Рассказ показался мне холодным неправдивым и напыщенным

Петр Павленко. Собрание сочинений. Том 3

Голос в пути[править]

Дорога из Соколиного в Ялту, через Ай-Петринский перевал, считается одной из самых красивых в Крыму. Многоветвистое ущелье, поросшее дубняком, выводит шоссе на северные склоны Ай-Петри, в глухой сосновый бор, медленно редеющий с высотой.

На голой пустоши горного гребня холодно даже в летние дни. В низинах лежит зеленовато-рыжий, усыпанный хвойными иглами снег, и вечно ярится и, как пламя, шумно пышет плотный, сильный, однотонно ноющий вихрь. Все время кажется, что падает и несется, все по пути сотрясая, незримый воздушный поток.

Проезжие натягивают на легкие летние костюмы одеяла, плащи, кожухи, ватники, чтобы через час снова оказаться в тихом зное сухого крымского лета, — и каким тяжелым, утомительным и сонным кажется им после горного сквозняка стоячий, как омут, зной побережья!

Но вот уже позади ветреный гребень. Дорога, петляя, то и дело повисает над морем, которое кажется прильнувшим к скалам, хотя оно далеко от них, и открывается побережье от мыса Сарыч до Ялты, заслоненной горой Могаби, и еще дальше на восток, до тонких синих теней на небе, до самых гор Судака.

Огромный мир морского простора окружает горы. Голые, причудливой формы скалы, похожие на окаменевших орлов, глядят с южных склонов хребта на узкую береговую полосу, сжатую между стихиями гор и моря.

Сверху, с Ай-Петри, все крохотное, маленькое, все как-то сжалось в клубок, всего, кажется, можно коснуться рукою и до всего докричаться. Отсюда не видно ни многих поселков, ни их виноградных плантаций, ни крутых каменистых дорог, напоминающих высохшие ручьи.

Только самое крупное доступно обозрению с высоты, и не сразу угадываются отсюда, с этих птичьих позиций, даже очень знакомые места. Потом начинается петлистый спуск к Ливадии. Сосновый бор, наклонно бегущий вниз, заслоняет даль, и приближение к приморью чувствуется лишь дыханием: все теплее, плотнее и пахучее становится воздух.

И уж как-то совсем запросто, без неожиданностей, появляются навстречу первые строения санаториев, дорожных казарм и ливадийской слободки, за нею — Ялта.

Однажды осенью я возвращался из Бахчисарая в Ялту через Ай-Петри. Вечер застал наш автобус на северных склонах перевала, за Соколиным, до дому оставалось около двух часов езды на машине.

В глубокой чаще ущелья стояла свежая, тронутая тенями гор тишина и остро пахло чуть подогретой на солнце смолой. Но облака над хребтом сгущались, чернели, грозили быстрой переменой погоды, и оттуда, с гор, доносился сырой дровяной запах, будто где-то в горах прошел затяжной ливень.

Уже скрылось за бесчисленными петлями дороги Соколиное, замолк звонкий скрежет пил и перестали слышаться звуки баяна, дольше остальных провожавшие нас.

Дорога резко взбиралась наверх. И вдруг машина остановилась. Водитель объявил, что прихватило тормозные колодки, что мы будем стоять долго и что, которые торопятся, тем лучше всего надеяться на другую машину. Однако ожидать в этот час машины на южный берег не приходилось.

Мы, несколько случайных попутчиков, пошли пешком, рассчитывая, что вверху, на плоскогорье, можно будет встретить машины, грузящие лед для Ялты, и с ними спуститься с гор.

Где-то вверху, у перевала, высоко проносясь над нашими головами, безумствовал ветер. К нам доносился лишь его далекий отзвук, да треск ветвей, да скрип стволов.

Но вот дорога круто свернула, точно свалилась набок, и из глубокого ущелья, набитого туманом, хлынул такой поразительный ветер, что мы сразу остановились. Он несся, как водопад. Он захлестывал и валил с ног.

Кто-то предложил двигаться, держась рукой за кусты, окаймляющие дорогу, но они шли довольно высоко по склону горы и были отделены от дороги канавкой.

— Придется ждать машину, — сказал один.

— Надо возвращаться назад, — посоветовал другой.

Но девушка-подросток, не то работник, не то клиент какого-то детского учреждения, торопившаяся на утреннее дежурство, решила двигаться дальше. Я сказал, что пойду вместе с нею.

Ей, очевидно, не приходилось выбирать. Но почему решил итти я, до сих пор не могу понять. Вероятно, из стыда перед нею, такой маленькой и жалкой в своей легонькой, кургузой курточке и короткой юбке, с пестрым шарфиком в руках, которым она то аккуратно повязывала голову, то укрывала шею, то, наконец, сняв, несла в руках, идя со вздыбленными вверх кудряшками и напоминая ощетинившуюся кавказскую овчарку. Я довольно нехотя последовал за нею, надеясь на то, что мы, собственно, уже где-то близко от вершины. Ветер покачивал нас из стороны в сторону. Мы взялись за руки, но и это не помогло.

Лес постепенно редел и группами отходил в стороны, раскланиваясь почти до земли. Потом он стал исчезать в тумане. Туман был плотный и колючий, как снег на ветру. Он плясал над землею, волоча длинные космы. От него першило в горле и ослабевал слух.

— Где вы? — жалким, потерявшим всякую звучность голосом окрикнул я свою спутницу.

Она не ответила.

— Где вы? — повторил я и услышал издалека:

— Где вы?.. Я… Я…

Но был ли голос впереди или позади меня, я не мог определить и не знал, догонять ли мне девушку, или, наоборот, поджидать ее.

Бывают же в жизни такие безвыходно глупые положения, когда, поступив вопреки здравому смыслу, оказываешься во власти нелепых случайностей и вынужден действовать не так, как подсказывает тебе рассудок, а как диктует нелепость.

Конечно, рассуждал я, было бы куда правильнее отсидеться до утра в машине, чем, падая от усталости, сбивая в кровь ноги, вслепую брести по невидимой и неуловимой дороге, сотни раз рискуя свернуть себе шею.

Что за бессмысленное упорство! Зачем оно?

И уж как бранил я себя за то, что не убедил кудрявую упрямицу действовать логически и разумно! Горы не любят легкомысленных.

Но сейчас у меня не было иного выхода, как итти и итти вперед, вытянув перед собою руки, как ходят в темных комнатах, и громко звать потерявшуюся спутницу, и чутко вслушиваться в вопящий воздух.

— Где вы?.. — услышал я и тотчас ответил.

Долго длилось молчание. Затем, на каком-то счастливом повороте наощупь найденной дороги, когда ветер помчался наискось, до меня донесся слабый, расплетенный на отдельные звуки, напев песни. Трудно было угадать ее мотив, но то была безусловно песня. Я опять крикнул.

Мы перекликались, как два радиста, отделенные океанами. Пропев, она переходила, как говорят радисты, на прием и, поймав мой голос, снова запевала.

Теперь я слышал ее все время впереди и как бы выше себя и спешил, спешил, боясь отстать.

Но случалось, что, споткнувшись о камень, я падал и долго не мог подняться. Силы, как только я оказывался в покое, немедленно покидали меня, и самое трудное, каждый раз кажущееся невыполнимым, было встать.

Ветер и туман, неясность дороги и близость крутых обрывов теперь почти не беспокоили меня. И не думалось ни о чем.

Лишь изредка мелькнет недоброе воспоминание о том, как я однажды тонул, как падал в другой раз в такую же темную ночь на мокрых весенних полях перед атакованной немцами Керчью, — и сгинет бесследно, не волнуя, не ободряя, точно не о себе и вспомнилось. Но сердце захлебывалось. Оно отказывалось биться, и что-то острое покалывало в легких, уставших дышать. Кровь стучала в висках, и ныли, слезились перенапрягшиеся глаза.

— Эй, эй!..

— Эй, эй!..

Я вспомнил маленький рассказ Короленко об огоньках, что издалека ободряли какого-то ночного путника. Потом на память пришел рассказ Ивана Бунина «Перевал». Одно место в этом рассказе всегда волновало меня. Я помнил его наизусть:

«Сколько уже было в моей жизни этих трудных и одиноких перевалов! Как ночь, надвигались на меня горести, страдания, болезни, измены любимых и горькие обиды дружбы — и наступал час разлуки со всем, с чем сроднился. И, скрепивши сердце, опять брал я в руки свой страннический посох. А подъемы к новому счастью были высоки и трудны, ночь, туман и буря встречали меня на высоте, жуткое одиночество охватывало меня на перевалах… Но идем, идем!..»

Я бормотал про себя эти слова, и слезы горько лились из моих глаз, но, по совести, я не чувствовал настоящей тоски и печали. Дома, за письменным столом, в уютной комнате, мне бывало куда грустнее от этого рассказа. Здесь же, в туманном хаосе предательской горной ночи, рядом с возможной гибелью, рассказ показался мне холодным, неправдивым и напыщенным.

— Эй, эй!.. — раздавалось впереди.

— Эй, эй! — машинально отвечал и, продолжая думать о своем.

Перевал тяжел, но остановиться нельзя. Умирают не уставшие, а остановившиеся, думаю я. И пока бьется сердце, буду упрямо передвигать ослабевшие ноги, буду ползти на руках, если не сумею подняться. Да и как я могу остановиться? — думалось мне. Ведь этот сумасбродный ребенок, пожалуй, способен до рассвета искать меня в кромешной белизне тумана, шаря руками по дороге и окликая каждый куст, ощупывая каждый камень. Да, наконец, она сама может ожидать моей помощи, зная, что я шел следом за нею.

— Эй, эй! — кричу я, и в голосе моем появляются ноты вызова, удали.

— Эй, эй! — отвечает мне темнота высоким, не то смеющимся, не то плачущим голосом.

Ах, шут бы ее побрал, эту кудлатую девицу! Следовало бы мне, как старшему, остановить ее, уговорить, воздействовать как-нибудь по-разумному, наконец просто запретить на правах старшего — и все было бы нормально и просто, сидел бы я сейчас в кузове автобуса и, не обращая внимания на погоду, весело болтал с попутчиками. Туман не касался бы меня, словно его и не было. А теперь приходится ползти по острым камням на ветреный горный гребень, вслушиваясь в прыжки больного, усталого и встревоженного сердца. Оно металось, как только что пойманная мышь, стучась в грудь и справа, и слева, и где-то у горла…

Если бы я увидел хоть один единственный огонек где-нибудь вдалеке, я бы, конечно, немедленно остановился. Близок огонь — близки люди, и девчонка сама доберется до них. Но огней нигде не было. Звезды — и те исчезли. Исчезло все, что могло подсказать, где я нахожусь.

Но и эта пустота окружающего нисколько не испугала бы меня, не раздавайся все время, не то впереди, не то сбоку, этот страшно одинокий, отчаянный и в то же время упрямый вскрик:

— А-э-й!.. А-э-эй!..

Я слепо шел за ним, а он то и дело ускользал от меня, тотчас истаивал в тумане.

— Да подожди ты меня, эй!.. — кричал я, разводя руками от изнеможения.

И в ответ звучало:

— А-а-э-э-й!.. А-а-э-э-эй!..

И опять я шел вперед, проклиная свое бессилие, ночь и девчонку.

На рассвете грузовик какого-то санатория, везший лед, подобрал меня уже на спуске с перевала. Долго не мог я объяснить водителю, как и почему оказался глубокой ночью на горной вершине.

— Добегались, одним словом, — неодобрительно сказал он, сажая меня на шершавые куски льда. — Посиди на холодненьком: может, оттянет от головы.

Как ни странно было мое положение, я все же успел сказать о девушке, что-де, если догоним, надо обязательно подобрать.

— Какие там девчата в нашем положении! — покачал головой водитель.

Машина понеслась вниз, кренясь на поворотах, и лед зашуршал и задвигался подо мною. Сердце постепенно укладывалось в свое логово, изредка вздрагивая, как ребенок, увидевший дурной сон. С каждой петлей на шоссе заметно теплело. Воздух тяжелел и утомлял легкие. Глаза смыкались. Голова кружилась от запаха хвои.

Сквозь забытье или дремоту я отдаленно услышал сигналы машин, бегущих ниже нас, по большому шоссе, к которому мы спускались. Совсем близко блеснуло еще не проснувшееся море. Началась слободка. Город был рядом. При впадении нашей дороги в шоссе стояла группа людей, ожидавших попутных машин. Водитель крикнул мне из кабины:

— Эй, академик!.. Кончай базар, слазь!

Я стал осторожно карабкаться к краю машины. Вдруг за моей спиной раздался чей-то тонкий, заплаканный голос. Я оглянулся через плечо. Проклятая девчонка стояла рядом с водителем и, взмахивая руками, кричала во весь голос:

— Старичка не встречали? Такой невидненький из себя, в очках, суматошный… Нет? Ой, какая неприятность!.. Что ж теперь делать?

Водитель указал в мою сторону:

— Из стариков только один попался. Не твой ли будет?

— Ну да, ну да… этот самый! — и, еще стоя на левом заднем баллоне, я был обнят за ноги и затем стремительно стащен на шоссе.

— Слушайте, разве такой темп можно давать? — закричала она, приблизив ко мне злое, осунувшееся, в грязных разводах и пятнах лицо. — Что это за кросс, скажите пожалуйста! И шпарит, и шпарит… подумаешь, чемпион Европы!..

— Кто шпарит? — одними губами спросил я и присел на каменную обочину дороги. — Кто это шпарит?

— Я всю дорогу бегом бежала, — затараторила девушка, откидывая сползающие на лоб волосы и оборачиваясь к людям, стоявшим на дороге, которые, очевидно, были в курсе событий. — Аукну, а вы впереди. Я опять бежать… Аукну — опять вы впереди… Пропадет, думаю, ни за грош из-за фасона… Человек вы немолодой… доверились мне…

— Это я вам доверился? — спросил я почти беззвучно.

— Ну, а кто? Не я же! — возмущенно ответила девица и, остановив меня решительным жестом, продолжала: — Конечно, в конце концов и меня злость взяла… Тоже! — подумала я про вас… А ну, комсомол, вперед!.. Дала я ходу!..

— А знаете ли вы, что я все время догонял вас? Я сотни раз мечтал остановиться, присесть у дороги и подождать машину…

— А я? А я? — прокричала девица, и на глазах ее выступили слезы.

Она ничего не желала уступить мне — ни душевной доброты, ни заботливости, ни даже слабости.

— А я, думаете, не изболелась?.. Но если, думаю, вы идете, чего же мне отставать, не по-товарищески выйдет… Чего же вы не крикнули, чтобы я остановилась?

— Кричал. Вы, должно быть, не слышали?..

— И я вам кричала, и вы не слышали…

Она вдруг скрестила пальцы рук и потрясла сжатыми руками перед моим лицом.

— А в общем, хорошо вышло.

— Конечно, хорошо. Живы, слава богу.

— Да нет, не это, а как мы шли…

Ее глубоко запавшие, как бы состарившиеся глаза блеснули искорками, и бледные губы, дрогнув у уголков, сжались в улыбке.

— Это было просто здорово! — сказала она, убегая.

Через четверть часа я входил в теплые, точно их за ночь протопили, улицы городка. Над горами еще стоял туман. Издали он был красив, и не верилось, что он холоден.

«Хорошая была ночь», — подумал я, улыбаясь, и вспомнил, какая сила таилась в тонком, вздрагивающем от страха голосе девушки.

Оказывается, и в моем хриплом и слабом городском голосе, вялости которого я всегда стыдился, тоже таилась сила, двигавшая чужой волей. Главное — двигаться вперед и звать за собой.

Пусть слаб голос, пусть дрожит он от усталости и перенапряжения, но иди, неумолимо иди вперед и зови за собой:

— А-а-э-э-й!..

И услышишь в ответ:

— Иду-у!..

Ялта, 1948

Примечания[править]

Голос в пути». — Рассказ написан в июне 1948 г. Впервые опубликован в журнале «Знамя»», № 8 за 1948 г., а затем включался во многие сборники писателя, в том числе в «Избранное» (Гослитиздат, 1949), по тексту которого печатается в настоящем издании.

Огромный мир морского простора окружает горы. Голые, причудливой формы скалы, похожие на окаменевших орлов, глядят с южных склонов хребта на узкую береговую полосу, сжатую между стихиями гор и моря.

Сверху, с Ай-Петри, все крохотное, маленькое, все как-то сжалось в клубок, всего, кажется, можно коснуться рукою и до всего докричаться. Отсюда не видно ни многих поселков, ни их виноградных плантаций, ни крутых каменистых дорог, напоминающих высохшие ручьи.

Только самое крупное доступно обозрению с высоты, и не сразу угадываются отсюда, с этих птичьих позиций, даже очень знакомые места. Потом начинается петлистый спуск к Ливадии. Сосновый бор, наклонно бегущий вниз, заслоняет даль, и приближение к приморью чувствуется лишь дыханием: все теплее, плотнее и пахучее становится воздух.

И уж как-то совсем запросто, без неожиданностей, появляются навстречу первые строения санаториев, дорожных казарм и ливадийской слободки, за нею — Ялта.

Однажды осенью я возвращался из Бахчисарая в Ялту через Ай-Петри. Вечер застал наш автобус на северных склонах перевала, за Соколиным, до дому оставалось около двух часов езды на машине.

В глубокой чаще ущелья стояла свежая, тронутая тенями гор тишина и остро пахло чуть подогретой на солнце смолой. Но облака над хребтом сгущались, чернели, грозили быстрой переменой погоды, и оттуда, с гор, доносился сырой дровяной запах, будто где-то в горах прошел затяжной ливень.

Уже скрылось за бесчисленными петлями дороги Соколиное, замолк звонкий скрежет пил и перестали слышаться звуки баяна, дольше остальных провожавшие нас.

Дорога резко взбиралась наверх. И вдруг машина остановилась. Водитель объявил, что прихватило тормозные колодки, что мы будем стоять долго и что, которые торопятся, тем лучше всего надеяться на другую машину. Однако ожидать в этот час машины на южный берег не приходилось.

Мы, несколько случайных попутчиков, пошли пешком, рассчитывая, что вверху, на плоскогорье, можно будет встретить машины, грузящие лед для Ялты, и с ними спуститься с гор.

Где-то вверху, у перевала, высоко проносясь над нашими головами, безумствовал ветер. К нам доносился лишь его далекий отзвук, да треск ветвей, да скрип стволов.

Но вот дорога круто свернула, точно свалилась набок, и из глубокого ущелья, набитого туманом, хлынул такой поразительный ветер, что мы сразу остановились. Он несся, как водопад. Он захлестывал и валил с ног.

Кто-то предложил двигаться, держась рукой за кусты, окаймляющие дорогу, но они шли довольно высоко по склону горы и были отделены от дороги канавкой.

— Придется ждать машину, — сказал один.

— Надо возвращаться назад, — посоветовал другой.

Но девушка-подросток, не то работник, не то клиент какого-то детского учреждения, торопившаяся на утреннее дежурство, решила двигаться дальше. Я сказал, что пойду вместе с нею.

Ей, очевидно, не приходилось выбирать. Но почему решил итти я, до сих пор не могу понять. Вероятно, из стыда перед нею, такой маленькой и жалкой в своей легонькой, кургузой курточке и короткой юбке, с пестрым шарфиком в руках, которым она то аккуратно повязывала голову, то укрывала шею, то, наконец, сняв, несла в руках, идя со вздыбленными вверх кудряшками и напоминая ощетинившуюся кавказскую овчарку. Я довольно нехотя последовал за нею, надеясь на то, что мы, собственно, уже где-то близко от вершины. Ветер покачивал нас из стороны в сторону. Мы взялись за руки, но и это не помогло.

Лес постепенно редел и группами отходил в стороны, раскланиваясь почти до земли. Потом он стал исчезать в тумане. Туман был плотный и колючий, как снег на ветру. Он плясал над землею, волоча длинные космы. От него першило в горле и ослабевал слух.

— Где вы? — жалким, потерявшим всякую звучность голосом окрикнул я свою спутницу.

Она не ответила.

— Где вы? — повторил я и услышал издалека:

— Где вы?.. Я… Я…

Но был ли голос впереди или позади меня, я не мог определить и не знал, догонять ли мне девушку, или, наоборот, поджидать ее.

Бывают же в жизни такие безвыходно глупые положения, когда, поступив вопреки здравому смыслу, оказываешься во власти нелепых случайностей и вынужден действовать не так, как подсказывает тебе рассудок, а как диктует нелепость.

Конечно, рассуждал я, было бы куда правильнее отсидеться до утра в машине, чем, падая от усталости, сбивая в кровь ноги, вслепую брести по невидимой и неуловимой дороге, сотни раз рискуя свернуть себе шею.

Что за бессмысленное упорство! Зачем оно?

И уж как бранил я себя за то, что не убедил кудрявую упрямицу действовать логически и разумно! Горы не любят легкомысленных.

Но сейчас у меня не было иного выхода, как итти и итти вперед, вытянув перед собою руки, как ходят в темных комнатах, и громко звать потерявшуюся спутницу, и чутко вслушиваться в вопящий воздух.

— Где вы?.. — услышал я и тотчас ответил.

Долго длилось молчание. Затем, на каком-то счастливом повороте наощупь найденной дороги, когда ветер помчался наискось, до меня донесся слабый, расплетенный на отдельные звуки, напев песни. Трудно было угадать ее мотив, но то была безусловно песня. Я опять крикнул.

Мы перекликались, как два радиста, отделенные океанами. Пропев, она переходила, как говорят радисты, на прием и, поймав мой голос, снова запевала.

Теперь я слышал ее все время впереди и как бы выше себя и спешил, спешил, боясь отстать.

Но случалось, что, споткнувшись о камень, я падал и долго не мог подняться. Силы, как только я оказывался в покое, немедленно покидали меня, и самое трудное, каждый раз кажущееся невыполнимым, было встать.

Ветер и туман, неясность дороги и близость крутых обрывов теперь почти не беспокоили меня. И не думалось ни о чем.

Лишь изредка мелькнет недоброе воспоминание о том, как я однажды тонул, как падал в другой раз в такую же темную ночь на мокрых весенних полях перед атакованной немцами Керчью, — и сгинет бесследно, не волнуя, не ободряя, точно не о себе и вспомнилось. Но сердце захлебывалось. Оно отказывалось биться, и что-то острое покалывало в легких, уставших дышать. Кровь стучала в висках, и ныли, слезились перенапрягшиеся глаза.

— Эй, эй!..

— Эй, эй!..

Я вспомнил маленький рассказ Короленко об огоньках, что издалека ободряли какого-то ночного путника. Потом на память пришел рассказ Ивана Бунина «Перевал». Одно место в этом рассказе всегда волновало меня. Я помнил его наизусть:

«Сколько уже было в моей жизни этих трудных и одиноких перевалов! Как ночь, надвигались на меня горести, страдания, болезни, измены любимых и горькие обиды дружбы — и наступал час разлуки со всем, с чем сроднился. И, скрепивши сердце, опять брал я в руки свой страннический посох. А подъемы к новому счастью были высоки и трудны, ночь, туман и буря встречали меня на высоте, жуткое одиночество охватывало меня на перевалах… Но идем, идем!..»

Я бормотал про себя эти слова, и слезы горько лились из моих глаз, но, по совести, я не чувствовал настоящей тоски и печали. Дома, за письменным столом, в уютной комнате, мне бывало куда грустнее от этого рассказа. Здесь же, в туманном хаосе предательской горной ночи, рядом с возможной гибелью, рассказ показался мне холодным, неправдивым и напыщенным.

— Эй, эй!.. — раздавалось впереди.

— Эй, эй! — машинально отвечал и, продолжая думать о своем.

Перевал тяжел, но остановиться нельзя. Умирают не уставшие, а остановившиеся, думаю я. И пока бьется сердце, буду упрямо передвигать ослабевшие ноги, буду ползти на руках, если не сумею подняться. Да и как я могу остановиться? — думалось мне. Ведь этот сумасбродный ребенок, пожалуй, способен до рассвета искать меня в кромешной белизне тумана, шаря руками по дороге и окликая каждый куст, ощупывая каждый камень. Да, наконец, она сама может ожидать моей помощи, зная, что я шел следом за нею.

— Эй, эй! — кричу я, и в голосе моем появляются ноты вызова, удали.

— Эй, эй! — отвечает мне темнота высоким, не то смеющимся, не то плачущим голосом.

Толковый словарь русского языка. Поиск по слову, типу, синониму, антониму и описанию. Словарь ударений.

Найдено определений: 19

напыщенный

НАПЫЩЕННЫЙ

НАПЫЩЕННЫЙ, -ая, -ое; -ен, -енна. 1. Преувеличенно важный, гордый. Н.вид. 2. О речи: чрезмерно торжественный, окрашенный. Н. стиль, слог. II сущ.напыщенность, -и, ж.

напыщенный
См. важничать, высокопарный…
Словарь русских синонимов и сходных по смыслу выражений.- под. ред. Н. Абрамова, М.: Русские словари,1999.
напыщенный
важничать, высокопарный; барский, надменный, громозвучный, надутый, важный, торжественный, амбициозный, заносчивый, громкий, украшенный, гордый, витиеватый, высокомерный, велеречивый, ходульный, барственный, эвфуистический, трескучий, с гонором, самодовольный, риторический, цветистый, фразистый, кичливый, драматический, лишенный простоты, чванливый, чванный, спесивый, риторичный, шумливый, парадный, пышный, зазнавшийся, выспренный
Словарь русских синонимов.
напыщенный
1. ходульный; надутый (разг.)
/ о речи, слоге: высокопарный, пышный; трескучий (разг.); риторический, риторичный (книжн.); выспренний, велеречивый, громозвучный (устар.); фразистый (устар. разг.)
/ о словах: громкий
2. см. высокомерный
Словарь синонимов русского языка. Практический справочник. — М.: Русский язык.З. Е. Александрова.2011.
напыщенный
прил.
• высокопарный
• велеречивый
• выспренний
• пышный
• надутый
отличающийся неуместной торжественностью (о языке, словах))
Словарь русских синонимов. Контекст 5.0 — Информатик.2012.
напыщенный
прил., кол-во синонимов: 45
• амбициозный (19)
• аррогантный (3)
• барский (13)
• барственный (15)
• важный (111)
• велеречивый (18)
• витиеватый (25)
• высокомерный (37)
• высокопарный (25)
• высоносный (8)
• высоносый (8)
• выспренный (16)
• гордый (41)
• громкий (44)
• громозвучный (13)
• драматический (16)
• зазнавшийся (55)
• заносчивый (31)
• кичливый (18)
• лишенный простоты (7)
• надменный (28)
• надутый (65)
• парадный (30)
• превыспренный (7)
• презоравый (5)
• пышный (46)
• раздутый (35)
• рассчитанный на эффект (17)
• риторический (9)
• риторичный (10)
• с гонором (24)
• самодовольный (7)
• спесивый (27)
• торжественный (51)
• трескучий (15)
• украшенный (25)
• фигурный (18)
• фразистый (12)
• ходульный (11)
• цветистый (32)
• чванливый (17)
• чванный (18)
• шумливый (24)
• эвфуистический (6)
• эмфатический (8)
Словарь синонимов ASIS.В.Н. Тришин.2013.
.
Синонимы:
амбициозный, аррогантный, барский, барственный, важный, велеречивый, витиеватый, высокомерный, высокопарный, высоносный, высоносый, выспренный, гордый, громкий, громозвучный, драматический, зазнавшийся, заносчивый, кичливый, лишенный простоты, надменный, надутый, парадный, презоравый, пышный, риторический, риторичный, с гонором, самодовольный, спесивый, торжественный, трескучий, украшенный, фразистый, ходульный, цветистый, чванливый, чванный, шумливый, эвфуистический

1.

Преувеличенно важный; надменный, высокомерный.

Напыщенный вид.

□

Модные поэты тех лет были аффектированны, напыщенны, Чехов был прост, ясен, и никто так не высмеял претензий и ходулей, как он. Федин, Чехов.

2.

Чрезмерно торжественный, высокопарный (о речи, слоге и т. п.).

Трудно было обвинить Волынского в выспренности; трудно было назвать его речь напыщенной. Ходотов, Близкое — далекое.

Рассказ показался мне холодным, неправдивым и напыщенным. Павленко, Голос в пути.

Синонимы:

амбициозный, аррогантный, барский, барственный, важный, велеречивый, витиеватый, высокомерный, высокопарный, высоносный, высоносый, выспренный, гордый, громкий, громозвучный, драматический, зазнавшийся, заносчивый, кичливый, лишенный простоты, надменный, надутый, парадный, презоравый, пышный, риторический, риторичный, с гонором, самодовольный, спесивый, торжественный, трескучий, украшенный, фразистый, ходульный, цветистый, чванливый, чванный, шумливый, эвфуистический

▲ величественный

↑ чрезмерный

напыщенность — чрезмерная величественность.

напыщенный.

помпа.

помпезность. помпезный. с помпой.

высокопарность. высокопарный.

выспренность. выспренний.

велеречивый. надутый. риторический.

эмфатический.

см. достоинство, неестественность

Синонимы:

амбициозный, аррогантный, барский, барственный, важный, велеречивый, витиеватый, высокомерный, высокопарный, высоносный, высоносый, выспренный, гордый, громкий, громозвучный, драматический, зазнавшийся, заносчивый, кичливый, лишенный простоты, надменный, надутый, парадный, презоравый, пышный, риторический, риторичный, с гонором, самодовольный, спесивый, торжественный, трескучий, украшенный, фразистый, ходульный, цветистый, чванливый, чванный, шумливый, эвфуистический

напы́щенный,
напы́щенная,
напы́щенное,
напы́щенные,
напы́щенного,
напы́щенной,
напы́щенного,
напы́щенных,
напы́щенному,
напы́щенной,
напы́щенному,
напы́щенным,
напы́щенный,
напы́щенную,
напы́щенное,
напы́щенные,
напы́щенного,
напы́щенную,
напы́щенное,
напы́щенных,
напы́щенным,
напы́щенной,
напы́щенною,
напы́щенным,
напы́щенными,
напы́щенном,
напы́щенной,
напы́щенном,
напы́щенных,
напы́щен,
напы́щенна,
напы́щенно,
напы́щенны,
напы́щеннее,
понапы́щеннее,
напы́щенней,
понапы́щенней
(Источник: «Полная акцентуированная парадигма по А. А. Зализняку»)
.
Синонимы:
амбициозный, аррогантный, барский, барственный, важный, велеречивый, витиеватый, высокомерный, высокопарный, высоносный, высоносый, выспренный, гордый, громкий, громозвучный, драматический, зазнавшийся, заносчивый, кичливый, лишенный простоты, надменный, надутый, парадный, презоравый, пышный, риторический, риторичный, с гонором, самодовольный, спесивый, торжественный, трескучий, украшенный, фразистый, ходульный, цветистый, чванливый, чванный, шумливый, эвфуистический

emphatique, ampoulé; guindé, boursouflé

напыщенный стиль — style grandiloquent boursouflé)

напыщенная речь — discours boursouflé

Синонимы:

амбициозный, аррогантный, барский, барственный, важный, велеречивый, витиеватый, высокомерный, высокопарный, высоносный, высоносый, выспренный, гордый, громкий, громозвучный, драматический, зазнавшийся, заносчивый, кичливый, лишенный простоты, надменный, надутый, парадный, презоравый, пышный, риторический, риторичный, с гонором, самодовольный, спесивый, торжественный, трескучий, украшенный, фразистый, ходульный, цветистый, чванливый, чванный, шумливый, эвфуистический

1) 倨傲的 jù’àode, 高傲的 gāo’àode

2) (о речи, стиле) 夸张的 kuāzhāngde, 浮夸的 fúkuāde

Синонимы:

амбициозный, аррогантный, барский, барственный, важный, велеречивый, витиеватый, высокомерный, высокопарный, высоносный, высоносый, выспренный, гордый, громкий, громозвучный, драматический, зазнавшийся, заносчивый, кичливый, лишенный простоты, надменный, надутый, парадный, презоравый, пышный, риторический, риторичный, с гонором, самодовольный, спесивый, торжественный, трескучий, украшенный, фразистый, ходульный, цветистый, чванливый, чванный, шумливый, эвфуистический

Искон. Страдат. прич. прош. вр. от напыщить «сделать гордым, кичливым», преф. производного к пыщить (от пыск, суф. производного — суф. -ск, ср. писк, треск, плеск и др. — от звукоподражания пы) См. пыжиться. Ср. надменный.
Синонимы:

амбициозный, аррогантный, барский, барственный, важный, велеречивый, витиеватый, высокомерный, высокопарный, высоносный, высоносый, выспренный, гордый, громкий, громозвучный, драматический, зазнавшийся, заносчивый, кичливый, лишенный простоты, надменный, надутый, парадный, презоравый, пышный, риторический, риторичный, с гонором, самодовольный, спесивый, торжественный, трескучий, украшенный, фразистый, ходульный, цветистый, чванливый, чванный, шумливый, эвфуистический

1) Орфографическая запись слова: напыщенный
2) Ударение в слове: нап`ыщенный
3) Деление слова на слоги (перенос слова): напыщенный
4) Фонетическая транскрипция слова напыщенный : [нп`ыин]
5) Характеристика всех звуков:
н [н] — согласный, твердый, звонкий, непарный, сонорный
а а — гласный, безударный
п [п] — согласный, твердый, глухой, парный
ы [`ы] — гласный, ударный
щ щ — согласный, твердый, глухой, непарный
е [и] — гласный, безударный
н [н] — согласный, твердый, звонкий, непарный, сонорный
н []
ы ы — гласный, безударный
й й — согласный, твердый, звонкий, непарный, сонорный

10 букв, 4 звук

напыщенный

בּוֹמבַּסטִי

* * *

דיקלומי

יהירמאולץמלודרמתימליצימנופחמפליאמקושט בהפרזהנמלץנפוחפרחוניקשקשנירברבןבומבסטי
Синонимы:

амбициозный, аррогантный, барский, барственный, важный, велеречивый, витиеватый, высокомерный, высокопарный, высоносный, высоносый, выспренный, гордый, громкий, громозвучный, драматический, зазнавшийся, заносчивый, кичливый, лишенный простоты, надменный, надутый, парадный, презоравый, пышный, риторический, риторичный, с гонором, самодовольный, спесивый, торжественный, трескучий, украшенный, фразистый, ходульный, цветистый, чванливый, чванный, шумливый, эвфуистический

1) aufgeblasen, wichtigtuerisch

2) schwülstig, bombastisch

Синонимы:

амбициозный, аррогантный, барский, барственный, важный, велеречивый, витиеватый, высокомерный, высокопарный, высоносный, высоносый, выспренный, гордый, громкий, громозвучный, драматический, зазнавшийся, заносчивый, кичливый, лишенный простоты, надменный, надутый, парадный, презоравый, пышный, риторический, риторичный, с гонором, самодовольный, спесивый, торжественный, трескучий, украшенный, фразистый, ходульный, цветистый, чванливый, чванный, шумливый, эвфуистический