите, нас родители заругают…». Урядник с лесничим ехали, о своем переговаривались и на арестантов никакого внимания не обращали. Потом и Нюточка затихла. Уснула. Вымоталась. А Санька едет и думает, как ее мама с отцом искать примутся. Как братья по лесу рыскать станут. Небось, подумают – то ли в болоте утопла, то ли волк загрыз. А про уезд и не подумают. А вот бабка Федосья может и совсем занемочь, старая ведь, сердце слабое. За Нюточку горевать станет – оно и не выдержит.

Ехали весь день. К вечеру въехали в деревню. Урядник правил лошадью – будто домой ехал. У большой, крепкой избы, почти у самого края деревни спрыгнул с телеги, в окно постучал. Вышел босой мужик в одних подштанниках. Видать, уже спать налаживался. Только глянул на урядника – забегал, ворота отпирать стал. Всех арестантов под замок в сарай, а сами – в избу.

Утром, чуть свет, всех подняли, опять в телегу. Поехали. По дороге Санька с Нютой, да и дед тоже, долго носами клевали. Когда проклевались – солнце уже высоко, а телега все катит и катит. От дома все дальше и дальше. Затосковала Санька, слезы навернулись. Дед увидел, обнял за плечи, погладил по голове…

Полуденное солнце разморило путников. Лесничий дремал, лежа на телеге, укрывшись своим дождевиком. Урядник сидел, опустив голову и бросив вожжи. Лошадь замедлила шаг. У Саньки сердце расходилось, того гляди – выпрыгнет. Чем дальше, тем хуже. Совсем она духом пала. Уж и не чаяла больше мать–отца увидеть…

Нютка же не переживала. Мало того, что за всю дорогу больше не всхлипнула, так еще спрашивать принялась: «А эта деревня как называется? А это что за трава? А та дорога куда ведет?». Лесничий прикрикнул: «Умолкни!». Нюта замолчала, но любознательность взяла верх, и она потихоньку стала деда выспрашивать.

Санька тоже на деда поглядывала, вроде как защиты искала. Он в ответ глазами помигивал, мол, ничего, авось обойдется.

Ехали полем, свернули в рощицу. Чувствует Санька – дед тихонько так в бок толкает. Глядит, думает, может от тряски дорожной? Нет, это дед нарочно, незаметно старается. Санька на него аж глаза вытаращила. А дед лицом не дрогнул, глазами на дорогу показывает: прыгай, мол. Тут обочина шла, поросшая травой чуть не в рост человека. Вот дед и стреляет глазами, мол, там и схоронишься.

Мысли у Саньки вскачь понеслись: «Как же? – думает, – А лесничий? А урядник?.. Вдруг заметят?.. А Нюточка?.. А не заметят, потом с деда шкуру спустят, что не углядел… Господи, чё делать-то?!.». Пока мысли скакали, Санька и не поняла, как вместе с Нютой в канаве оказалась. Нюта быстрей сообразила, спихнула Саньку с телеги в траву, сама спрыгнула и рот ей зажала, чтоб, чего доброго, не шумнула ненароком. И, провожая телегу взглядом сквозь травостой, перевела дух: служивые, каждый на своем месте, не проснулись. Так и скрылись за поворотом.

Лежат Санька с Нютой в канаве, травой, будто занавеской, от дороги отгороженные. Затихли, словно корнями вросли. Долго лежали, прислушивались – не хватятся ли? Не повернут ли назад?.. Вдруг, того гляди, сзади подкрадутся… и…

Тут на весь лес так эхом хлестануло, будто кто бичом над ухом щелкнул. У Саньки ноги от страха отнялись. Думала – вот они, мучители, вернулись, подкрались… Теперь как мух переловят…

Саньке казалось, что у нее даже волосы свело от страха… И вдруг… что за наваждение? Нютка в голос хохочет до слез, до икоты, по земле катается… Санька огляделась: лесника с урядником нигде не видно. Откуда тогда этот звук? Этот щелчок бича?.. И чего это Нютка так взвеселилась?.. Нашла время, скаженная.

– Это я хлопнула. Овод цапнул, зараза… А ты бы лицо свое видела, – хохотала подруга. – Не могу-у больше-е-е…

Нютка утирала слезы. Ну, тут и Саньку прорвало, вместе смеялись, пока не выдохлись… Успокоились. Полежали в тишине, глядя на узкий клочок посеревшего неба, что распялен был на верхушках деревьев… Поскрипывали стволы высоченных сосен, где-то слышался мерный стук, будто рубили дерево. «Где мы, куда идти?».

– В какой стороне Асафьев? – спросила Санька. Нюта поднялась, вышла на дорогу, посмотрела в одну сторону, затем в другую:

– Телега туда уехала?.. Значит, нам сюда! – махнула она рукой в противоположную сторону.

Санька тоже вышла на дорогу. Они постояли, будто готовясь бежать, и… впрямь побежали. Не сговариваясь, и чем дальше, тем бодрее. Казалось, сейчас за тот поворот завернут и… вот она – полянка–погорелка, с которой уже и Митринская заимка сквозь редкие березы виднеется, а там и до Чеверёвской рукой подать. И сердце тревожно колотилось. Домой хотелось нестерпимо, и страх наступал на пятки.

Не заметили, как стемнело. Дорога все больше тонула в сумерках. С трудом различая друг друга, спотыкаясь, они продолжали торопливо идти. Уже когда темень, как масло, сгустилась, пошли шагом, ойкая и вскрикивая: то подол за ветку зацепится, то паутина на лицо налипнет. Страшно идти через лес ночью. Но стоять еще страшней… Темнота с каждым мгновением становилась всё плотнее.

Собачий лай еле-еле выбился из скрипов и шорохов леса и девчонки повернули на звук. Там мерещились тепло и уют человеческого обиталища. Знать, деревня недалеко. Сердце затрепетало, будто вот уж и дом… Где там?.. Еще чуть ли не час в темноте шарахались, пока сквозь деревья заметили огоньки, похожие на светлячков–заморышей.

Темнота не исчезла – расступилась. Как узор на черном платке, обозначились блеклые огоньки внизу и звезды вверху. Небо прояснилось. Тени крон сосен и берез, сквозные и бахромчатые, вдруг сменились плотной угловатой тенью, в которой угадывалась избяная крыша.

Подошли, стукнули в окошко. Есть кто в доме, нет ли?.. Выглянула баба, лица не разглядеть – белесый блин, а по голосу вроде молодая.

– Кто там?

– Ночевать пустите?

– А много ли вас?

– Я да Нюта

– Айда, заходите… Сейчас отопру ворота.

Баба была грузная, неповоротливая, хоть и не старая. С крыльца спустилась – задохнулась. В избе тепло пахло овчинным тулупом, варёной картошкой и настоем богородской травы. Хозяйка, не зажигая свеч, прихватила подолом печную дверцу, приоткрыла ее. В комнате развиднелось. Баба в длинной исподней рубахе, простоволосая, села за стол, сдернула рушник, под которым стояли миска с картошкой и кринка молока.

– Вечеряйте, да на печь полезайте. Там тулуп, на него и укладывайтесь. А укрываться незачем, натоплено, – сказала она и ушла в соседнюю комнату. Слышно было, как она там ворочалась на скрипучей кровати, вздыхала и приговаривала:

– Матушка Соломонея, возьми ключи золотые, открой ворота костяные рабе Божьей Таисье… Ох-хо-хо, Пресвятая Богородица, прости меня, грешную, и помилуй…

Сквозь деревья тянулась рука, загорелая, волосатая, с зазубренными ногтями. Санька уворачивалась, пряталась за деревьями и кричала: «Чего надо? Не трожь!». Потом, изловчившись, со всей силы шлепнула по этой бесконечной извивающейся руке и услышала дикий, почти звериный крик… Очнувшись, она ошалело уставилась в темноту, смутно понимая, кто она и где находится. Рядом кто-то зашевелился, и Санька готова была завопить от страха, как вдруг маленькая теплая ладошка зажала ей рот и Нюта прошептала:

– Тихо…Тихо…

Услышав этот шепот, Санька чуть успокоилась. Затаив дыхание, они прислушивались к звукам в доме. В тишине мерно постукивали ходики на стене.

Тулуп, как насиженное гнездо, тянул в сладкую дрёму. Санька приготовилась снова в него завернуться и уснуть, желая только одного – чтобы во сне рука от нее отвязалась.

Но крик, страшнее прежнего, заставил их окончательно проснуться. Девчонки посыпались с печки, как горох. Влетев в комнату, куда накануне отправилась спать хозяйка, они увидели такую картину: баба в сером оконном проеме ворочалась медведицей, упиралась в стол и ревела страшным голосом, словно хотела с места сдвинуть этот стол, а он будто каменный, неподъемный.

– Что вы? Что вы? – испуганно, как заведенная, спрашивала Санька.

– Рожать буду, – простонала баба. И тут только Санька поняла, что не грузная баба, а беременная.

– Ой, чё делать-то? Чё делать? – заблажила опять Санька, забегала по избе. Нюта, не шелохнувшись, смотрела на бабу, не отрываясь, будто боялась пропустить что-то важное.

– Одна здесь будь, а другая… Ты, – показала она на Нюту, – беги в конец деревни. Там… ох… увидишь… как опята, из одного гнезда, три березы растут… А-а-а-а… Прям напротив них – дом на два окна в улицу-у… А-а-а-а… Там бабка живет, ой… ой… Пименовна… Пуповязка…

– Кто-о? – не поняла Санька.

– Повитуха-а-а-а…

Бабу переломило, она легла грудью на стол и сгребла под себя рушник и миску с недоеденной картошкой. Девочки забегали вокруг, не зная, чем помочь. А она вдруг выпрямилась и, как ни в чем не бывало, заговорила, склонив голову к Нюте и показывая пальцем в окно:

– Ты ее не кричи. Она глухая. И ходит шибко плохо. Сразу веди ее во двор, там, у забора тачка стоит. Сади ее и вези сюда. Да короб с инструментами не забудь, он у окна на лавке стоит… – баба снова легла грудью на стол и застонала.

– Да на кой она, такая-то? – завопила Санька, – Лучше кого из молодых баб поискать!

– Не дури, девка, – хозяйка подняла голову от стола, строго глянула на Саньку. Та притихла, – Пименовна еще у моей бабушки последние роды принимала. Она свое дело знает. Её к княгиням возили младенчиков принимать. Говорят, в награду чуть не сундук золота давали. Она не взяла… Уж не знаю, золото, не золото, а повозки барские за ней не раз присылали. Только ей все едино – богатая ли, бедная… Беги-и-и…

И Нютка унеслась, только ворота хлопнули. Санька села у стены на край лавки, как будто надеялась, что и ее сейчас куда-нибудь пошлют. По глазам было видно, что страшнее всего для неё было слышать, как надсадно и протяжно стонет роженица. Чтобы как-то заглушить свой страх, она спросила с укором:

– Да где ж ваш муж-то? Дети?..

– Дочек к свекрови отвезли в соседнюю деревню. А муж второго дня в город поехал, хотел оттуда повитуху привезти. Да вот нет его чего-то. Уж и не знаю, когда буде-е-т, а-а-а…

Санька подскочила, бросилась к двери:

– Я щас, щас… Нютку потороплю… Чё она там мешкает?.. – и со всех ног пустилась вдоль деревни.

Собаки лаяли из дворов, но людей видно не было. Может, еще спали. А может, кто и на дальние покосы отправился спозаранку…

Три березы из одного корня Санька еще издали приметила. А, добежав, и дом увидела, про который хозяйка толковала. Два близкопосаженных окна смотрели в улицу, а во двор дом протянулся длинными сенями, в которых почти под самой крышей были прорезаны три узеньких тусклых окошечка. В сенях было темно и тесно, кругом подвешены пучки сухих трав, от которых пахло покосом и баней. Кое-как в полутьме сеней Санька нащупала дверную скобу, потянула ее на себя и вошла в избу.

Топилась печка (чудно, по летнему-то времени!). Рядом с печью на низенькой скамеечке сидела сгорбленная старуха с седыми бровями. Длинными скрюченными, но очень ловкими, пальцами она сматывала шерстяные нитки с веретена в клубок. Нюта кричала, наклонившись над старушкой:

–… Под горой, где рябина рядом с сосной, знаете?.. Быстрее надо… Слышите? Там женщина рожать собралась. Пойдемте. Ей очень плохо… Быстрее!..

Бабка в ус не дула, нитки сматывала да губами шамкала, будто сама с собой разговаривала….

Как и говорила хозяйка, короб, похожий на большой деревянный ящик с крышкой, стоял у окна на лавке, прикрытый застиранной тряпицей – то ли простынею, то ли скатеркой. Санька схватила короб, поставила перед самым бабкиным носом.

Тут с Пименовной приключилось чудесное прозрение. Она отложила клубок в корзинку. Поднялась со скамейки и, еле передвигая ноги, зашаркала по комнате, собирая какие-то стопки стиранных выцветших тряпок. Потом натянула на себя овчинную безрукавку, и заковыляла к двери. Нюта тихо приговаривала:

– Давай, Пименовна, давай. Быстрее надо, быстрее…

Содержание (50)

Двоякие впечатления от книги. Интересно, сюжет прям закручен. Но сама структура книги странная. По сути каждая глава написана дважды. Сначала мы смотрим на события под одним углом, затем — под новым, но при этом какой-то принципиально новой информации не получаем или, например, осознания того, что Марфа молодая воспринимает события определённым образом, а Марфа из нашего времени показывает что все не так. Но этого не происходит, мы просто читаем две одинаковые главы. Т. е. задумка не отыграла так, как должна была. Лучше было бы интегрировать взгляд Марфы из будущего в текущие события Марфы прошлого

Показать 3 ответов

Наконец то я смогла дочитать,, Повитуху,,. Спасибо. Очень понравилось! Начала читать на дзене.

Замечательная история! Прочитала с большим удовольствием! Вами была проделана большая работа! Чувствуется, что материальную часть Вы долго изучали. Огромное спасибо за книгу.

странно сейчас никого не удивишь двойней и тройней

Показать 4 ответов

Спасибо! Прочла на одном дыхании! Очень ждала завершения, начинала читать ещё на Дзене. Интересно! И хотелось бы продолжения)))
Читать одно и то же дважды немного напрягало, может как то сразу по ходу сюжета озвучивать мысли Марфы Ивановны?

Интересно пишите, но один сюжет от нескольких лиц напрягает. Масло маслянное получается. Не интересно, пропускаю.

Елена, спасибо Вам за интересную книгу. С большим удовольствием её прочитала и, действительно, многое узнала.

Вот Лит нет приведен в порядок ( спасибо издательству) и я дочитала купленную 3 м. назад Книгу. ОЧЕНЬ РАДА И БОЛЬШОЕ СПАСИБО. ВСЕХ БЛАГ ВАМ ЕЛЕНА .П ШИТЕ Ю РАДУЙТЕ , Я С УДОВОЛЬСТВИЕМ ОСТАНУСЬ ВАШИМ ПОДПИСЧИКОКОМ И ПОКУИАТЕЛЕМ КНИГ.

Спасибо за интересную историю, прочитала на одном дыхании. Успехов Вам и вдохновения.

замечательно написан рассказ. Теперь хочу продолжение

Хорошая История получилась — спасибо!

Замечательная книга получилась и я очень рада такому ее завершению!))Буду ждать продолжения с нетерпением!Почему-то мне кажется что встретятся еще наша Марфа с Марфинькой…Чудеса они же рядом с нами,правда?)

Вот, встретились наконец!!!)Только бы теперь Агафья смогла Марфу в тело вернуть здоровой…

Показать 3 ответов

Дорогие читатели, последняя глава дополнилась новыми подробностями! Позднее будет эпилог! И эту часть истории можно будет считать завершенной!

Как купить продолжение если «в вашей стране оплата картой запрещена»

Вы очень интересно пишете!!

С праздником 8 марта! Здоровья вам и вашей семье, и спасибо за книгу, пишите почаще

2015 год, я рожала третьего, а в соседнем боксе первородка, тоже застрял малыш, тоже не хотели эпизио делать, маслом мазали, не помогло.. Пришлось им таки её резать маленько. Так что маслицем головку смазать не такая уж и новинка похоже.
Спасибо за проду.

Спасибо за продолжение.такое сопоставление — просто восхищение.в его доброго вам,Елена!!!

Ничего страшного — этот не повторение ,а как бы те же события ,но с другого ракурса … Интересно.

Интересно спасибо

Спасибо . Интересно

ОЧЕНЬ ПРОДОЛЖЕНИЯ ХОЧЕТЬСЯ.

Показать 6 ответов

спасибо за продолжение

жду продолжения очень…..

А уж подумала, что главы перепутались. Хорошо, что объяснили.

Пожалуйста ,пишите повествование от одного лица ,читать по 2 разу не очень интересно ,приходится перелистывать ,а ведь задумка неплохая

спасибо, но , мне кажется, нельзя про свою работу, творчество, писать » писанина», это принижает вас как автора.

очень нравится жду с нетерпением всегда ,жаль ,что такой разрыв временной в главах. Здоровья и удачи.

Спасибо огромное за очередную главу, с удовольствием читаю ваши произведения

Можно и маленький. Мне нравится, но даже мало. И редко.

Спасибо за новую главу!))

спасибо за продолжение! жду новую проду))

Начало интересное, кинула в библиотеку)

Очень жду продолжения…

елена яуже купила «Повитуху» чудесная книга . Спасибо!!!

блин, как быстро прода кончилась, а я только разогналась читать) вроде и коплю, а оно быстро заканчивается)) интересно так, как Марфа оценивает действия Марфеньки и окружающую реальность.

очень жду продолжения!,

Спасибо за продолжение

спасибо. очень интересно, как получится отвадить деревенских от леса

Очень увлекательно, с интересом жду продолжения!

Очень интересно) автору вдохновения!

Спасибо большое! Увлекательно!!!!

Спасибо. Очень затягивает! Читается на одном дыхании. )) Вдохновения автору)

Очень красивая новая обложка!

вот теперь понятно, что за гинеколога видела Марфа. спасибо

Интересный сюжет,но жалею,что купила книгу где идет одно редактирование симимильными шагами

доброго Вам дня! я бы прокажённых и их быт вообще в отдельную книгу вывела. когда то долгое время была одной из любимых книг была книга Шилина. А так у Вас очень интересный и приятный стиль. с нетерпением жду продолжения

нечестно было брать оплату за незаконченное произведение

ну вот специально долго не заглядывала… чтобы глав побольше накопилось… А прочла быстро.. и жду продолжение с нетерпением.

Подтверждение использования Cookies

ИНФОРМАЦИЯ

Новости

Правообладателям

Справка читателям

Справка авторам

Оплата

Пользовательское соглашение

Соглашение о конфиденциальности

Privacy policy

Правила размещения авторского контента

О Литнет

Мы в соц.сетях:

18+Внимание! Сайт может содержать материалы, не предназначенные для просмотра лицами, не достигшими 18 лет!