Рассказ дикси читать крутовская

У этой вольеры всегда толпа. Подойдём, познакомимся с её обитательницей.

С первого взгляда кажется, что вольера пуста. Только вглядевшись внимательнее, вы заметите, что с крыши зимнего домика, из глубины вольеры, за вами пристально следят яркие холодные глаза. (Вот так где-нибудь в тайге, затаясь на ветке дерева, подстерегает добычу дикая рысь — сестра нашей Дикси. Пройдёт человек под деревом и не заметит, что был на волосок от смерти…)

Сжавшись в комок, подобрав под себя лапы, часами неподвижно сидит Дикси на крыше домика.

Здесь она в безопасности, здесь её не достать ни палкой, ни камнем, и можно спокойно наблюдать за туристами.

Туристов Дикси не любит: очень уж шумный и бестактный народ: кричат, хохочут, лупят палками по сетке… Пусть их! Всё равно не заставят Дикси спуститься вниз.

В холодном взгляде Дикси — спокойное и гордое презрение. Кажется, она говорит всей этой шумной толпе:

«Странные существа вы, люди! Неужели вы не понимаете, КТО перед вами? Это собаку или кошку можно запугать, заставить подчиниться, пригрозив палкой. Я — РЫСЬ! Не зря для североамериканских индейцев я символ непреклонного мужества! Меня нельзя унизить, я — умру, но не покорюсь!»

Хотите познакомиться с Дикси поближе? Уберите палки, перестаньте кричать. Ну вот, а теперь с ней поговорю я. Укусит меня Дикси?

— Дикси, ты меня укусишь?

Не сердись. Вот так-то лучше, лизни мне руку и спой песенку, да погромче, так, чтоб всем было слышно, как ты славно поёшь: «курр-мурр, курр-мурр…» Почесать тебе за ухом? Перестань ворчать. Знаю, что народ тебе надоел, но ведь это твоя работа, за это тебя кормят. Ну-ка ещё помурлыкай погромче, вот так! Ну, а теперь прыгнем!

И Дикси прыгает вниз. Она прыгает неохотно, лениво, но всё же подчиняется. Нет, не силе, не угрозе палки — подчиняется человеку-другу, единственному из людей, которому она доверяет. Я очень горжусь, что этот человек — я.

— Молодец, кошка! Спасибо. Ну-ка подойдём поближе к сетке, покажемся туристам.

Я обнимаю Дикси, поднимаю её на задние лапы — так она выглядит особенно эффектно! И обе мы подходим вплотную к сетке. Дикси ласково мурлычет, лижет мои руки и, занятая мной, снисходительно-небрежно разрешает девушкам погладить через сетку её пушистую шубку и даже потрогать чёрные кисточки на ушах.

— А, понятно, у неё когти обрезаны, да и клыки, верно, вырваны! — говорят в толпе.

Я раскрываю Дикси пасть, и она демонстрирует туристам свои великолепные «в полной боевой готовности» белоснежные зубы. Потом я беру в руки Диксину «лапочку» и заставляю её выпустить запрятанные в бархатные «ножны» острые как кинжалы, изогнутые когти, одного удара которых было бы довольно, чтоб меня покалечить.

— Почему же она вас не цапает?

— Потому что она — зверь! — отвечаю я шутя. — Звери никогда не ранят друзей!

В комнатах Дикси была теперь, как дома. Отлично знала всё, что запрещено, и пользовалась каждым случаем, чтоб нахулиганить… Лезет на птичью вольеру, встав на задние лапы, разглядывает сквозь сетку перепуганных птиц.

— Дикси, ремень!

— Ау… (Это значит: «Я хочу, не мешай…»)

— Дикси, ремень!

— Бррр… (Низкое ворчание — выражение обиды и недовольства.)

Ремень хлопает. Дикси отскочила от вольеры, ловко избежав шлепка, валится тут же на пол, щурится и запевает песню… («Я — ничего, я — паинька…»)

«Мясо» на языке Дикси — «бу!» (Особенный характерный звук, вроде выдоха, и движение головой снизу вверх.) Вот что вышло однажды с этим «бу!». Один знакомый пришёл к нам со своим маленьким сынишкой. Дикси лежала в спальне на моей койке, все о ней забыли. Вдруг вижу: в глазах у Алёшки испуг. Оглянулась: Дикси крадётся, не спуская с Алёшки пристального взгляда.

— Дикси! — резко окликаю её. — Ты что это? Посмотрела на меня и — требовательно, капризно, как балованный ребёнок: «бу!».

— Какое это тебе «бу!». Ах ты, дрянь, я вот тебя! Ступай сейчас на место!

Заворчала недовольно, прыгнула назад на койку и зажмурилась.

Если приручение Дикси удалось мне вполне, то с другой частью задачи я не справилась: мне не удалось выработать у Дикси привычку к подчинению в той мере, как это было бы нужно. Я не сумела приучить её безотказно повиноваться приказам и не нарушать запретов (не накидываться на маленьких животных и птиц, всегда приходить на зов, ходить на поводке и так далее). Вероятно, если б Дикси попала в уголок совсем маленькой, мне это удалось бы. Дикси отлично знала всё, что НЕЛЬЗЯ, понимала приказания, но повиновалась всегда «со скрипом». Больше того, скоро я убедилась, что мои попытки «воспитывать» её мешают собственно приручению, портят наши отношения.

Весной, когда мы переселили Дикси в просторную вольеру, где она была полной хозяйкой и все запреты отпали сами по себе, Дикси подружилась со мной по-настоящему. Ведь я стала для неё теперь не придирчивая воспитательница, с вечными «нельзя» и «фу!», а друг, приход которого — радость!

Сейчас Дикси пять лет. Про неё уже не скажешь: заморыш несчастный. Дикси выглядит вполне солидно. Взрослая рысь: не особенно крупная, но здоровая и сильная. Пушистая мягкая шерсть, упругие стремительные движения. Роскошные кисточки…

— Зачем ей эти хвостики на ушах? — обычно интересуются девушки.

— А зачем вам клипсы? — отвечаю я под весёлый смех туристов. — Дикси ведь тоже особа женского пола — она любит пофасонить!

Не знаю, сколько Дикси весит (у нас нет весов для взвешивания животных), но носить её на руках через вольеру тяжеловато. А когда я поднимаю её на задние лапы, её голова на уровне моего плеча.

Тоскует ли наша кошка по вольной жизни? Не думаю. Ведь она выросла в неволе и вряд ли даже сумела бы прожить самостоятельно в тайге. Привыкла получать каждый день своё «бу» из человеческих рук, привыкла к безопасности… Нет, вольная жизнь не для неё.

Её жизнь в уголке тоже имеет свои радости. Главным её развлечением долго были игры с овчарками Дагни и Каем.

Каждое утро она с нетерпением ждала, когда же наконец распахнётся дверь дома и из неё с весёлым лаем выбегут друзья. Как только раздавалась команда: «Дагни, Кай, к кошке!» — она прыгала навстречу с радостным мурлыканьем.

Увы, теперь игры с собаками почти прекратились. Вопреки распространённому мнению о собачьей верности, мохнатые друзья изменили Дикси. Сначала к ней охладела Дагни. Новые кути, новые материнские заботы вытеснили из её сердца кутю Дикси. А Дикси по-прежнему верна своей первой, самой сильной привязанности. И даже обидно за неё, когда видишь, как холодно принимаются её пылкие ласки.

В дни своей юности Кай готов был играть с Дикси хоть целый день. Часами они возились, играли в «догоняшки», в «прятки», как два приятеля-мальчишки.

Кто не знал, мог подумать, что собака и рысь схватились насмерть и вот-вот перегрызут друг дружке глотки. Вот Дикси прыгнула на Кая с крыши домика, обхватив лапами, вцепилась ему зубами в горло… Кай вывернулся, поднявшись на дыбки, схватился с Дикси грудь с грудью, уронил… Мелькает чёрное, рыжее, розовое, сверкают в яростном оскале белые зубы… Оба противника: лесной хищник — рысь и породистая шотландская овчарка — колли — хороши, каждый в своём роде. Оба одинаково наслаждаются игрой, этой весёлой пробой сил… Но если Кай в щенячьем азарте нередко увлекался и сильно кусал Дикси, Дикси ни разу не сделала ему больно. Её страшные кинжалы-когти были всегда в ножнах, и зубы, хоть и скалились грозно, никогда не ранили друга.

Помню забавный случай. Однажды Дикси и Кай, наигравшись вволю, разошлись по углам. Дикси залезла в домик, а Кай развалился у дверцы вольеры и спит. Подходит пожилая солидная туристка, внимательно читает этикетку на вольере: «Рысь Дикси, 1961 год рождения»… Ищет глазами рысь. Дикси не видно, спряталась в домике, «в поле зрения» один лохматый Кай.

— Никакой тут рыси нет! — говорит туристка категорично. — Одна росомаха!

Боюсь, что ленинградская дама, первая хозяйка Кая, очень гордившаяся его безукоризненной родословной, упала бы в обморок, услышав такую аттестацию своему породистому черно-белому колли!

Став взрослым солидным псом, на которого возложена ответственная обязанность — охрана хозяйственного двора, Кай, как и Дагни, изменил своей детской дружбе. Тщетно Дикси мурлыкает и трётся лбом о сетку, приглашая его поиграть: Кай больше не желает с ней знаться…

Последняя привязанность Дикси — Вулька. Вулька — помесь волка и собаки. Её передали нам в уголок двухмесячным щенком, очень слабеньким и рахитичным. Смешной малыш, пузатенький, большелапый, ушки торчком, карие умные собачьи глаза и пушистая шерсть характерного волчьего окраса. Обидишь — накидывается совершенно по-волчьи, глазёнки загораются зелёным огоньком, зубки щёлкают… С самого появления её у нас в уголке я стала подозревать, что не кровожадный инстинкт хищника говорит в Дикси, когда она по целым часам мечется у сетки, пытаясь поймать Вульку лапой.

Боялась только ошибиться: а вдруг всё же Вулька для Дикси «бу» — лакомый кусочек, который она схватит, едва впущу к ней волчонка? И только спустя месяц решилась наконец познакомить их поближе.

…Через полчаса в тот же день все любовались идиллией: рысь и волчонок лежали, обнявшись, на солнышке и Дикси заботливо вылизывала Вулькину пушистую шубку и остренькую, измазанную в супе мордочку. Вульке надоела эта процедура, она вырвалась, побежала… Дикси за ней, нагнала, поймала, повалила и опять давай вылизывать, придерживая лапой, как кошка котёнка…

С этого дня маленькая Вулька ежедневно проводила в Диксиной вольере несколько часов.

Я была совершенно уверена, что Дикси её не обидит. В нашей «кошке» заговорил материнский инстинкт. С трогательной снисходительностью терпела она все самые наглые Вулькины выходки. Даже когда жадюга Вулька вырывала у неё куски мяса буквально изо рта, Дикси ни разу не вспылила. Вулька рявкнет, накинется — и Дикси сразу молча отходит. Стоит в стороне и смотрит, как Вулька уплетает её обед, то самое «бу», которое Дикси любит больше всего.

До 1965 года Дикси гуляла с нами в лесу. Преимущественно в зимнее время, так как летом на «Столбах» чересчур многолюдно. На прогулках она с увлечением играла в «дикую рысь». Рыла «окопы» в снегу, подкрадывалась к воображаемой добыче, подкарауливала «дичь», затаивалась на скалах.

…По лесной поляне, ярко освещённой лучами низкого зимнего солнца, постепенно всё больше и больше удаляясь от тёмной стены пихтового леса, медленно движется, неторопливо обкусывая на ходу торчащие из-под снега сухие травянистые стебли, самка сибирского оленя — марала. Чу! — хрустнула позади ветка. Маралушка резко вскинула красивую точёную голову, большие уши-граммофоны сторожко повернулись в сторону подозрительного звука. Но всё тихо. Маралушка успокоилась, продолжает пастись.

А шагах в двадцати от неё из-за снежного сугроба глянули и снова спрятались яркие холодные глаза рыси. Словно бы два зелёных фонарика вспыхнули и погасли. Рысь! Прилегла в своём снежном окопе, напружинив задние ноги, сжавшись в комок, ждёт. Только кончики чёрных кисточек виднеются из-за края окопа. Вот сейчас… всё ближе подходит не подозревающая опасности маралушка. Рысь выглянула — на секунду поднялась над сугробом круглая кошачья голова и снова исчезла. Прыжок!

Это Дикси и наша ручная маралушка — тоже воспитанница уголка Роя Железная Нога. А всё происходящее — не более как инсценировка настоящей охоты, за которой, затаив дыхание, следит, «изготовив к бою» кинокамеру, Джеме. Отличные кадры выдаёт нам сегодня Дикси!

Роя обернулась. Прижав уши, пригрозила. Дикси осела на задние ноги, затормозила, повернулась и пошла прочь с независимым видом: «я ничего, я — паинька…». Отлично знает пушистая разбойница, что Роя ей не по зубам!

А вот это уже в чистом виде игра! Вдали по тропе пробегает Дагни. Скорее за камень. Снова сжавшееся в комок тело: пружинят, готовясь к прыжку, задние ноги… Бросок… И ласковое «мррр» — дружеское предупреждение: «Это я — Дикси, друг. Не испугайся»… И как апофеоз «охоты» — весёлая борьба в сугробе…

Если «добыча» далеко, между ней и Дикси большое открытое пространство и негде спрятаться, Дикси передвигается «по-пластунски», двигая перед собой снежный вал — нечто вроде подвижного окопа. Проползёт несколько метров и затаится. Выставит на миг из-за вала кончики изогнутых, как концы лука, ушей, украшенных чёрными кисточками, глянет своими яркими глазами и опять, спрятавшись за краем снежного вала, ползёт к добыче…

…Идут лыжники, отдалённый скрип лыж, голоса… Дикси быстро-быстро разбрасывает рыхлый снег лапами, роет «окоп» и затаивается. Попробуй разгляди! Отлично умеет она прятаться и в камнях: её розовато-дымчатый мех совершенно сливается с серо-розовым фоном сиенитовых глыб. Сколько раз лыжники с шумом и гамом пробегали мимо, даже не подозревая, что сверху, со скалы, за ними пристально следит притаившаяся Дикси.

Единственными реальными трофеями Диксиных охот были консервные банки на туристских стоянках, которые наша рысь с удовольствием вылизывала (особенно ей нравилась сайра!).

Зато сама Дикси нередко становилась добычей фото- и кинорепортёров.

Весной 1963 года (в марте) Дикси однажды убежала с прогулки. Она не вернулась в уголок и к ночи. Ушла в камни под «Второй Столб» и попробовала зажить вольной жизнью. Первое «посольство», отправившееся за ней (Джемс и Дагни), успеха не имело. Дикси, правда, вышла к послам, промурлыкала им приветственную песню, поиграла с Дагни, но вернуться в уголок отказалась. Послы вернулись ни с чем.

На рассвете в тот день она ходила на охоту, но не сумела ничего добыть. Живое «бу» почему-то не хотело даваться: улетало или убегало, прежде чем Дикси успевала его схватить.

Единственной её жертвой в то утро оказался наш «знатный американец» — чёрно-серебристый лисёнок Гай, за неделю до того убежавший из уголка. Дикси встретила его под «Вторым Столбом», загрызла, но есть не стала. Всё это Джемс и Дагни «прочитали» на снегу, когда искали беглянку.

Под вечер мы отправились к Дикси втроём: Джемс, Дагни и я. Джемс и Дагни миновали небольшую, отдельно стоявшую скалу, вокруг которой вилась чёткая цепочка свежих рысьих следов, а я отстала. Когда поднималась по склону, где-то впереди, в хаосе скал, слышался звонкий тоскливый крик рыси : «мао! мао!». Сейчас он замолк. Дикси, наверное, видела нас и затаилась на скале, готовая к прыжку. Я поравнялась со скалой. Бросок! Она рассчитала точно: спрыгнула прямо к моим ногам и приветствовала меня громкой радостной песней.

Но только поздно вечером, когда уже совсем стемнело, когда смолкли чужие голоса на базе и привычным мерным гулом загудел движок (знакомый мирный звук), Дикси вернулась домой.

Следующей весной (также в марте) она повторила свой побег. И опять нам удалось «уговорить» беглянку вернуться.

Март — пора рысиных свадеб. Дикси в это время сильно волнуется и тоскует. А тут ещё школьные каникулы: на «Столбах» полным-полно ребятишек. Известно, какой это беспокойный народец! Как воробьи, забираются во все щели, если калитки закрыты — лезут через заборы, осаждают вольеры, закармливают зверей конфетами… Дикси конфет не ест, от ребятишек ей одно беспокойство.

Вот почему она именно в это время старается сбежать из уголка.

Людям она не опасна. Даже детям. Я совершенно уверена, что Дикси, если её не трогать, никогда первая не нападёт на человека. Но нет никакой уверенности, что, вернувшись из «самоволки», неожиданно для нас (ведь не будешь караулить всю ночь!) она не надумает «поиграть» с косульками так же, как с лисёнком Гаем. Да и очень уж жалко потерять нашу «звезду»: вдруг всё-таки надумает уйти насовсем. Поэтому последние два года мы не выпускаем Дикси из вольеры. Дикси очень обижается, что мы не берём её с собой на прогулки.

Обижаются и кинорепортёры, которым не удаётся повторить сделанные Джемсом кадры — «дикая рысь в диком лесу». Но что делать…

Со мной Дикси дружна по-прежнему. Узнаёт меня в толпе, радуется, когда подхожу к вольере, играет… Сделает вид, что ей нет до меня никакого дела, и вдруг неожиданно прыгнет сзади, обхватит мягкими лапами за шею, куснёт легонько — и умчится. Или — развалится у меня на коленях, лижет мне руки шершавым языком и мурлычет ласково, по-кошачьи: «кррр-мррр… кррр-мррр…». Любит она также играть в мяч… по вечерам, когда «рабочий день» уже окончен и у вольер нет никого чужих.

В присутствии чужих она никогда не бывает так весела и ласкова, как наедине со мной. Чем больше толпа у вольеры, чем шумнее ведут себя туристы, тем труднее уговорить Дикси «работать».

Осенью 1964 года у меня с Дикси случилось ЧП. Наш уголок посетили туристы с поезда Дружбы. Их было очень много: что-то около трёхсот человек. Хотя они заходили на территорию уголка тремя «порциями», в каждой «порции» было столько людей, что наш маленький уголок не мог их вместить. Толпа заняла всю дорожку между вольерами. Перед вольерой Дикси туристы стояли в пять или в шесть рядов. Когда я зашла к Дикси, она, взбудораженная необычным скоплением народа, предупредила меня глухим ворчанием, что «работать» не хочет. По нашему с ней неписаному договору в таком случае я обычно не принуждаю её. Но в этот раз отказаться от демонстрации было нельзя. И я, нарушив договор, осторожненько стянула Дикси с крыши домика вниз и начала обычную беседу с туристами.

Дикси покорилась, лежала смирно под моей рукой, даже замурлыкала тихонечко и лизнула руку…

Фотографы с фотоаппаратами и кинокамерами, столпившись в вольере у раскрытой настежь двери, забыв об осторожности, в азарте ловили кадры. Мерно жужжали кинокамеры. Толпа по ту сторону вольеры, напирая, шумела, туристы сыпали градом вопросов. Моего постоянного помощника Джемса в этот день не было, я работала одна с Каем. Мне приходилось одновременно и отвечать на вопросы и следить за Дикси (ведь фотографы находились всего шагах в пяти от рыси, тут же в вольере!), и выполнять многочисленные просьбы: «Поднимите, пожалуйста, рыси головку! Будьте добры, улыбнитесь! Чуточку правее, умоляю! Пусть она ещё раз лизнёт вам руку, скажите ей!» Один из фотографов стал настойчиво просить организовать ему «семейный портрет»: я, Дикси и Кай. Я приказала Каю подойти. Но этот собачий «аристократ» вдруг закапризничал (это с ним иногда бывает): поднял свою узкую породистую голову, посмотрел мрачноватыми, тёмно-карими глазами и — ни с места! Я протянула руку, чтоб подтащить его к себе, на секунду ослабив контроль над Дикси, и тут… Не очень-то приятно, я вам скажу, получить публичную оплеуху, хотя бы в какой-то мере и заслуженную!

Вряд ли Дикси хотела серьёзно меня ранить — лапа была «мягкая», со втянутыми когтями, — но один коготь, один «рыболовный крючок» каким-то образом зацепился за край моего уха, слегка… Вырвавшись из моих рук, Дикси с низким грозным ворчанием прыгнула на домик и затаилась.

Ранка была невелика, но кровь текла обильно. К счастью, на мне была кофточка тёмно-красного цвета: на красном фоне кровь не так видна.

Почти никто из туристов не заметил, что Дикси меня поранила. Категорическим тоном попросив фотографов выйти, я подошла к Дикси: уйти из вольеры после такого ЧП, не восстановив дружеских отношений с Дикси, было нельзя. Заставила кошку «извиниться» — лизнуть мне руку — и только после этого продолжила беседу, уже вне вольеры.

Назавтра Дикси встретила меня как ни в чём не бывало: ласково мурлыкала и лизала мне руки. Я, разумеется, тоже сделала вид, что ничего не случилось.

Что же? Значит, Дикси опасна?

Конечно, в какой-то степени, как и всякий прирученный хищник. Непредвиденные ЧП возможны всегда, нужно быть постоянно начеку. Но вместе с тем я совершенно уверена, что, пока я сама не допущу ошибки (как было в том случае, о котором я только что рассказала), Дикси не нарушит наш «договор дружбы». В характере её нет коварства, она пряма в своей ненависти и любви. Мне ли не знать — ведь я ее вырастила!

Признаюсь вам (по секрету от Дикси!), я немножко ревную её к Дагни, Каю и Вульке. Мне кажется, она любит их больше, чем меня. И это несправедливо. Потому что из нас четверых я — самый верный её друг. Никогда я не устану гордиться её дружбой, с таким трудом завоёванной…

Рысь распространена по всей лесной зоне европейской части СССР, а также в Сибири, на Кавказе и в Средней Азии. За пределами нашей страны встречается в Западной Европе, Иране, Китае, Тибете, Гималаях и в лесах Северной Америки. Ведёт преимущественно ночной образ жизни.

Внешний вид рыси очень характерен: короткое туловище, высокие ноги, несколько приподнятый зад. На круглой голове — большие уши с длинными кисточками. Хвост короткий, точно обрубленный. Пальцы соединены перепонкой, поэтому рысь легко передвигается по глубокому рыхлому снегу. Окраска — рыжевато-палевая с тёмными буроватыми полосами и пятнами. Это крупная кошка: длина туловища взрослой рыси 90-140 сантиметров, вес около 15 килограммов. Встречаются экземпляры и до тридцати килограммов! Пища рыси разнообразна. Рысь нападает на птиц, часто основу её «меню» составляют мелкие грызуны и зайцы. На Алтае нередко преследует косулю, кабаргу и даже молодых маралов. В первом томе фундаментального труда «Жизнь животных» дедушки Брема , нашего старинного консультанта «по делам звериным», читаем:

«…Рысь — высокоразвитый хищник, такой же хищный и кровожадный, как леопард и пантера… от мельчайших млекопитающих и птиц до козу ли и глухаря… едва ли какое-либо живое существо от неё застраховано…»

Рыси трудно приручаются. «Безнадежное дело», — говорили нам, когда мы взялись за воспитание Дикси.

Всё началось с коротенькой записки от лесничего Баркалова, старого «болельщика» нашего уголка, не раз поставлявшего нам интересных воспитанников: «В краевом музее есть маленький-маленький рысёнок. Предлагаю подарить заповеднику. Сообщите согласие. Будут ждать неделю, потом забьют на чучело…» Было это, помнится, 15 сентября 1961 года.

Рысёнок! Вы понимаете, что это такое — заполучить в свои руки рысёнка?

Если б фотографу предложили испытать новый фотоаппарат, если б скрипачу посулили редкую скрипку, лётчику — самолёт последней конструкции… Могли бы они сказать «нет»?

Трудно было в те дни с прокормом животных. У заповедника средств на живой уголок не было, приходилось всячески изворачиваться. Уголок фактически существовал на нашу зарплату да доброхотные даяния «болельщиков».

Вспомнила я, как год назад пришлось мне по этой причине отпустить на волю беркута Кучума: царь птиц не желал есть ничего, кроме свежего мяса, и я не смогла его прокормить.

Вспомнился мне и Волчик. Сколько бед было с его воспитанием оттого только, что мы не могли достаточно сытно кормить его. Рысёнка ведь тоже супом и кашами не прокормишь.

Моего благоразумия хватило до конца недели. А в последний день недели старенький «газик» мчал меня по асфальту городских улиц к музею.

Никто из красноярцев, видевших его, конечно, не подозревал, что «газик» провёз мимо них полномочного посла «великой державы», ещё раз осуществлявшего своё право предоставления убежища осуждённому. У меня сердце замирало: скорее, скорее… Теперь, когда решение было принято, Дикси была уже моя, я отвечала за её жизнь, и узнать, что мы опоздали, представлялось просто катастрофой.

Как попал рысёнок в краевой музей и почему — Дикси? Работники музея купили его за десять рублей у охотника на чучело. Подрастили, подкормили (очень уж был заморенный!), а потом — сердце не камень! — пожалели убивать, решили подарить заповеднику. Всё равно хорошего чучела из рысёнка не вышло бы: заморыш, рахитик… куда такого в экспозицию? Пока рысёнок жил при музее, у него не было имени. Крестины состоялись уже на «Столбах». Прежние хозяева подзывали рысёнка, как кошку: «кис-кис». Надо было придумать имя, в котором был бы этот звук. Так и вышло — Дикси.

Когда нам передали Дикси, она была размером с крупную кошку. Несимпатичный это был малыш! Взъерошенная тусклая шерсть какого-то неопределённого грязно-розового цвета, никаких кисточек на ушах (кисточки выросли только в ноябре), слезящиеся глаза, выдающаяся, как у дряхлого старичка, нижняя челюсть, всклокоченная борода с налипшими остатками пищи. Вдобавок ко всему этот «звериный ребёнок» был ещё и озлоблен… Ей было тогда уже около пяти месяцев (в переводе на человеческий возраст — лет четырнадцать-пятнадцать). В этом возрасте и человеческие детёныши доставляют своим воспитателям немало хлопот и огорчений, а Дикси ведь была рысь. Немудрено, что мы брались за её воспитание без особой надежды чего-нибудь добиться.

На своё новое место жительства Дикси ехала в маленькой транспортной клетке в тороках на Горбунке — низкорослом коньке монгольской породы. Как и все монгольские лошади, Горбунок терпеть не мог, когда его заставляли тащить телегу или сани, в тороках же был согласен везти кого угодно (сколько я на нём разного зверья перевезла на «Столбы»!) и с философским спокойствием позволил нам втиснуть клетку с рысёнком в одну из перемётных сум, перекинутых через седло.

Когда я выехала из ворот конторы заповедника, уже совсем стемнело. Мне нужно было заехать в магазин за хлебом. Пока покупала хлеб, вокруг Горбунка собралась толпа парней. Они спорили, кто у меня сидит в тороках, и тщетно пытались рассмотреть Дикси через сетку клетки. Один подсунулся было совсем близко: «Кошку везёшь, тётка?» Рысёнок как рявкнет густым грозным басом — парень отскочил, споткнулся…

Когда ехали по тёмной лесной дороге, полной ночных звуков и шорохов, Дикси притихла, затаилась, как неживая. Должно быть, очень страшно ей было… Помню, уже недалеко от дома я испугалась: может, и вправду нежива. Тряхнула клетку — опять раздался грозный рык-предупреждение, что, мол, «у нас не шутят».

Целых полгода понадобилось нам, чтобы в прямом и переносном смысле взять этого ребёночка в руки!

Кота звали Барон Фёкла фон Дитрих. Это был крупный красивый кот, с мягкой белой шерстью, такой же длинной и пышной, как его имя. В один из периодов своей жизни он был браконьером и, поняв, что это — позорное пятно на его биографии, изо всех сил старался теперь зарекомендовать себя с хорошей стороны. Он даже перед собаками заискивал: ходил на цыпочках и мурлыкал им приторно-льстивые комплименты, хотя его явно тошнило от запаха псины.

Кот жил при уголке на положении бесполезного приживальщика, и мы решили пристроить его «гувернёром» к Дикси. Ребёнку ведь обязательно нужен товарищ для игр!

Сначала познакомили их через решётку. Дело как будто шло на лад. Дикси проявила к «кандидату в гувернёры» явный интерес. Барон сохранил свою обычную вежливую невозмутимость и аристократическое изящество манер.

Увы…

Когда я на следующий день принесла кота к Дикси, Дикси, не дав бедному опомниться, разом его «оседлала», вцепилась в его пушистую шерсть когтями и зубами — и плохо пришлось бы Барону, если б я не вырвала его из Диксиных объятий и не выкинула вон. Растеряв всё своё аристократическое достоинство, Барон умчался в сад и там, взлетев на берёзу, принялся приводить в порядок свою потрёпанную шубу…

А Дикси ещё долго ходила у двери возбуждённая, вся ершом, заглядывая в щёлку, мяукала басом и отплёвывалась (Баронов пух навяз в зубах!).

Дедушка Брем оказался, как всегда, прав: между рысью и домашней кошкой — кровная вражда. Их не сдружишь.

Потерпев неудачу с Бароном, мы решили попробовать на это «амплуа» нашу верную помощницу — овчарку Дагни.

На следующее утро, идя к Дикси, я пригласила её с собой. Дагни с радостью приняла приглашение. Наконец-то она узнает, кто спрятан у Хозяйки в старом доме!

У этого существа резкий странный голос, от него пахнет лесом и опасностью.

Дагни привыкла к тому, что её Хозяйка вечно притаскивает домой всякую лесную нечисть, на которую уважающий себя собаке и смотреть-то противно. Вся эта нечисть — «фу!», то есть трогать её нельзя. Дагни дисциплинированная собака, она привыкла уважать законы, установленные людьми, и повинуется без рассуждения: «фу!» значит «фу!». И сейчас она, конечно, не нарушит закон, кто бы там ни оказался за дверью: она только посмотрит и понюхает. «Ой, скорее, скорее, Хозяйка! Открой же дверь: совсем замучило любопытство!»

И вот она бурей врывается в комнату, а ей навстречу («Дагни, фу!») прыгает что-то, несомненно, лесное, враждебное, пахнущее хищным зверем… И это «что-то» одним прыжком вскакивает ей на спину, обхватывает её за шею большими цепкими лапами и с громким мурлыканьем начинает бурно облизывать её шершавым языком…

Дагни растерялась. Два импульса борются в ней сейчас: один — древнейший, инстинктивный, голос её охотничьих предков — приказывает: перед тобой опасный зверь, схвати его, загрызи! Другой — укоренившаяся с детства привычка к повиновению — затормаживает первый: сказано «фу», — значит, «фу!».

Прижала уши, хвост между лапами, взгляд вопросительный, испуганный: «Хозяйка, что же мне делать?!»

— Ну чего ты, дурочка? Это же КУТЯ! Хо-ро-шая наша КУТЯ Дикси, Диксулечка… Посмотри, как она тебе обрадовалась!

Говорю, я сама удивилась и растерялась не меньше Дагни. Что это с Дикси? С чего это она, такая недотрога, вдруг разнежничалась, сама на «шею вешается», лижется?

Дагни уловила знакомые слова: кутя… хорошая… наша… Уши её встают, и хвост, поднявшись, описывает нерешительный полукруг. «Кутя? А что?.. Может быть, и так. Чужое лесное дитё, но всё-таки — дитё». (На нашем с Дагни общем языке «кутя» — щенок, детёныш, существо неприкосновенное и нуждающееся в нашей опеке.)

Настроение Дагни резко меняется. Если «кутя, дитё», — значит, надо за ним поухаживать: до чего же оно грязное, шершавое, вонючее… И Дагни принимается тщательно вылизывать смешную бородатую мордочку.

Дикси сначала отстраняется, гримасничает испуганно, отмахивается лапой, потом затихает и уже принимает Дагнины заботы как должное.

Через минуту они весело играют. Дагни, молодая весёлая собака, рада случаю повозиться, помериться ловкостью и силой. Наигравшись, обе валятся на пол и, высунув языки, блаженно отпыхиваются.

Если б они выражали свои чувства словами, то их, вероятно, можно было бы перевести на человеческий язык так.

Д и к с и. «Вот я наконец нашла свою маму. Ну конечно же, это моя мама. Мохнатая, тёплая, и уши торчком, как у меня…»

Д а г н и. «Всё-таки моя Хозяйка — умница. Она хорошо придумала, что взяла эту новую кутю Дикси. Очень здорово с ней играть. Только вот на лапах у неё какие-то колючки, я сейчас больно об них укололась… А ну-ка посмотрим, что там у неё такое…» — Дагни придвигается к Дикси и тщательно обнюхивает подушечки на её лапах.

«Ну так и есть — колючки! Острые, кривые, как те рыболовные крючки, с которыми любит заниматься Хозяин. Надо бы их обгрызть, а то, того гляди, останешься без глаз…»

Она долго возится с Диксиными лапами, но хитрющая Дикси не отдаёт свои колючки, спрятала их куда-то, прищурилась, гудит басом что-то ласковое, размывчатое: «урр-муррр-ру…». А маленький куцый хвостик в такт по полу: тук, тук, тук…

— Иди сюда, Дагни. Сядь и слушай, что я тебе скажу. С сегодняшнего дня официально утверждаю тебя в должности няни при куте Дикси. Надеюсь, ты оправдаешь оказанное тебе высокое доверие. Получи аванс: кусочек сахара. Что, мало? Хватит с тебя. От сладкого портятся зубы, мисс сладкоежка!

На первое время мы поселили Дикси в старом доме метеостанции. В одной половине этого дома помещалась маленькая самодельная выставка-музей, другая — зимой пустовала, и мы использовали её для зимнего содержания животных. Дикси получила отдельную комнату с обстановкой: «туалетом» (ящик с опилками) и деревянным топчаном для спанья.

Через полмесяца после её появления у нас я решилась впервые выпустить нашу питомицу в сад метеостанции на прогулку под присмотром Дагни. И чуть было не вышло беды. Рысёнок вслед за своей «нянькой» проник в загончик для копытных и прыгнул на маленькую косулю Альку. А когда я с величайшим трудом буквально оторвала Дикси от перепуганной Альки и потащила её домой, гляжу: у неё передняя лапа вывихнута в плечевом суставе. И никак не даёт вправить: рявкает, отбивается…

Я побежала звать на помощь Джемса, но пока бегала, лапа как-то вправилась сама. Когда мы вбежали в комнату, Дикси, взъерошенная, сердитая, уже прыгала снова на всех четырёх.

Дней пять спустя прихожу к Дикси утром. Новая беда: Дикси глядит на меня одним глазом, другой глаз заплыл, загноился… Пришлось лечить — промывать борной. Хорошо, что Дагни помогла справиться со строптивой пациенткой: без неё Дикси нас к себе не подпустила бы.

Ещё через неделю новое несчастье: у Дикси почему-то голова набок, она даже бегает как-то боком, перекосившись на одну сторону…

Всё это были последствия плохого содержания и кормления в раннем детстве, когда рысёнок питался преимущественно супом и целые дни сидел взаперти в тесной тёмной клетке.

Мы добыли для нашей питомицы мяса, которое было ей так необходимо, и стали почти каждый день выводить её на прогулку в лес.

Как-то во время игры с Дагни мне удалось надеть на Дикси ошейник: хотелось мне приучить её гулять на поводке. Не тут-то было! К ошейнику Дикси привыкла легко, но стоило ей почувствовать натянувшийся поводок, она приходила в дикую ярость: набрасывалась на меня, кусала и царапала. Пришлось от поводка отказаться, положившись на «волю божью» и Дагни.

Был уже ноябрь. Выпал глубокий снег, наступили холода. В лесу Дикси почувствовала себя неуютно. Быстро зябла и, погуляв с полчаса, сломя голову мчалась в «берлогу», старый дом, отогреваться. На прогулках она бегала за Дагни, а когда Дагни не было около — за мной. Дотронуться до себя не разрешала, но явно отличала от чужих, при встрече с которыми затаивалась за деревьями. К этому времени относятся её дебюты на страницах газет и журналов: в «Комсомольской правде», «Неделе», «Огоньке». Фотографии и коротенькие заметки, в которых для усиления впечатления маленький заморыш-рысёнок превращался в «огромную рысь»; я — коренная сибирячка — в москвичку, по «зову сердца» приехавшую в «дикую Сибирь»; пихты — в традиционные «могучие сибирские кедры».

Я стала получать письма от любителей-натуралистов, которые интересовались нашей Дикси. Ручная рысь, да ещё такая, что гуляет со своими хозяевами по лесу, не часто встречается.

Но, увы! Говоря по правде, Дикси в это время ещё никак нельзя было назвать ручной.

Прошло уже больше двух месяцев, как мы получили Дикси, а она упорно отказывалась нас признавать. В присутствии Дагни, во время весёлой возни с ней, она ещё иногда разрешала погладить её, почесать за ушами, потеребить… но, если мы заходили к ней в комнату без Дагни, проклятущая кошка забивалась в угол и — конец. Все усилия выманить её оттуда оказывались тщетными. Мало того, она ещё устраивала такие «аттракционы»: вытащит кусок мяса на середину комнаты, сядет над ним, рычит басом и накидывается, когда проходишь мимо. Шлёпнула её раз веником, так она вцепилась в него зубами и когтями да так и проволоклась через всю комнату. Хорошо ещё, что Дагни и тут помогла: увидела однажды, как Дикси цапнула меня за ноги, схватила её за шиворот и задала трёпку. После этого Дикси рявкнет на меня — и тотчас оглянется на Дагни.

С Дагни Дикси сама нежность. При встречах бодает лбом, как кошка, громко мурлычет, лижет, обнимает мягкими лапами… А с нами — цапнет и смотрит в глаза: «Ну как? Больно? Боишься?» Кусок мяса, который ты же ей даёшь, выхватывает из руки с рычанием, со злостью, как взятый с бою.

Такая малышка, заморыш несчастный, и уже законченный хищник, озлобленный, непримиримый…

Но ведь способна же эта злюка на бескорыстную привязанность к Дагни, на нежную дружбу с ней! И значит… значит, дело не так уж безнадёжно, как кажется. Чем труднее, тем интереснее!

Проходил день за днём, а «укрощение строптивой» не шло на лад, хоть плачь. И я решила применить к ней своё старое, испытанное средство.

Поймала однажды строптивую злючку и притащила её домой, в комнаты.

— Что ты делаешь? — раскричался Джемс, когда я посадила Дикси посреди столовой. — С ума ты сошла, она же тут такого натворит!

Сказать по правде, я сама думала так же: натворит. Но иного выхода у меня не было. Иначе приручать я не умею. Мне обязательно надо, чтобы зверёныш стал как бы членом семьи, проводил всё время у меня на глазах. Только тогда сумею я взять его в руки.

С этого времени Дикси все дневные часы стала проводить с нами. Вела она себя в комнатах намного лучше, чем мы ожидали. Помните рассказ Веры Николаевны Чаплиной, хозяйки львицы Кинули, об её неудачной попытке вырастить у себя дома маленькую рысь Таску? Из комнаты, в которой жила Таска, постепенно пришлось вынести всю мебель, снять шторы с окон, убрать цветы, картины, так как Таска всё пачкала и рвала: ухитрилась даже нагадить на картину, висевшую на стене. В конце концов Вере Николаевне пришлось отдать маленькую разбойницу обратно в зоопарк.

Дикси за все шесть месяцев (с ноября по апрель), которые она прожила у нас в комнатах, совершила только два серьёзных преступления: в клочья изорвала книгу «Чёрный обелиск» Ремарка да разбила цветок…

Как-то очень скоро и легко она научилась использовать для своих интимных делишек специально предназначенный ящик с песком. Приходилось только следить, чтоб ящик был всегда своевременно вычищен, — в противном случае аккуратная Дикси не соглашалась на него усесться.

Это случилось не вдруг, а происходило постепенно: я всё больше начала понимать Дикси, её язык (значение издаваемых ею звуков, выражения глаз, морды, которые резко менялись в зависимости от её настроения, угадывала внутренние причины тех или иных её поступков), а Дикси в свою очередь всё лучше и лучше понимала меня.

Медленно, с трудом между нами устанавливалась та связь, тот внутренний контакт, без которого невозможна никакая работа по приручению.

Вместе со взаимным пониманием укреплялось и взаимное доверие. Не знаю, кто из нас раньше — я или Дикси — поверил другому. Но когда это произошло, между нами стали устанавливаться свои особые отношения и посредничество Дагни стало ненужным.

Сегодня Дикси впервые позволила мне себя погладить в отсутствие Дагни.

Ещё через несколько дней внезапно подскочила сзади, обняла за талию мягкими лапами, легонько куснула и умчалась, прежде чем я успела понять, что это — приглашение к игре…

А ещё через месяц (в апреле) я уже выносила её на крыльцо к туристам, и прежняя упрямая злючка покорно висела у меня на руках, мурлыкая ласковую песню…

Я не профессионал-дрессировщик, не специалист, просто любитель. Правда, я прочла много книг специалистов и неплохо знаю теорию. Но ведь искусство дрессировки — это как верховая езда: можно отлично изучить теорию, но пока ты не почувствовал себя чем-то единым с конём (а ты сам не знаешь, как приходит к тебе это чувство), ты ещё не наездник. И на галопе тебя будет бить «как собаку на заборе», и из седла ты, чуть что, вылетишь…

Я до сих пор не знаю, КАК это происходит. И это мгновение, когда дикий зверёныш впервые доверчиво к тебе приласкается, для меня всегда, как чудо.

Как-то я уехала в город. Дикси весь день просидела взаперти. Вечером, когда я пришла к ней, запела громкую песню, взяла лапой мою руку и так сидела, прижавшись. Потом легла рядом, не выпуская моей руки. Мясо лежит рядом, на него — нуль внимания!

Много значило, конечно, и то, что Дикси поправилась, отъелась, из угрюмого больного заморыша превратилась в весёлого здорового малыша. Мягкой и пушистой стала шкурка, отросли кисточки на ушах, взгляд ярких глаз стал живым, любопытным, озорным. Со здоровым ребёнком всегда легче договориться.

Я очень люблю Дикси. Но это не значит, что, если завтра я получу записку: где-то у кого-то есть маленький-маленький детёныш росомахи, кабарги или… снежного человека! — я не брошу все свои «текущие дела» и не поеду добывать его для нашего уголка.

Вот я читала: барсучата забавные и милые. А ручной бобрёнок! Вы знаете, какая это прелесть?! А на Алтае, в высокогорье, живут буны — горные козлы. Вот бы нам раздобыть себе такого бунёнка! Полез бы какой-нибудь новичок скалолаз на Митру, лезет по верёвке, царапается, а на него сверху из-за гребня скалы — бородатая морда с рожками, как у чёртика: «бэ-э-э!».

(Только, пожалуйста, не говорите Джемсу, ему и так уже надоело строить всё новые и новые вольеры!)

Красноярский заповедник «Столбы»,
1966 г.

Публикуется по книге.
Е.Крутовская. Дикси.
Л.Детская литература, 1984

Материал предоставил Б.Н.Абрамов

Зоолог Елена Крутовская, бессменная глава нарымского «Живого уголка», с середины прошлого века занималась лечением раненых или больных животных-обитателей красноярского заповедника «Столбы», и делала она это с таким вниманием и заботой о братьях наших меньших, что посмотреть на её питомцев съезжались со всех уголков Советского Союза. Орлы, канюки, рыси, совы, косули и лисицы — вот далеко не полный список «посетителей» лечебного центра «Приют доброго доктора Ай-Болит». На протяжении всей своей жизни Елена Крутовская писала о животных — фиксировала интересные случаи, делилась мыслями и переживаниями, рассказывала забавные и поучительные истории о своих «любимчиках»: рыси Дикси, сове Ясе и других. Именно эти тексты легли в основу книги — очень личной истории человека, рассказанной через «портреты» спасённых им животных. Крутовской не стало в 1984 году, но дело, начатое ею, живёт и по сей день.

Елена Крутовская «Дикси : рассказы о животных»

Впервые эта книга была опубликована в 1969 году и тоже в Красноярске, второй раз — в 1984 году. Третье переиздание «Дикси» вышло с иллюстрациями художника Е. Аблязова, чьи рисунки, выполненные в нарочито простой манере, помогают читателю вообразить внешность хвостатых, пернатых и зубастых персонажей. Небольшая по объёму книга может встать в один ряд с сочинениями популярных авторов-натуралистов, воспевающих природу. Те, кому нравятся рассказы Евгения Чарушина и романы Джеральда Даррелла, обязательно оценят по достоинству творчество красноярской подвижницы Елены Крутовской, память, о которой бережно хранят в научно-познавательном комплексе «Нарым».

фото Дж. Дулькейт ; рис. Е. О. Аблязов

«Дикси» — это не просто сборник увлекательных историй, но своеобразная автобиография, предоставляющая читателю возможность посмотреть на животных (и на людей) глазами профессионала и человека с большой буквы. По рассказам друзей и коллег Крутовской, она занималась воспитанием не только зверей, но и посетителей заповедника. Например, она не терпела грубости по отношению к животным, находящимся в вольерах, и насмешек над ними. Уличённых в подобном она отводила в сторонку и шептала что-то на ухо, после чего поведение человека резко улучшалось.

фото Дж. Дулькейт ; рис. Е. О. Аблязов

Сильный характер Елены Крутовской проявляется в её прозе; она никогда не опускается до патетического сопереживания раненым животным, напротив, видит в них личности, с которыми нужно общаться как с равными, а не свысока. Показательна история о совёнке Ясе, доставленном в заповедник совсем больным, ещё не научившимся летать. Крутовская и её помощники создали птице все условия для быстрого выздоровления, но случилась незадача! Во время обычного утреннего обхода зоолог заметила, что совёнок пропал. Его искали целый день, но так и не смогли найти. Три дня спустя Крутовская, уже оставившая надежду на спасение Яся, стояла на веранде и слушала пение птиц в соседнем лесу, которое удивило её своей агрессивностью. Крутовская, по её собственному признанию, за многие годы работы с пернатыми научилась понимать их язык. Услышав это странное пение, она сразу поняла причину птичьего беспокойства — в лесу завёлся чужак. Зоолог немедленно отправилась в лес и спасла бедного испуганного совёнка.

фото Дж. Дулькейт ; рис. Е. О. Аблязов

Удивительная история, не правда ли? И таких в книге двенадцать. Каждый рассказ о животном в этом сборнике удивителен, каждое животное по-своему уникально. После чтения «Дикси» появляется желание выбраться на природу, понаблюдать за птицами, прогуляться по тенистым лесным тропинкам и, может быть, внести свой посильный вклад в охрану живой природы. Такова сила этой книги, заставляющей по-новому взглянуть на привычные вещи. А на юных читателей она подействует, может быть, даже сильнее, чем прямой призыв обратить внимание на жизнь братьев наших меньших.

Крутовская, Е. А. Дикси : рассказы о животных / Елена Крутовская ; фото Дж. Дулькейт ; рис. Е. О. Аблязов. — 3-е изд., доп. — Красноярск : Национальный парк «Красноярские Столбы» : Sitall, 2020. — 95 с. : ил.

КРУТОВСКАЯ
Е.А.

РУЧНЫЕ
ДИКАРИ

Волчик

«Большой  
дикий   пес,   ведь  
волк—  

просто  дикий   пес…»

Э. 
Сетон-Томпсон.

В
распахнутое
окно
доносятся
веселые детские
голоса,
взрывы звонкого
хохота …. Это
мои ребята
Итка и Люся, приехавшие
к нам на
летние
каникулы,
играют со
своим
приятелем —
волком.

—
Дети и волк?

—
Да.

—
Настоящий
волк?

—
Самый 
настоящий.   
Чистокровный.  
Посмотрите    на    этот
пушистый,
опущенный
книзу хвост,
на большую
лобастую
голову с чуть
косо поставленными
светлыми 
глазами, на
великолепную
черную 
гриву —   и вы
сразу
увидите, что
перед вами не
овчарка, не
гибрид волка
и собаки,   а  настоящий  да  к  тому  же  еще,  
выражаясь  
по-охотничьи,    
матерый     волчище.

—  И этот
зверь играет
с вашими
детьми? И вы
это
разрешаете?

—
Пробовала не
разрешать. Но
не так-то
просто
запретить
приказом
старую
дружбу! Да и
не думаю,
чтобы для
моих ребят
игра с их
серым приятелем
была опаснее,
чем для иных
игра с молодой
плохо
обученной
азартной
овчаркой.

…Вот
Итка бежит
вдоль блока,
е Волчик,
гремя цепью,
гонится за
ним,
настигает,
настиг… Грозно
оскалив
пасть, 
прыгает на
Итку, валит…

Все
это: и погоня,
и борьба —
только игра,
и Волчик ни
на секунду не
забудется, не
сомкнет свои
острые клыки
на детской руке
плотнее, чем
положено в
игре…

Теперь
Икта залез в
волчью будку
(воображаю, в
каком виде
будет его
костюм) и,
встав на четвереньки,
рычит на
Волчика, а
Волчик, помахивая
по-собачьи
хвостом,
лапами
старается его
оттуда
выцарапать.
Подбежала
сзади Люлька
и тянет
Волчика от
будки за
пушистый хвост.

Волчик
обернулся,
заворчал, но
Люлька не выпускает
хвоста из
рук, тянет
изо всей
силы, и
Волчик
покорился,
добродушно
осклабясь, «разрешает»
себя тащить…

Огромный
зверь с
белыми
клыками,
которые,
шутя, дробят  кости.

Для
кого — зверь,
а для моих
ребят —
просто большой
добрый» пес…

В
мае 1956 года я
села в
автобус
«Красноярск
— Лалетино» с
маленьким
коричневым
щеночком за
пазухой.
Больше всего
он был похож
на меховую рукавичку-мохнашку.
Никто из
пассажиров автобуса
не
подозревал,
что эта
забавная живая
рукавичка,
копошившаяся
и повизгивавшая
у меня за
пазухой, —
волк.

—  Где  вы
подобрали
такого смешного 
кабыздоха? —
спрашивали
меня.

—
Какой тебе
кабыздох! Это
же породистая
овчарка! —
утверждали
другие.

В
автобусе я
никому не
призналась,
что везу волка.
Но на своем
производстве,
в управлении
заповедника,
похвасталась:
вот, мол, глядите
все: у меня
волк! Увы!
Меня подняли
на смех. В
волка с
рукавичку
никто не
верил.

Впрочем,
и сам-то волк
еще не знал
тогда, что он
— волк. Моей
задачей было
воспитать
его так, чтоб
он, и став
взрослым,
никогда не
почувствовал
себя 
волком —
хищным
зверем, врагом
человека.

Не
могла я
подозревать
в тот
памятный
весенний
день, сколько
разочарований,
волнений и
тревог
принесет нам
с Джемсом
живая
рукавичка,
пригревшаяся
у меня за
пазухой. Но
все равно,
даже если б я
знала, как
будет, это
ничего бы не
изменило. И я
ничуть не
раскаиваюсь,
что взяла
Волчика. Говорят,
трудный
ребенок для
матери — самый
любимый. Так
и Волчик.

Взяла
я Волчика еще
слепым —
только на
второй день у
него
открылись
глаза. Лакать
он не умел —
пришлось
кормить его
из соски.

Когда
коричневый
щеночек
превратился
в большого
могучего
зверя, мне и
самой не очень
верилось, что
это про него
я писала в
своем
рабочем
дневнике:
«Глаза у
Волчика
открылись
совсем, но
они все еще
мутные, и
смотреть на
белый свет
ему трудно.
Передние
лапки еще
кое-как ходят
по полу, но
задние
безнадежно
разъезжаются.
Круглое
пузико —
слишком
тяжелый груз
для совсем
еще слабых
лапок. Зато
черный  
носик   уже 
отлично  
умеет
различать 
запахи.

Когда
очень
проголодается,
а есть не
дают, волчонок
начинает
сосать мой
палец. Сосет
долго,
старательно,
сделав язык
трубочкой, сморщив
нос, вкусно
причмокивая,
постанывая.
Когда же я
отнимаю
палец, на
губах у волка
вскипает
пузырек.

Кошка
Кисанка на
него шипит.
Наши Рыжики —
две
маленькие
собаченьки Ю
и Тымой — к
нему даже
близко не
подходят.
По-видимому,
у них возникают
какие-то
смутные
подозрения
на счет его
особы…»
Обычно
волчат
выкармливают
под собакой: собачье
молоко по
своему
составу
близко к волчьему.
Но у нас не
было тогда
собаки, которой
можно было бы
поручить
воспитание
нашего
питомца, а
коровье
молоко
волчонку не подходило.

Ох,
и помучилась
я с ним!

Нянчилась
со
зверенышем,
как с
ребенком. И
жалко мне его
было и
обидно. Все
смеются:

—
Эх ты!
Подумаешь,
проблема —
выкормить
волчонка, уж,
кажется, чего
проще, а у
тебя не получается.

И
верно, не
получалось.
Волчик рос
несчастным
взъерошенным
заморышем и
постоянно
болел.

Из
выводка в 7
волчат,
приобретенных
краевым
музеем
(откуда
получили мы
Волчика),
выжило 5, в том
числе наш
Волчик. Два
волчонка
погибли в
самые первые
дни. Зато те
четыре, что уцелели,
развивались
гораздо
лучше Волчика.
Я приходила в
музей сравнить
наших
воспитанников
и завидовала
— какие
крепыши Саян
и Мазепа по
сравнению с Волчиком.

Волчик
с самого
начала был
самым
слабеньким
из пятерых.  Да и
кормили
своих питомцев
«музеяне»
куда лучше,
чем могли кормить
Волчика мы.
Молоко у них
было всегда свежее,
а нам
приходилось
возить его за
7
километров
по жаре. И
мясо они на
волчат
получали, и
другие
продукты.

Волчик
никак не
желал
становиться
вегетарианцем.
Обычный
собачий
рацион его не
устраивал.

Бедный
«пузо-пузырек»,
как мы его
прозвали в ту
пору за
круглый
раздутый
животик.
Такой
редкостью
было для него
блаженное
чувство
сытости!

..
Когда нашему
зверю было
два месяца,
он однажды
съел. Кого бы,
вы думали?

Красную
шапочку!

Да,
да, на самом
деле. Серый
волк съел
Красную
шапочку. Ну,
скажем
точнее: не Красную,
а Синюю. Вот
как это
вышло.

Волчик
повадился
таскать у
моей дочки
Люльки
игрушки.
Игрушки жили
у Люльки в
тумбочке
возле
кровати.
Первую
игрушку —
резиновую
лягушку с
пищалкой —
дала Волчику
сама Люлька.
Он бегал с
ней в зубах
по всему
дому, прятался
под
кроватями и
сердито
рычал на нас,
когда мы
пытались
отнять у него
«добычу»
Лягушка
пищала на
весь дом…
пока вдруг не
исчезла
бесследно.
Следующей
жертвой был
резиновый  
утенок.  Он   утащил   его,
растерзал   и
съел.

А
потом он
выкрал из
тумбочки и
любимую
Люськину
куколку —
резиновую
девочку в
синей
шапочке
Люська в
страшном волнении
прибежала
звать меня на
помощь. Было ясно,
что Синюю
шапочку
постигнет та
же участь,
что и утенка
с лягушкой.

Я
вытащила
зверя из-под
кровати, куда
он забился со
своей новой
добычей, и
попыталась
силой
разжать ему
челюсти. Не
тут-то было!
Волчик рычал,
жалобно
взвизгивал,
отбивался
лапами, но
куклы не
отдавал,
сжимая ее в
зубах
поистине мертвой
хваткой.

—
Тащи скорее
блюдце с
кашей, —
скомандовала
я

Люська
притащила
блюдце. Мой
расчет был
таков:
Волчик,
увидев кашу,
бросит куклу,
и Синяя
шапочка
будет спасена.
Волчик
действительно
перестал
рычать, с
жадностью
уставился на
блюдце с
кашей и… ой!
Два
судорожных
торопливых
глотка и — Синяя
шапочка была
проглочена.
Покончив с
куклой,
Волчик
ринулся к
каше, и она
так же молниеносно
исчезла в
волчьем
брюхе…

Люська
была так
потрясена
случившимся,
что даже не
заплакала.

В
саду, куда мы
стали
выпускать
Волчика, когда
он подрос,
жил у нас в то
лето ручной
журавль
Журка —
большая,
сильная, не
по-птичьи
умная птица.

Журка,
совершенно
не боявшийся
собак, испытывал
перед
Волчиком
панический
страх. Заметив
журавля,
Волчик бежал
на него,
опустив
голову к
земле. Журка,
испуская    тревожные  
крики,
пускался
наутек, хотя
одного удара
его
сильного  
клюва 
было  
бы   
достаточно,
чтоб   
надолго   
отвадить   
волчонка.
Мерной
волчьей
побежкой, все
так же
опустив
голову,
Волчик
устремлялся
в погоню и
гонял
несчастного
длинноногого
великана,
пока я не
приходила
Журке на
помощь. Это
была не игра,
это была
ОХОТА ЗА
МЯСОМ. И,
вероятно, птица
инстинктивно
угадывала в
маленьком щенке
свирепого
хищника.

Угадывал
в Волчике
хищника,
исконного
лошадиного
врага, и наш
конь — пегий
монгольчик
Горбунок.
Завидя
Волчика,
Горбунок,
громко
всхрапывая и
топоча,
кидался на
него.

Только
Рыжики скоро
привыкли к
Волчику и смирились
с его
присутствием
в доме совершенно. 
Волчик
заигрывал с
ними, таскал
их за хвосты,
но из
повиновения
у них не выходил: 
стоило
собачонкам
тявкнуть на
него, как он
разом стихал
и начинал к
ним
подлизываться.

Половина
наших бед с
Волчиком и
тогда и позже
происходила
оттого, что
нам редко
удавалось
накормить
его досыта.
Он рос,
аппетит у
него был
волчий, и,
чтоб утолить
этот аппетит,
нужно было
мясо, много
мяса.  
На наших
супах и кашах
(к хлебу он   
привык    много
позднее).
Волчик был
всегда
голоден, а голод
— плохой 
помощник
воспитателя, особенно,
если речь
идет о
приручении
хищника.

 Часто,
когда у нас
не
оказывалось
для Волчика
ничего, кроме
надоевших
ему пшенной
каши и хлеба,
столбисты
приносили
нашему зверю
роскошное
угощение —
мясной суп,
колбасу   и непременно
желали
скормить ему
все это сами.
В результате
Волчик стал
бегать за
чужими.

 Нередко
он удирал из
сада, чтоб
завести   
новое   
знакомство,
или «на
охоту».
Повадился бегать
к ручью
охотиться
на… навозных
жуков. Ловил
кузнечиков и
с жадностью
поедал их.
Начал
промышлять и
на помойках.

После
«охот»
Волчик
деловито
бежал домой, опустив
голову к
земле. 
Убежать бы он,
пожалуй,
никуда не
убежал, но мы
боялись, что
кто-нибудь
его утащит, и
каждый раз,
когда он
исчезал из
дома, у нас
поднимался
переполох.
Однажды
Волчик
терялся
целый час. Мы
переполошились,
звали, бегали
по лесу, а
потом видим:
вылез из-под
смородинного
куста в саду
и зевает…
Иногда кричу
его, ищу
повсюду, а он
на моем следу
и караулит
меня.

В
конце концов,
мы решили,
что «цепь
нужна такому
псу», и
посадили
Волчика на
цепочку во
дворе. Против
ожидания, он
легко привык
к цепочке и
даже,
кажется, не
очень скучал.
Потом, когда
нам пришлось
посадить его
на цепь уже
«навечно», я
радовалась,
что мы приучили
его к цепи в
таком раннем
возрасте
взрослый, он
не смирился
бы с
внезапной
потерей свободы
так легко.

В
августе на
Столбах
проходили
сборы инструкторов-скалолазов
Участники
сборов получали
хороший паек,
в состав
которого
входили,
между прочим,
мясная тушенка
и колбаса
Волчику, хотя
он и не был инструктором-скалолазом,
тоже
«отпускались»
колбаса и
тушенка Он
отъелся, и
это сейчас же
сказалось на
его
поведении.
Наш зверь стал
веселым, 
ласковым,  сделался
податливее
на
дрессировку.

Говорят,
что волки
жадны. Мне
кажется, это
не совсем
верно. Волчик
был жаден
только пока
не наедался.
Насытившись,
он
совершенно переставал
интересоваться
своей чашкой
и позволял
доедать
остатки
ужина кому
угодно. Он
никогда не
был «собакой
на сене».

К
сентябрю
Волчик
перелинял в
зимнюю шерсть,
стал
красивым,
пушистым.

Каждый
день теперь
мы брали его
гулять в лес.
Сначала на
поводке, а
потом я стала
приучать его
ходить со
мной без
поводка, на  
невидимой
веревочке», и
прибегать по
команде «Ко
мне». Роль
невидимой
веревочки
играло у нас
какое-нибудь
лакомство —
кусочки сырого
мяса или
сахар,
которые я
припасала в кармане.
Всякий раз,
когда Волчик
подбегал ко
мне на зов, я
давала ему в
награду
кусочек, и
уже скоро 
невидная 
веревочка
действовала
отлично.   На 
прогулке
Волчик 
почти 
не отходил
от меня.  
Иногда
только вдруг
вспомнит про
свои
любимые 
свалки на
базе, «возьмет
ноги в зубы»
и пустится
бежать по тропе.   Но,
пробежав 
немного, 
обязательно
спохватится
(колбаса-то в
кармане) и вернется
назад. С нами
ходили в лес
и два лосенка: 
Елочка и
Светик.  И иногда
бывало так:
иду я по
тропе,
Волчик, опустив
хвост,
плетется
сзади,
принюхиваясь
к лакомому
запаху
колбасы, и
вдруг вдали —
заливистая
песня — звук
колокольчиков.
Это лосята
отстали, а
теперь им
вдруг
захотелось
пробежаться.
Дуэт
переходит в
трио — Волчик
(и у него на
ошейнике
колокольчик)
тоже побежал,
спасаясь от
острых копыт.
Но прежде,
чем он догнал
меня, на нас
вихрем
налетают
лосята. Волчик,
поджав хвост,
прижав уши,
припадает к
земле,
лязгает
зубами;
Елочка
слегка ударяет
его копытом и
выносится
вперед. За ней,
раскачиваясь  на
бегу, как
игрушечная
лошадка-качалка,
поспешает
второй лосенок
— Светик.
Обогнав  нас,
лосята останавливаются
где-нибудь в
сторонке и с
удовольствием
отпыхиваются.

Я
подзываю
Волчика и даю
ему кусочек
колбасы, чтоб
загладить
обиду.

Ох,
уж эти
лосята! Много
они
испортили
крови
бедному
зверю…

В
начале зимы
был такой
момент, когда
я было совсем
отчаялась в
своих
воспитательских
талантах и
даже стала
подумывать
передать
Волчика в
какой-нибудь
зверинец: не
могу
справиться
со зверем — и
все! Причиной
всех бед
опять-таки
было недоедание.

Волчик
стал свиреп,
пустую чашку
чуть тронешь,
хватал
зубами,
отказывался
отдать, а когда
я приходила с
полной,
вырывал ее из
рук, разливал
суп, рычал. В  конце
концов нам
пришлось
кормить его
вдвоем: Джемс
оттаскивал
Волчика за
цепь, а я
ставила  в этот
момент чашку.

Чем
дальше, тем
хуже. Однажды
Волчик даже
цапнул меня.
Как-то Волчик
рявкнул на
меня. Я рассердилась
и сильно ударила
его по носу.
Он взревел,
глаза зажглись
зеленым
огоньком,
зубы
защелкали… Я
не выдержала
характера и
отступила. Не
убивать же
зверенка до
смерти!

Однажды,
когда я была
в городе,
Волчик цапнул
Джемса, когда
тот брал у
него пустую
чашку, чтоб
принести ему
еду. Джемс
вспылил и
стукнул его
по голове
черенком
лопаты.
Волчик упал.
Вскочил и
снова
прыгнул на
Джемса. Тот
ударил еще раз
изо всей
силы, и
Волчик
остался
лежать на
снегу.

Очнувшись,
он уполз в
свою будку и
до утра пролежал
там, грозно
рыча, стоило
Джемсу
приблизиться.

Джемс
встретил
меня
смущенный:
мир с Волчиком
был кое-как
восстановлен,
но мысль, что он
едва не убил
зверя, не
давала ему
покоя.

—
Знаешь, —
признался он
мне, — а ведь я
понял, что
никогда не
смогу его
убить, —
жалко!..

Я
боялась, что
Волчик
затаит зло на
Джемса и
отомстит, но,
как ни
странно,
произошло
обратное — Волчик
неожиданно
привязался к
нему почтительной
собачьей
привязанностью.

Как-то
во время
прогулки на
Волчика
нечаянно
налетел
бежавший с
горы лыжник.
Не ударил,
даже, кажется,
не задел, но
Волчик
неистово
перепугался
и умчался в
лес. Я едва
его отыскала.
После этого
он начал
панически
бояться лыжников,
лыж и даже
лыжного
следа. Эта
боязнь сохранилась
у него на всю
жизнь и
значительно
затруднила
его
дрессировку.

Зимой
лыжники
приходят на
Столбы
толпами.
Заслышав издали
скрип лыж,
Волчик
начинал
отчаянно биться
на цепи. В
такие минуты
он
переставал что-либо
понимать,
отказывался
даже от мяса,
не
реагировал
на команду,
одним словом,
превращался
в
обезумевшего
от страха
дикого зверя.

Однажды,
завидя
приближавшуюся
толпу лыжников,
Волчик
метнулся
через
штакетную ограду,
повис на цепи
и сломал
переднюю
лапу. Когда я
нашла его,
забившегося
в будку, по-звериному
лязгавшего
на меня
зубами, с
болтающейся
лапой, я
сказала
Джемсу: или возьмем
его опять в
комнату, или
можешь считать,
что все
кончено —
тебе
останется
только
добить его.

Джемс
поворчал для
виду (— Куда
такого зверя
в комнату!) и
помог мне
перетащить
Волчика к нам
в спальню,
под мой
письменный
стол. Осмотрели
лапу. Она
была сломана
в коленном
суставе.
Волчик
позволил
наложить
шину, но
потом вдруг
принялся яростно
грызть ее
зубами и
сорвал
прочь…

Я
оставила его
в покое.
Пусть лапа
срастается
неправильно:
экая
важность
лапа! Для меня
гораздо
важнее была
волчья
«душа», которая
(я знала это)
переживала
сейчас
опасный кризис.
От нашего с
Джемсом
поведения
сейчас зависело
— доверится
ли нам Волчик
навсегда или
окончательно
превратится
в злобного
зверя.

«Экзамен
на хозяев»
был нами
выдержан: за
свою болезнь
Волчик
накрепко к
нам привязался.

Союз
человека и
собаки почти
так же
древен, как
история
человечества.
Многовековая
привычка
вынуждает
собаку
искать
покровительства
человека.
Волк — другое
дело. Здесь
первое слово
должно было
принадлежать
нам, людям, и
мы его
сказали.

Лапа
срослась
хорошо.
Волчик снова
сопровождал
нас на
прогулках. И
вот, странное
дело!
Оказалось,
что наши
лыжи, мои и
Джемса,
совсем не
страшные.
Даже, когда
Джемс, летя с
крутой горы,
не успевал
отвернуть и
сталкивался
с Волчиком,  тот
лишь
отпрыгивал в
сторону.

Но
следы чужих
лыж — только
следы — «уф!»
— опасность!
Щетина дыбом
и — бежать,
бежать, куда
глаза
глядят…

За
посторонними
Волчик
бегать —
перестал, только
девушки еще
долго
пользовались
его особой
благосклонностью.
Однажды он
ушел за
малознакомой
девушкой до
Лалетинского
кордона — за
целых пять километров
от дома.

В
другой раз,
тоже девушки
(!) увели его на
Столбинское
нагорье. Там
было много
лыжников, и
Волчик
забился,
спасаясь от
них, в камни скалы
«Первый
Столб». Засел
в начале
лаза, который
называется
«труба», как
соловей-разбойник,
и рычал на всех,
кто
приближался
к этому
месту. Едва я его
оттуда
вытащила…

С
Иткой и Люсей
Волчик
крепко
дружил. Когда
ребята после
долгого
отсутствия
приехали
домой на
зимние
каникулы,
Волчик
кинулся к
Люське,
схватил ее за
рукав и
зарычал так
страшно, что
мы перепугались.
Но оказалось,
этим
ворчанием Волчик
выражал свою
радость от
встречи со старыми
приятелями!
Он и Итку
приветствовал
так же.

Ребятам
Волчик
позволял
делать с
собой все,
что угодно.
Итка возил
его по всем
комнатам за
хвост,
тормошил
всячески, захлопывал
ему ладонями
оскаленную
грозно пасть,
и Волчик даже
не думал
сердиться на
такую
фамильярность.
Когда
каникулы
кончились и
мы с Волчиком
пошли
проводить
ребят до
«пыхтуна», он
сел у
«хитрого
пня» и завыл. Кое-как
притащила я
его домой на
цепи: хоть убей
— не хотел
возвращаться
без ребят.

Нас
очень
удивило, что
Волчик
сдружился и с
нашей
лошадкой
Горбунком.

Когда
Джемс водил
Горбунка
поить на
ручей, Волчик
неизменно
его
сопровождал.
По дороге
домой
Горбунок любил
«потибенковать»
— покопытить
из-под снега
прошлогоднюю
траву. Волчик
уже тут как
тут:
похаживает
вокруг,
подкрадывается
и норовит
поймать за
хвост.
Горбунок
поднимет
копыто, но не
бьет — свой, а
когда Волчик,
уже совсем
обнаглев,
повиснет у
него на хвосте
и потянет изо
всей силы,
обернется,
прижав уши, и
накидывается
— укусить.
Волчик отбежит
в сторону и
снова
заигрывает:
припадает на
задние лапы,
виляет
хвостом.

Потом
Горбунок
повадился
приходить к
березе, у
которой
сидел на цепи
Волчик.
Часами стоит около
и дремлет.
Однажды даже
привел сюда чужую
лошадь,
которая
ночевала у
нас на базе, и
оба коня
мирно
простояли
всю ночь
возле зверя.

Иногда
Горбунок и
Волчик,
играя,
хватали друг
друга зубами,
и как-то
Горбунок
пострадал от
своего
серого
приятеля —
пришлось
вытирать
окровавленный
нос об ясли! Дня
два после
этого он не
подходил к
Волчику, а
потом все
пошло как
раньше.
Удивительно
было, что не
Волчик лез к
коню играть,
а конь — к
волку.
Волк-то ведь
сидел на
привязи…

Подружился
Волчик и с
лосятами.
Вместе
ходили в лес,
и Волчик
играл с ними,
как веселый
щенок.

Это
была хорошая
зима для
Волчика.
Молодой егерь,
недавно
поступивший
на
Столбовский
кордон, наш
ближайший
сосед, не
боялся Волчика,
ласкал его, и
мы без
всякого
опасения дважды
в день перед
кормлением
спускали
нашего зверя
с цепи.
Набегавшись,
Волчик
всегда по
моему зову
подходил и
подставлял
шею под
ошейник,
зная, что без этого
не получит
ужин.

Зато
весной
настали для
Волчика
черные дни.
Молодой
егерь
уволился. У
нового была
большая
семья — пять
ребятишек
«мал мала
меньше» и что
всего хуже —
он панически
боялся
нашего зверя.

Вот
поди ж ты:
никогда
ничем этот
человек Волчика
не обидел,
пальцем не
тронул, а
Волчик
неожиданно
возненавидел
его лютой
звериной
ненавистью;
вся шерсть на
нем вставала дыбом
при встречах.

Пришлось
посадить
Волчика на
цепь уже накрепко.
Протянули
между двух
пихт блок из
толстой
проволоки,
чтоб Волчику
можно было хоть
немного
побегать.
Конечно, это
было совсем
не то, что
бегать
свободно. Но
что поделаешь!

Изредка
мы
по-прежнему
брали
Волчика в
лес, где
давали
отвести душу
— погонять на
свободе. Но
случалось
это не часто:
работы было
много. Да и
боялась я:
вдруг убежит
Волчик с
прогулки,
испугает
ребятишек, а
чего доброго,
и покусает…
Зверь ведь
все-таки!
Всякие
страшные
рассказы
вспоминались.
Как в одной
деревне
ручной волк
разорвал
двухлетнюю
девочку, как…

Однажды
Волчик
нахулиганил.

Взяла
я его с собой
до
Лалетинского
кордона. По
дороге нас
застала
сильная
гроза, и мы промокли
до нитки. Не
думая, что
нам в такую погоду
кто-нибудь
встретится, я
отпустила
Волчика: уж очень
надоело нам
обоим
шлепать по
грязи «в
связке», как
выражаются
скалолазы.

Волчик
бежал
впереди, а я
шла за ним,
задумавшись,
и вдруг вижу:
у поворота
тропинки припал
мой зверь к
земле и
пополз,
прижав уши… Я
только-только
успела
подбежать и
схватить
конец
поводка, как
он прыгнул
прямо на девушку,
которая в
этот момент
появилась
из-за
поворота.

—  Аи!

Увидеть
волчью морду
в нескольких
сантиметрах
от своего
лица — не
очень
приятная неожиданность!
Я оттянула Волчика
за поводок,
прохожу и
слышу
негодующее
напутствие:

— 
Распустили
тут всяких
дворняг!

К
своему и
нашему
счастью, эта
молодая особа
воображает,
что Волчик —
дворняга! Ну
и на здоровье!
Я поскорее
ухожу
подобру-поздорову.
Дворняга, так
дворняга!

Волчик
озирается на
девушку,
потом
смотрит на
меня так,
словно хочет
сказать: «А
здорово у меня
вышло,
правда? Она,
кажется, на
самом деле думала,
что я хотел
ее съесть?»

И
морда у него
озорная,
щенячья, а на
кончике носа
— засохший
комочек
грязи.

Летом
и осенью нашему
зверю сильно
досаждали
туристы. Они
приходили
целыми
толпами и
неизменно задавали
одни и те же
вопросы. Нам
с Джемсом так
надоело
постоянно
отвечать
одно и то же, что
мы даже
разработали
анкету,
которую предполагали
вывесить у
волчьей
будки для всеобщего
обозрения.

Вопрос
№  1:  Это
волк? Ответ.   Да,  волк.

Вопрос
№  2:
Настоящий?
Чистокровный?
Ответ: Да.
Настоящий.
Чистокровный

Вопрос
№ 3: Вы его в
лесу поймали?
Ответ: Нет, нам
подарил его
краевой
музей.

Вопрос
№ 4: А как его
зовут? Ответ:
Волк.

Вопрос  № 5:   Так и  зовут —
Волк?  
Ответ:  Да,  так и  зовут.

Вопрос
№ 6: А если вы
его
отпустите, он
убежит? Ответ:
Нет, мы
гуляем с ним
по лесу, и он
никуда от нас
не убегает

Вопрос
№ 7: А как же
пословица:
«Сколько
волка ни
корми, он все
в лес смотрит»?

Ответ:
Мы надеемся
доказать, что
пословица эта
для нашего
Волчика так
же неверна,
как неверна
теперь в
нашей стране
другая. «Человек
человеку   —
волк!»

Большинство
туристов
были хорошие
люди, досаждавшие
нам только
своим
чересчур уж большим
количеством
и
стандартными
вопросами. К
Волчику они
относились
ласково и
бережно, и
Волчик охотно
выходил к
ним, принимал
подношения, а
при случае и
забавлялся:
утаскивал у
зазевавшихся
женщин
перчатки или
сумочки,
которые я тут
же отбирала у
него и  
возвращала
хозяйкам.

Но,
как
говорится, в
семье не без
урода. Попадались
среди
туристов и
такие, с
позволения
сказать,
«герои»,
которым
доставляло
особое
удовольствие
пугнуть
ручного
зверя, а то и
больно
ударить. При
нас они,
конечно, не решались
это делать.
Но скоро я заметила,
что Волчик
стал
пугаться
туристов.
Начала
следить и
поймала
виновников
на месте
преступления.

Бедный
зверь! Он
начал
бояться
туристов так
же неистово,
как прежде
лыжников…

Все
чужие стали
для него —
«уф» —
врагами.

Волчик
не лаял.
Вернее, лаял
он только в
минуты
сильного
возбуждения
глухим
отрывистым,
не собачьим
лаем. Когда
же его
что-нибудь
волновало, он
издавал
тихий характерный
звук — вот
это самое
«уф!». Иногда,
заслышав
вдали голоса,
Волчик
вопросительно
смотрел на
меня, а я
говорила ему
тихонько:
«Чужие. Уф!..».
Он повторял
за мной этот
волчий
сигнал
тревоги и
настораживался.
Мне
нравилось,
что мы
понимаем
друг друга

И
вот однажды,
когда
старший
инструктор
турбазы
осмелился
утверждать в
моем присутствии,
что Волчик —
трус,
которого
«хоть за хвост
тащи», я,
оскорбившись
за моего
зверя, сказала
тихонько
Волчику:

—
Волчик,
докажи ему,
что ты
все-таки
волк, и что
это он должен
тебя бояться,
а не ты его!

Эта
часть фразы
была сказана
для туристов,
а дальше —
персонально
для Волчика:
«Чужой! Уф!».

Что
тут вышло!

Грива
поднялась у
Волчика
дыбом, глаза
сверкнули
зеленым
звериным
огнем, с
глухим рычанием,
какого я еще
ни разу не
слыхала от него,
он прыгнул на
инструктора,
уронил и, верно,
погрыз бы,
если б я,
ухватив за
цепь, не оттащила
его прочь…

Отличный
пример того,
как иногда —
одним
неосторожным
словом —
можно
наделать
беды!

К
счастью,
инструктор
отделался
только испугом
и
разорванной
штурмовкой…

Зимой
1957—58 года нам с
Волчиком
впервые
пришлось
расстаться
на долгое
время: я
уезжала больше
чем на месяц
в
командировку
в Ленинград.

При
встрече
Волчик
приветствовал
меня так,
словно мы и
не
расставались
вовсе, а ушла от
него — завыл…

Ну,
а следующим
летом…

Кто
был этот
человек — я и
теперь не
знаю. Наверное,
какой-нибудь
пьяный,
которого
такие же пьяные
приятели
подбили на
«геройский
подвиг» —
перелезть
через забор и
прирезать
ручного
зверя.
Произошло
это перед
рассветом. Туристы
в своем
палаточном
городке
неподалеку
слышали
грозное
волчье
рычанье и потом
— взвизг, но
не придали
этому
значения. Утром
мне
показалось
странным, что
Волчик не встречает
меня, как
всегда. Стала
звать — нет… Потом
заметила: на
земле
валяется
пряник, и от
этого места в
заросли
травы —
широкая кровавая
полоса.
Кинулась по
этому следу и
нашла
Волчика,
забившегося
в траву, насколько
позволяла
натянутая
цепь. Весь
окровавленный,
он лежал
тихо-тихо и
молча посмотрел
на меня,
когда я
подошла.
Наклонилась
над ним, а у
самой мысль:
ничего
удивительного
не будет,
если он на
меня сейчас
набросится,
покусает,
ведь он —
зверь. Где же
ему в такую
минуту
понять, что я
— не враг, а
друг? И
поделом мне —
не защитила.
Но Волчик,
когда я
позвала его
по имени,
шатаясь,
поднялся и
послушно
побрел за
мной в дом.

Скорее
в знакомую
комнату, там
безопасно, там
не дадут в
обиду! Он
забился под
мой стол  —
самое
верное   
убежище    в
беде(!) — и
рычал, когда
Рыжики явились
его
проведать,
рычал
незлобно,
скорее жалобно.
Рычал и
поглядывал
на меня:
защити, мол!
Вся его
могучая
красивая
голова была покрыта
ранами: язык,
десна и губы
исполосованы
ударами ножа.
Я насчитала
одиннадцать
глубоких ран.

Снова
мы с Джемсом
нянчились с
нашим зверем,
промывая и
засыпая 
стрептоцидом
его раны.

Кажется,
чего бы нам
ждать теперь
от Волчика —
ведь человек,
бивший ножом,
изранил не только
тело, но и
«душу»
звериную. А
вот не
озлобился на
нас наш
зверь. Сумел
как-то
отделить в
своем
зверином
сознании
одного
человека от
другого —
врага от
друга.

К
трем годам
наш Волчик
превратился
в могучего
матерого
волчищу.
Характер его
стал угрюмым
и
недоверчивым,
к чужим он
уже больше не
ласкался.
Один человек,
да еще пьяный
— лучше к
нему не
подходи. Зато
старых
друзей он не
забывал. И
как он их
приветствовал!
Наш лесовод
Мария
Николаева,
всякий раз
появляясь на
Столбах
после
полугодового
отсутствия,
не знала куда
и деваться от
волчьих ласк.

А
знаете, в чем
секрет любви
к ней
Волчика? Когда
он был еще
несчастным,
вечно
голодным «пузо-пузырьком»,
Мария
Николаевна
приносила
ему по яичку
в день —
«подкормить
бедного
сиротинку».
Теперь она
давным-давно
ничем его не
угощала, и
все-таки
Волчик
каждый раз
приветствовал
ее, как
самого лучшего
друга.

Но
не подумайте,
что волчью
дружбу можно
купить. Нет!
Вот Владимир
Васильевич.
Сколько раз
он приносил
Волчику
вкусные
косточки!

Ну
и что же?
Волчик,
лязгнув
зубами,
выхватывал у
него
угощение из
рук и —
больше не
желал иметь с
ним никакого
дела… Зато
стоило зверю
понять, что
приезд Владимира
Васильевича
на Столбы
всегда означает
веселую
прогулку по
лесу без
ошейника и
поводка, и он
начал
радостно
приветствовать
его
появление.

Много
всяких
интересных и
забавных
случаев было
еще с
Волчиком — обо
всем не
расскажешь.

Как-то
поехала я в
тайгу
километров
за семь от
дома и, чтоб
не скучно
было, взяла с
собой Волчика
и маленькую
Рою. Так
забавно
бежали они
рядышком за
лошадью —
мараленок и
волк.

По
дороге Ройке
вдруг пришла
фантазия
остаться в
тайге.  
Я не
заметила, как
она исчезла,
а только
выезжаю на
перевал,
смотрю: нет с
нами Ройки!
Стала
кричать — не
прибегает.
Привязала
Горбунка к
пихте, пошла
назад —
искать… Волчик
побежал со
мной. Бежит и
все на меня
оглядывается,
словно
недоумевает:
зачем это я
коня бросила
и назад
возвращаюсь.

Прошла
я уже далеко
— нигде не
видно маралушки.
Остановилась
и не знаю, то
ли к коню идти,
то ли дальше
искать?
Решила
крикнуть еще разок
Ройку и
бросить
поиски

Кричу:
«Ройка!
Ройка!». А
Волчик стоит
и смотрит на
меня. И вдруг
прыгнул в
сторону и
исчез.

«Ну,
вот. Теперь и
волк убежал!»
— думаю.

Только
слышу: где-то
далеко внизу
склона звякнул
Ройкин
колокольчик,
раз и еще раз
— и вдруг
залился
отчаянно — и
все
ближе-ближе Минуты
не прошло —
стоит около
меня Ройка,
оглядывается,
бока ходуном
ходят, ноздри
раздуваются.
Не знаю,
случайно это
было или нет,
а только с
той стороны,
откуда она
примчалась, и
Волчик
тотчас
появился.
Подбежал к
нам, прыгает,
радуется,
хвостом
виляет, в глаза
заглядывает:
видишь, как я
хорошо тебе помог!

На
прогулках я
обычно
прицепляла к
ошейнику
Волчика
длинный
поводок с
петлей на конце
— если что,
успею
схватить за
петлю. Так он   и  бегал
— с 
волочащимся  
поводком.

Как-то
Волчик
сбежал у меня
с прогулки.
Только уже
поздно
вечером я
разыскала его
в лесу.
Ответил мне,
как всегда,
протяжным
низким воем,
явился на
зов, а домой
никак не
хотел идти,
набегался за
день устал,
отбил лапы.
Пройдет
шагов пять —
и ляжет.
Вернулись мы
с ним, когда
уже совсем
стемнело.
Пришлось
буквально
волочить его
на поводке.

Потом
мы узнали,
как провел
Волчик этот
день.

Тогда
в
заповеднике
работала
экспедиция лесоустроителей
— молодые
веселые
ребята. Рано
утром
лесоустроители
брали рулетки,
рюкзаки и на
весь день
уходили в
тайгу.
Обедали и
ужинали у
костра — там,
где заставала
их работа.

Так
было и в тот
день.

Только
разожгли
ребята
костерок,
повесили
чайник,
смотрят:
гость к ним
жалует. Другие
бы, пожалуй,
испугались,
зверь
все-таки! Но лесоустроители
— смелый
народ:
сибиряки, настоящие
таежники, да
к тому же
знали, что зверь
ручной,—
видели
Волчика в
уголке. Пригласили
гостя к
костерку,
угостили
сахаром, хлебом,
приняли чин
чином.

Потом
стали думать,
как быть с
гостем дальше
Ясно, что
зверь убежал,
значит, надо
его задержать,
вернуть
хозяевам.
Решили
привязать на
стоянке, а
вечером,
когда пойдут
на базу,
взять с собой.
Сказано —
сделано.
Просунули
палку в петлю
поводка, а
палку
заклинили
между двух берез.
Сложили
около
рюкзаки с
продуктами: карауль,  мол, и
ушли.

Приходят
вечером Что
такое?! На
палке — один
обгрызенный
конец
поводка
болтается,
рюкзаки
изорваны, продукты
съедены. А
караульщика
давно и след
простыл.

Не
вполне
удалось мне
выполнить
задачу, которую
я перед собой
ставила:
воспитать
волка, чтоб
он не был
волком. Да,
многое в
Волчике мне
не нравилось,
а справиться с
этим я не
умела.

Вот,
например,
этот дикий
неистовый
страх перед
лыжней,
проложенной
лыжами
чужого, — страх,
из-за
которого
Волчик терял
всякое соображение.     Да и
не только
это.

Наверное,
опытный
дрессировщик
избежал бы
многих моих
ошибок и
неудач. Но
кое-чего я
все-таки
добилась. Вот
посмотрите
на эту
звериную
идиллию. Мы с
Джемсом любовались
ею каждый
день.

Возле
своей будки —
Волчик. 
Вытянул  лапы,
щурится
лениво. В
двух шагах от
него, понурив
голову, дремлет
Горбунок.   Чуть 
подальше из
снежного
сугроба
торчат
большие уши —
это Ройка
устроила
себе лежку у
самой  
волчьей  будки,
тоже поближе  к
своему 
серому
приятелю.

Эта
троица 
неразлучна.

В
сторонке,
подбирая
разбросанные  куски
— остатки
трапезы серого
волка, 
бродит
косулька
Мальвинка  —
миниатюрное
грациозное 
существо,
совершенно
беззащитное
против
волчьих
зубов.
Мальвинка у
нас недавно и
всех боится —
и Горбунка и
Ройку… всех,
кроме того,
кого ей
действительно
следовало бы
бояться —
Волчика.

Вот
Мальвинка
подошла к
Волчику
совсем близко
и, ударяя
копытцем о
снег,
выкопычивает
кусочек
хлеба..
Прыжок, лязг
зубов — и все
будет
кончено для
доверчивой
косульки.
Волчик открыл
один глаз,
покосился и…
убрал хвост, на
который
Мальвинка
наступила
было своим
черным
копытцем…

—
Любят меня
серые волки?

Две
тяжелые лапы
ложатся мне
на плечи, и на уровне
моих глаз —
изуродованная
глубокими
шрамами и
все-таки
красивая
большая, умная
волчья морда.
Когда Волчик
становится на
задние лапы,
он одного
роста со
мной. У
самого моего
лица
лязгнули
великолепные
белые клыки и
тихонечко
сомкнулись
на прядке
моих волос.   Это
мы так
нежничаем!

Волчик
никогда не
ползает
передо мной
на брюхе, не
подхалимничает,
как перед
Джемсом. И
даже как
будто не
особенно мне
радуется, когда
я появляюсь
после
долгого
отсутствия.

И
все-таки я
уверена в его
привязанности.

Прижавшись
плечом к моим
коленям,
зверь тихо
шевелит
пушистым
хвостом,
блаженно выгибается
и щурится под
моей
ласкающей
рукой…

Прошло
немало лет.
Давно нет у
нас Волчика. Раны,
нанесенные
ему
хулиганом,
значительно
укоротили
его век: он
никогда уже
не смог
вполне от них
оправиться, и
весной 1961 года
внезапно
погиб, прожив
всего пять
лет: примерно
треть полной
волчьей
жизни.

До
самого конца
мы — я и
Волчик —
крепко дружили.
Со всеми
перессорился
Волчик — все
люди стали
ему «уф!
Чужими»,
только не я
Меня он любил
по-прежнему и
позволял мне
делать с собой
что угодно.

Значит,
и волк может
быть другом
человеку… если
человек
сумеет
завоевать
его дружбу.

И
вот что
хочется мне
сказать вам,
друзья.

Все
может
человек.

Может
друга-собаку
превратить в
кровожадного
людоеда —
сколько
примеров
тому мы имеем
в
капиталистических
странах! А
может наоборот
— своего
древнего
врага — волка 
воспитать   как     друга.   На  то он —
человек, хозяин   
природы, ее
творец. От
нас самих зависит
изменить все,
что окружает
нас, так, как
это нужно
НАМ,
советским
людям.

Дрозденок
Чирр и его
мама

Сильный
порыв ветра
закрутил
маленькую сосенку,
на которой
было гнездо,
и дрозденок не
удержался на
его краю. И
так как он
еще не умел
летать, то
упал прямо на
землю.
Несколько
секунд он
сидел
неподвижно,
оглушенный
падением, а
затем
поскакал
куда глаза
глядят.

Смешной—маленький,
кургузый, на
высоких ножках
с толстыми
пятками, весь
в пятнышках-кляксах.
Скачет по
дорожке, как
лягушонок.

Тут
на него
наткнулись
наши
сотрудники,
шедшие на
выходной
день в город:
посадили в «авоську»
и с попутными
столбистами
отправили
нам.

Так
попал 
к нам
дрозд-деряба
Чирр.

Когда
Чирр немного
подрос и
начал летать,
он как-то
нечаянно
вылетел из
вольеры. Это
случилось
вечером, а
утром я сразу
же нашла его по
птичьему
переполоху в
лесу.
Виновник этого
переполоха —
Чирр — сидел
на самой верхней
ветке
большой
пихты у дома
и кричал… кричал
должно быть,
с самого
рассвета — отчаянно
и безутешно,
как ребенок,
потерявший
маму.

Вокруг
дома — в
развешанных
там и тут на
деревьях
птичьих
домиках и
просто в лесу
жило множество
всяких птиц.
Услышав
вопли Чирра,
они
поспешили
узнать, что
случилось.
Подлетали к
дрозденку и
спрашивали
его, каждая
на своем
языке:

—  Чего
ты кричишь?
Потерялся?
Чей ты? Кто
твоя мама?

Как
же им было
остаться
равнодушными
к его беде,
ведь в такую
же беду мог
попасть и их
собственный
ребенок!

Чирр
ерошил перья,
щелкал (на
всякий
случай!)
клювом и
отвечал точь-в-точь,
как упрямый
котенок из
сказки:

—  Я не
знаю! Я
маленький!
Мне холодно! Мне
страшно! Я
кушать хочу!

Горихвостки,
зяблики и
синицы
взволнованно
прыгали
вокруг по
веткам и
дружно болтали,
единодушно
возмущаясь
поведением
Чирровой
мамы.

—  Ну и
птица! Птенец
кричит уже
два часа, а ей
хоть бы что!

—  А ведь
его, чего
доброго,
может кошка
слопать!

— 
Ничего нет
особенного,
соседка, слопает
— и все!  
Очень даже
просто!

—  И кто
она такая,
эта
беспутная
мать — хотели
бы мы видеть!

Чирр
был МОИМ
РЕБЕНКОМ, и,
говоря по
правде, мне
было очень
стыдно перед
птицами, что
я проспала
после
ночного дежурства
и не встала с
рассветом,
чтоб разыскать
его и
накормить. Но
я не показала
вида.
Запахнула
халатик,
насунула
туфельки на босу
ногу и с
жирным
червяком в
руке спустилась
по
ступенькам в
сад. Увидев
меня, Чирр
встрепенулся
на своей  
ветке и закричал  с
новой силой:

—  Я
здесь! Мама! Я
здесь! Я есть
хочу! Я помахала
червяком и
сказала
строго:

— 
Сейчас же
лети вниз!
Ишь какую моду
взял —
улетел, на
ночь глядя,
из дома и
сидит на
пихте! Уж не
воображаешь
ли ты, что я
подам тебе
завтрак туда
на дерево!?

Дикие
птицы
поспешили
исчезнуть: от
такой «мамы»
лучше
подальше!

А
Чирр
послушно
полетел с
пихты. Но
управлять
полетом он
еще не умел и
поэтому
сначала улетел
совсем в
другую
сторону.
Потом снова
полетел ко
мне, но
угадал на
крышу, и
только на
третий рез благополучно
приземлился
на садовой
дорожке.

Куська

Дзинь! Со
звоном упало
и разбилось
что-то стеклянное.
Так и есть —
весь пол в
спальне в мельчайших
брызгах
стекла —
осколках
вазочки,
которую эта
рыжая дрянь
Куська
ухитрился
уронить с
самой верхней
полки
книжного
шкафа.

Куська
ты, Куська.
Отшлепать
тебя
хорошенько
за твои
проделки!

А
Куськи и след
простыл.
Набедокурил
— и был таков.
Впрочем, нет.
Вон его
лукавая мордочка
выглядывает
из-под
подушки.
Секунда, и
ловким
точным
броском он
кидает свое
длинное
гибкое
тельце на
спинку
стоящего возле
кровати
стула,
перевертывается
через голову
и, спрыгнув
на пол,
мчится —
хвост трубой
— под комод.

—  Брысь!
Вот я тебя!

Снова
лукавая
мордочка
из-под
подушки. Да
когда он
успел
залезть
обратно?

—  Ну,
сейчас я тебя
поймаю!

Как
бы не так!
Вывернулся
между
пальцев и пропал.
Да где же это
он? Ведь я его
в руках держала.

— 
Кло-кло-кло,
— нежно
клохчет,
словно
смеется
Куська,
высовываясь
из-под ковра.

Высунулся
— спрятался,
высунулся —
спрятался — и
зубки скалит:
«А ну —
поймай!»

Поймала!!!

Как
бы не так!
Хвост еще в
руке, а
голова убежала,
а вот и хвост
вывернулся, и
Куська,  как
рыжая змейка,
промелькнул
под шкаф.

Ну
и сиди там.
Очень мне
тебя нужно.

Гляжу,
а Куська ко
мне уже в
карман лезет!

Куська
— это тот
самый
знаменитый
сибирский
зверек, из
кончика
хвоста
которого
изготовляются
лучшие
акварельные
кисточки. Художникам
он должен
быть хорошо
известен. Называется
этот зверек
колонком.

Кроме
того, Куськин
мех идет на
разные меховые
изделия. И,
говорят, в
Москве
сейчас самые
модные
модницы
носят дошки и
шапочки из Кусек.

Ну
и пусть их
носят! А мы
лучше с живым
Куськой
поиграем!
Вылезай-ка из
кармана! Вот
он, Куська.
Есть ли еще у
кого-нибудь
такой?

Честно
сознаюсь, в
тот день,
когда я
посадила
Куську в
карман, чтоб
увезти его на
Столбы, я
совсем не
была в
восторге от
своего приобретения.
По дороге
Куська вел
себя в моем кармане
совсем
некультурно,
и костюм
потом пришлось
стирать… И вообще
маленький
Куська был
малосимпатичное
дитя — он
громко вопил,
извивался в
руках, как
червячок, и
издавал
резкий
противный
запах
мускуса…
Оказалось,
однако, что
все это от
плохого
воспитания.

Очень
скоро мы
открыли, что
наш Куська —
прелесть.

Живет
Куська в
большой
высокой
клетке.
Квартира у
него в три
этажа: на
верхнем
этаже
спальня, на
среднем —
столовая, а в
«подвальном
этаже», на
полу в
уголке, —
ящик с золой
(Куська очень
чистоплотный
зверек и
никогда не
пачкает ни в
спальне, ни в
столовой).

Когда
Куська
проголодается
или станет
ему невтерпеж
сидеть
взаперти, он
зовет меня
тихим
ласковым
звуком:
кхххха… или
чуффф-фа!

Куська
— хищник. От
сахара,
конфет,
фруктов и
прочих
вегетарианских
деликатесов
он презрительно
отворачивается.
Ему подавай мясные
блюда Больше
всего Куська
любит
мышатину:
ведь
Куськины
родичи на
свободе
питаются
главным
образом
мышами.

Куська
привык
получать
мышей в виде
«полуфабриката»
и недавно
крупно
оскандалился:
упустил
живую мышь.
Она
пробежала
мимо него и
даже хвостом
его задела, а
он удивленно
поглядел на
нее: что, мол,
за чудо
такое? Мясо
само бегает.
Потом сделал
несколько
каких-то
растерянных
прыжков… Но
добыча уже
исчезла.

А
вот на курицу
Подаренху,
которая
нацелилась
было его
клюнуть, он
напал так
яростно, что
мне пришлось
вступиться,
не то
Подаренке,
пожалуй, бы
не
сдобровать —
даром, что
она раз в пять
крупнее и
тяжелее
Куськи.

Зато
нам — мне,
Джемсу и
ребятишкам —
Куська
никогда не
сделает
больно. Даже
если его схватишь
поперек
живота или
сгоряча
поймаешь за
хвост (чего
он страшно не
любит), он
хоть и
верещит сердито,
и грозится,
скаля зубки,
а ни за что не
укусит.

С
11 до 12 Куськин
час — дверца
клетки
открыта и Куська
носится на
свободе по
всем комнатам.

Видели
бы вы, что он
тогда
вытворяет!

В
конце концов
мне иногда
начинает
казаться, что
не один
Куська в доме,
а по крайней
мере —
десять.

Десять
Кусек.

Все
рыжие, с
черными
масками на
мордочках, быстрые,
как змейки.

И
из кончика
хвоста
каждого
можно
сделать отличную
акварельную
кисточку!

Косуленок
Пик

Вчера
нам передали
на вос­питание
маленького
косуленка.
Ему уже около
четырех меся­цев,
и детские
пятнышки дав­но
исчезли с его
блестящей
шерсти. Он
буренький,
как лет­ний
зайчик, с
черной
отороч­кой
на ушах и
белым
«зеркаль­цем».

Но какой
же он
маленький и
слабый для
своего
возраста! Как
беспомощно
дрожат и
подгибаются
его тонкие
ножки-палочки!

Сегодня
я вывела его
на поводке на
опушку леса.
Он в таком
вос­хищении
от внезапно
открывшегося
ему огромного
мира, что
почти за­бывает
дышать. Ушки
слушают,
глаза
смотрят, носик
ловит
незнакомые
запахи, и —
весь в струнку:
страшно! От
этого он еще
более красив:
на­стоящая
живая
статуэтка.

Вот
его история.

…Сначала
мир был
чудесен:
запахи, звуки
и краски
цветущего
июнь­ского
леса,
ласковое
летнее
солнце и
восхитительный
вкус парного
мо­лока и
нежных
молодых трав.

Потом
вдруг все
изменилось: в
жизнь косуленка
вошли
двуногие
чудища —
люди. Мир его
стал тесен и
скучен —
бревенчатые
стены, де­ревянный
некрашеный
пол, по
которому так
пугающе
гулко
стучали ма­ленькие
копытца, а
над головой,
вместо
усеянного
звездами
высокого
неба, навис
закопченный
потолок. И не
стало
ласковой
козочки-мамы.
А молоко,
которое ему
подавали
теперь в
глиняной,
противно пахну­щей
миске, имело
какой-то
совсем новый,
неприятный
привкус.

Постепенно
косуленок
привык: стал
забывать, что
не всегда мир
был так
скучен и
тесен. Молоко
в глиняной
миске
перестало
казаться про­тивным:
он пил его с
жадностью,
громко причмокивая,
и даже
пытался
порой
приласкаться
к двуногим
чудищам,
которые его
кормили.

Первое
время он жил
в тесном
закутке за
печью в общей
избе. У его
хозяина-лесника
была
маленькая
дочка,
смешная
толстушка со
свет­лыми
кудряшками.
Маленький
косуленок,
хорошенький
и безобидный,
служил ей
живой игрушкой,
пока не
подрос. Хотя
неосторожные
детские
ручки нередко
причиняли
боль, все же
это было
хорошее
время: косу­ленка
ласкали и
баловали. Но
гак
продолжалось
недолго.
Скоро он стал
слишком
велик для
игрушки… Его
перевели в старую
баню на
задворках, и
мир
окончательно
замкнулся
для него в
четырех
стенах.

Косуленок
долго не мог
смириться с
новой переменой.
Когда при­носившие
ему корм люди
уходили, он
бежал за ними
с жалобным
пис­ком — ему
было так
тоскливо и
страшно
одному, так
хотелось,
чтоб его
приласкали.
(Ведь он был
совсем еще
ребенок —
глупенький и
до­верчивый
— и не
понимал,
отчего его
вдруг разлюбили).

Иногда
его желание
удовлетворялось.
Косуленок
испытывал
восхи­тительное
чувство: его
гладили,
чесали ему за
ушками. Но
чаще теперь
вместо
ожидаемой ласки
он получал
грубый
шлепок
ладонью, дверь
захлопывалась,
и он
оставался
один в
четырех
стенах своей
тюрьмы.

Настала
осень. За
маленьким
окошком
полетели по
ветру желтые
листья.
Косуленок не
видел их:
оконце было
слишком
высоко.
Теперь он
целыми днями
лежал в
уголке на
сене. Он не бился,
не кричал, он
привык к
своей тюрьме,
детские
воспоминания
все больше
гасли. Он за­бывал,
как пахнут
молодые
листики, как
шумит ветер,
пробегая по
лес­ной
поляне,
нарядной от
разноцветных
венчиков
цветов…

Его
сытно
кормили. Но,
хотя шерсть
его была гладкой
и блестящей,
а тельце
упитанным, он
плохо
развивался,
он не был
силен и
ловок, как
его дикие
сверстники:
ножки его
оставались
тонкими и
слабыми, как
у однодневного,
они дрожали и
подгибались
при ходьбе.
От
постоянного
сидения
взаперти он
совсем
разучился
бегать. Если
б его выпустить
на волю, он
погиб бы
сразу, при
первом же
столкновении
с прекрасной,
но жестокой
вольной
жизнью

Впрочем,
его ведь и
растили
совсем не для
этой вольной
жизни.
Сначала он
был
хорошенькой
и забавной
живой
игрушкой, а в
недалеком будущем
ему
предстояло
стать просто
куском
вкусного
жаркого.

—   Вырос,
отъелся, пора
и под нож! —
сказала как-то
старая бабка,
опытным
глазом
оценивая косуленка.

Так бы и
сталось. Но
охотничьи
законы нашей страны
защищают
лесных
малышей.
Никому не разрешается
держать в
неволе дикого
зверька
только ради
собственного
удовольствия
или выгоды. И
вот почему
маленького
косуленка
взяли у его
хозяина,
который
растил его на
мясо, и
передали нам
в заповедник.       

Вот
и стоим мы с
ним сейчас на
лесной
опушке, на
пороге
огромно­го
прекрасного мира.

Он
совсем не
знает, что
ему делать, —
прижаться ко
мне, спрятать­ся
под мою
защиту или
бежать от
меня на своих
тонких
подгибающихся
ножках туда,
в этот мир, в
бескрайние
лесные
просторы,
навстречу
сво­боде, зов
которой
страшит и
волнует.

—   Потерпи
немножко,
маленький, —
уговариваю я
его. — Честное
слово, я
подарю тебе
этот мир еще
более
прекрасным
весной, когда
ты станешь
взрослым
сильным
зверем и не
будешь уже
нуждаться в
моей защите.
Тогда — беги,
а пока поживи
со мной.
Хорошо?

Пик
(так я зову
моего нового
питомца, да
простит мне
писатель Бианки
этот
«плагиат»!) —
не первый
косуленок,
которого мне
приходится
воспитывать.
До Пика у
меня были
Таныш и
Танька. Но с
теми было лег­ко:
они попали ко
мне совсем
маленькими и
вместе с
молоком,
которое я им
выпаивала,
всасывали в
себя
уверенность,
что я — их
настоящая
мама. Пик уже
совсем
большой.
Боюсь, что он
никогда не
признает ме­ня
«мамой», как
те. Я ведь для
него чужая.

Даю
ему хлеб с
ладони, а он
не берет,
фыркает: от
ладони
пахнет чужим.
И в руках
бьется. Когда
везла его
сюда на
Горбунке,
отчаян­но
брыкался и
кричал
громко, на
весь лес…

Удастся
ли мне
приручить
его?

…Прибрав
комнаты, я
прячу
подальше от
греха
дежурную
книжку
метеостанции
и впускаю Пика.
Пик входит в
комнаты весь
«в струночку».
Головка
высоко
поднята,
большие уши
откинуты
назад, как у
зайчика,
готового
пуститься
наутек.
Тонкие
стройные
ножки Пика
делают
малень­кие
шажки — Пик
выступает на
своих черных
копытцах
кокетливо и
не­уверенно,
точь-в-точь
девочка, в
первый раз надевшая
модные туфельки
на
«гвоздиках».

Страх
борется в
Пике с
любопытством,
робость — с
дерзостью.
Вот почему
откинуты
по-заячьи
ушки и
маленькие
шажки.
Комнаты для
Пи­ка —
малоисследованная
страна,
таящая в себе
сокровища и
опасности. Но
как знать,
что здесь
может случиться
с Пиком? Опыт
его коротень­кой
жизни научил
Пика не очень
доверяться людям,
даже когда
они чешут
тебя за
ушками и
гладят по
шерстке.

Но
вот порог
позади — Пик
в комнате.
Сколько
волнующих
запа­хов!
Черный носик
Пика не
успевает их
все отгадывать
— их слишком
много. Вон в
том углу, под
кухонным столом,
определенно
пахнет кар­тошкой…
Пик обожает
картошку. Все
страхи забыты,
Пик бежит к
ящику. Так и
есть — картошка!
Картофелины
сыплются на
пол, и Пик с на­слаждением
начинает ими
хрустеть.

Прогнали
от картошки,
ну что же,
поищем
что-нибудь
другое. Све­жей
номер
«Литературной
газеты» —
также неплохое
лакомство, и
Пик уже успел
оторвать
порядочный
кусок, прежде
чем Джемс
застал его за
этим
занятием.
Джемс
уверяет, что
от бумаги у
Пика
расстроится
же­лудок, и
бранит меня:
плохо смотрю
за своим
«ребенком».

Недожеванный
кусок газеты
еще торчит у
Пика изо рта,
когда он
направляется
в нашу спальню.
Там тотчас
что-то с
грохотом
падает на
пол, и
потерявший
терпение
Джемс кричит,
чтоб я
немедленно
убрала Пика
прочь!

—
Пик, — говорю
я, — иди сюда.
Скушай
ломтик хлеба
и будь па­инькой,
а то нам
обоим
достанется.

От
раздраженного
окрика
Джемса Пик
сно­ва
по-заячьи
откинул ушки
и на
некоторое время
притих. Он да­же
улегся было у
моих ног
паинькой, но
не­надолго.

На
буфете лежит
большая
вареная кар­тофелина.
К этой кар­тофелине
давно под­бирается
наша серая
кошечка
Кисана. Вот
она, наконец,
у цели и уже
совсем
собралась было
с обычными ко­шачьими
церемониями
приняться за
ужин, как
картофелину
увидел Пик.
Кисанины
белые зубы и
черный
«дерма­тиновый»
носик Пика
одновременно
косну­лись
добычи.

Сердито
фыркнув, Ки­сана
отпрянула
назад и
подняла
бархатную лапку,
собираясь
вле­пить
Пику
затрещину…

— Уфф! Ф-ф! —
Пик взлетел
на воздух,
(именно озлетел,
а не прыгнул),
разом ото­рвав
от пола свои
стройные
ножки, и ост­рым
черным
копытцем
ударил
Кисану по
носу.

Спрыгнув
с буфета,
Кисана села
посреди комнаты
спиной к Пику
и делает
вид, что Пик и
картофелина
ее совер­шенно   не
интересуют, хотя каждый
волосок на ее
полосатой
шкурке дрожит
от
негодования.
А Пик на
свободе
разделывается
с
картофелиной.

Каждый
вечер, когда
все дневные
работы закончены,
мы уходим
гулять в лес.
Мы — это я, две маленькие
рыжие
собачонки Ю и
Тымой, бурая козочка
Иринка,
ручной
сохатенок
Лоська и теперь
еще Пик. Вот
какая
большая
компания!

Пик
ужасно любит
прогулки.
Можно
сказать, что
он весь день
живет
ожиданием
того момента,
когда я,
наконец,
прикреплю
поводок к его
ошейнику и
распахну
калитку.

Поводок
свободно
волочится по
земле — Пик бежит
за мной сам.
Ножки его так
еще слабы,
что догнать
его, если б он вдруг
захотел убе­жать,
ничего не
стоит. Но,
конечно, я ни
на секунду не
выпускаю его
из виду.

Лист
с деревьев
уже упал —
октябрь. Лес
прозрачен и
темен
по-осеннему.
Ярко синеют
дальние горы.
Пахнет
осенней свежестью
и гри­бами.
Где-то
деловито
постукивает
дятел да звенят
серебряными
коло­кольчиками
синицы на
соснах.
Тишина.

Лоська
и Иринка
отыскали
поломанную
осину и
застряли
возле нее,
объедают
почки. Это их
любимое
лакомство. Я
иду дальше.
На этих двух
можно вполне
положиться —
догонят. Вот
Пик — другое
дело. За ним
нужен глаз да
глаз. Запахи
и звуки леса
опьяняют его
совершенно. Я
слежу за ним
и вижу, как
опасные
воспоминания
постепенно
все боль­ше
овладевают
им.

Вероятно,
если б он
умел думать и
выражать свои
мысли
словами, как
мы, он сказал
бы:

—   А
ведь я,
оказывается,
когда-то был
вольным зверем
и жил в ле­су!
Удивительно,
как я мог об
этом забыть!

Незаметно
подкрадываются
сумерки и
накидывают
на лес синюю
сетку.

—   Пора
домой, Пик.

Но
Пик ее хочет
домой. Он
окончательно
вспомнил: он
не домаш­ний,
как Иринка,
он — лесной,
вольный, его
место здесь!
И, кроме того,
он еще не
нагулялся. Пик
капризничает
и
отказывается
идти за мной
по знакомой
тропинке к
дому. А когда
я беру
поводок,
начинает
сердито
фыркать и прыгать.

«Не
хочу! —
страстно
протестует
он, изо всей
силы
упираясь
всеми
четырьмя
ножками и больно
сдавливая
себе горло
ошейником. —
Не хочу! Еще
рано спать!
Останусь
здесь!»

Наверное,
если
предоставить
его самому себе
и уйти, он
перестанет
упрямиться и
побежит
вдогонку.
Ведь он еще
совсем малыш
и не мо­жет
без мамы. Но
уже темнеет,
и мне
страшно, что
я потеряю его
в ле­су и не
сумею найти.
Кроме того,
мне надо торопиться.

И я
беру его на
руки и несу.
Он тяжелый и
отчаянно
брыкается. Ве­дет
себя, как
балованный
ребенок,
которого
заставляют
сделать что-ни­будь
насильно.
Подбежали Ю и
Тымой и
подняли
сердитый лай.
Они
возмущены
упрямством Пика.
Возмущена и
Иринка. Во
всяком
случае, мне
кажется так
по ее виду:
изо рта у
Иринки торчит
недожеванный
су­хой лист,
светлые
«змеиные»
глаза
смотрят на
меня с явным
осужде­нием:
«Эх ты,..
солидный
человек, а
возишься с какой-то
лесной
дрянью: ни
молока, ни
пуха, бя-я!»

Но
вот, наконец,
и наша
калитка.
Усталые, разгоряченные,
сердитые
друг на
друга, мы с
Пиком входим
во дворик,
где Джемс —
сама мрач­ность!
— один
управляется
по хозяйству.

—   Ничего,
должно быть,
не поделать
мне с этим чертенком,
— огорченно
говорю я ему.
— Только и
глядит, как
бы убежать в
лес. Опять
скандал мне
устроил.

—   Выпусти
его, и все! —
советует
Джемс.

—   Как
его
выпустить?
Его первая
случайная рысь
съест, совсем
ведь еще
глупый.

Стемнело.
Мы с Джемсом
запираем
Лоську и Пика
в их стойла,
при­вязываем
Иринку,
задаем всем
корм и уходим
в дом.

Пик
огорченно
смотрит нам
вслед и
тихонько
жалобно
зовет меня, просунув
мордочку
между
перекладинами
стойла:

—   И-и-и!
И-и-и!

Но
я ухожу, не
оборачиваясь.
Я все еще
сердита на
упрямца.

На
ночное
наблюдение
по
метеорологической
станции
всегда выхо­жу
я. Джемс не
умеет
просыпаться.
Он слышит звон
будильника,
берет его со
стела, прячет
себе под
подушку и
спит дальше с
блаженным
чув­ством
честно
выполненного
долга.
Поэтому мы
раз навсегда
решили, что
ночью дежурю
я.

Без
одиннадцати
два
будильник
надрывается
отчаянным
звоном. Это
сигнал не
только для
меня. Вместе
со мной вскочили
как
встрепанные
и Ю с Тымоем —
они считают
своей
священной
обязанностью
прово­жать
меня на
метеоплощадку.
На дворе по
деревянному
настилу
гулко
грохнули
копыта: это
наш пегий
монгольчик
Горбунок,
заслышав
звон
будильника,
вышел из
конюшни, чтоб
приветствовать
меня и
напомнить
(между
прочим) насчет
ночной
порции овса.
Когда я с
фонарем и
дежур­ной
книжкой в
руках выхожу
в сени, его
голова уже
виднеется в
темном
четырехугольнике
двери, и
тоненькое
умильное
ржание провожает
меня.

Я
знаю, что в
конюшне сейчас
Лоська и
Иринка
кружатся в
своих стойлах,
с
нетерпением
ожидая моего
появления.
Они ведь тоже
слы­хали
будильник!
Вскочила и
Иринка и,
натягивая
веревку,
смотрит в тем­ноту.

Попробуй
обмани их
ожидание!

Наблюдение
на
метеоплощадке
проведено, и вот,
наконец,
(музыка — туш!) я
появляюсь на
конюшне с
ведерком в
руках.
Горбунок
первый
получил свою
порцию (он
провожал
меня от
самого дома,
счастливец!).
Потом
очередь
Иринки, Лоськи,
Пика… Ну вот,
все получили
свое
блаженствуют,
засунув
морды в
кормушки.

Теперь
можно бы мне
спать
дальше… Нет,
надо еще
приласкать
Пика —
помириться с
ним после
нашей ссоры.

Пик так
любит, когда
его ласкают!
Даже странно
— дикое
лесное
существо, а
как умеет
чувствовать
ласку!
Почешешь его
за ушками —
вытянет
мордочку,
глаза закроет,
прижмется,
вздыхает
разнеженно…
весь твой в
эти секунды.

—   Спокойной
ночи, Пик!
Завтра не
будем ссориться,
правда!?

Идут
дни.

Каждый
вечер мы с
Пиком гуляем
в лесу.

Я
никогда не
забываю,
выходя из
дома, захватить
побольше
хлебных
корочек для
Пика. Он
отлично
запомнил,
чертенок, что
в карманах у
меня всегда
есть
что-нибудь
вкусное, и то
и дело на
прогулке
подбегает
мне, чтоб
выпросить
лакомый
кусочек…

Кажется,
он начинает
немножко
признавать меня
«мамой». Но я
всё-таки еще
боюсь пускать
его без
поводка. Кто
знает, что
может
взбрести его хорошенькую
головку!?

День
за днем все
ближе к нам
суровая
сибирская
зима. Сегодня
но­чью выпал
первый снег.
Горбунок и
Иринка отнеслись
к этому
событию равнодушно.
Им не в
первый раз
видеть, как
земля линяет на
зиму,
одеваясь
белым мягким
мехом. Лоське
снег
пришелся
определенно
не по усу.
Холодно и
неуютно —
пфф! Лоська
бродит по
двору, недовольно
встряхивая
большими, как
у осла, ушами,
и обиженно
фыркает,
нюхая землю,
которая
стала
почему-то
пушистой,
рассыпчатой
и обжигает
нос.

Пик
сначала
боялся выйти
из стойла (он
боится всего
нового).
Отогнув ушки,
долго стоял на
пороге,
прежде чем
шагнуть
своими черными
копытцами в
снег.
Наконец,
решился.
Выпрыгнул
одним
прыжком, как
|зайчик, и — ой,
да что же это
такое сделалось
с миром? Все
блестит,
искрится,
сверкает… И
пахнет
совершенно
восхитительно
— морозцем,
бодрящей
свежестью,
пихтовой хвоей.

Тут Пик
увидел меня с
Иринкой
далеко за оградой
на дороге к
лесу, пискнул
и пустился было
рысцой
вдогонку, как
вдруг неожиданно
по­вествовал,
что жить
совершенно
чудесно. И не
рысить,
переваливаясь,
как толстуха
Иринка,
хочется ему
сейчас, а
бежать…
бежать так, чтоб
ветер звенел
навстречу. Он
прижал ушки,
прыгнул — и
помчался,
почти не
касаясь упругими
ножками
земли.

—   Куда?!
Пик, Пик,
вернись!..

Где
там! Не видит,
не слышит,
скачет, летит
куда-то —
попробуй до­гони,
поймай,
оборви этот
бег,
стремительный
и легкий, как
полет пти­цы.
Не Пик —
сказочное
крылатое
существо — гуран,
о котором
только песню
петь…

Мелькнуло
между деревьями
белое
«зеркальце»
— раз, еще раз… Неужели
ушел?

Но
не успела
испугаться
этой мысли, а
он уже снова
здесь, возле
меня. Это
была только
игра, проба
сил. Пик и не
думал никуда
убегать. С
нежным и
вместе
лукавым
видом
балованного
мальчика,
который уве­рен,
что его очень
любят, он
сует черный
носик в мою
ладонь.

«Дай,
мама! Ну хоть
маленький
кусочек. Ведь
есть же у
тебя для
Пика?!»

Я
кормлю его
хлебом с
ладони, и у
меня такое чувство,
словно мне
сейчас
подарили
что-то большое-большое,
чему нет
цены.

Вчера
я сочинила
для своей
дочки Люськи
сказку. Вот
она.

Сказка

о том,
как
сохатенок Лоська—Чудо
лесное,

и
косуленок Пик ушли в
лес жить

Жили-были
у нас в
заповедном
лесу два
ручных
дикаря:
сохатенок
Лоська — Чудо
лесное и маленький
косуленок
Пик. Лоська —
Чудо лес­ное
— страшилище
редкое. На
ночь увидишь
— спать не
сможешь. Уши
у Лоськи
ослиные,
хвост овечий,
копыта
коровьи, на
шее — конская
грива.

А
косуленок
Пик
прехорошенький:
головка маленькая,
легкая, нож­ки
тоненькие.
Глаза, носик
и копытца
черные, сам
буренький,
как летний
зайчик, а
сзади, где у
зверей
бывает
хвостик, —
белое
«зеркальце».

Вот
стали учить
Лоську
возить санки,
как конь.

Не
понравилось
это Лоське.
Ленив он
учиться.
Ходит в
упряжке и
стонет:
«ооох… ыых…
ыых…» Охал,
охал, а когда
его
распрягли,
надумал уйти
от людей в
лес.

—   Уйду,
— говорит, —
насовсем, ну
их! Не хочу на
коня учиться!
Услышал это
Пик.

—   И-и-и
я, — пищит, —
уйду! Я —
вольный
зверь, лесной,
не хочу
больше с
людьми жить.

И
ушли.

Идут
по лесу.
Лоська
впереди
вышагивает, а
Пик за ним
зайчиком
прыгает.

От
Лоськи на
снегу следы
большие
остаются, как
ямы.

 А от
Пика —
дырочки.

Час
ходят, два
ходят.
Поломанную
осинку нашли
— объели.
Чернич­ные
кустики
из-под снега
пощипали.

Полежали
немного на
снегу,
пожевали
жвачку.

Впереди
Лоська
вышагивает, а
за ним — Пик
зайчиком
прыгает. От
Лоськи на
снегу ямы. А
от Пика — дырочки.

—   
А знаешь,
— говорит
вдруг Пик, —
ведь время-то
уже к вечеру.
Дома,
наверно,
пойло для нас
готово.

—   
Соленое,
— соображает
Лоська.
Остановился и
ушами
по-слоновьи
захлопал (он
всегда так
делает).

—   
С
картошкой, —
вздыхает Пик.
Облизнул
черный носик
язычком,
взглянул на
Лоську — у
того даже
слюнки
потекли.

—   
Может,
пойдем домой?
— говорит. —
Лес-то от нас
никуда не
убежит, можно
и завтра уйти
в него жить, а
пойло наше
как бы коза
Иринка не
выпила.

—   
Выпьет! —
взревел
Лоська. — Ой,
выпьет! Она
вредная!
Вчера так
меня двинула
рогами, до
сих пор
коленка
болит.
Побежим
скорее, пока
ей наше пойло
не отдали!

И
побежали.

Впереди
Лоська
иноходью
несется,
далеко длинные
ноги в белых
«гамашах»
выкидывает, а
позади Пик
зайчиком
прыгает.

От
Лоськи на
снегу — ямы, а
от Пика —
дырочки.

Совсем
наступила
зима, и
выпавший
снег больше
не тает. Он
падает
каждый день
большими пушистыми
хлопьями,
которые
кружатся над темным
лесом, как
стаи белых
птиц.

Я
теперь не
прикрепляю
поводка к
ошейнику Пика,
когда мы
ходим гулять
в лес.

Сегодня
ровно месяц,
как Пик у
меня.

—   Помнишь,
Пик, как ты
кричал и
сердито бил
меня своими
остры­ми
копытцами,
когда тебя,
засунутого в
мешок,
положили мне
на коле­ни
поперек
седельной
луки? Как ты
ни за что не
хотел брать
хлеб с мо­ей
ладони,
потому что
она была
чужая? И как ты
совсем не
умел бе­гать
— разом
выдыхался и
начинал
ловить ртом
воздух,
словно выта­щенная
из воды
рыбка? И
какие у тебя
были слабые
дрожащие нож­ки?
А помнишь
избу лесника,
свой темный
уголок за
печкой и
малень­кую
девочку со
светлыми
кудряшками,
которая
поила тебя
молоком?

Но
Пик смотрит
на меня с
удивлением.

—   
Что ты
выдумываешь,
мама? Этого
же ничего не
было на самом
деле, о чем ты
рассказываешь.
Это только
сны… сны,
которые я
давно забыл.
Дай мне лучше
хлебца и
почеши за
ушками — вот
так…

—   
Какая же
у тебя
коротенькая
память! Почти
как твой
хвостик,
которого
совсем нет(!) А
то, что ты был
когда-то
вольным
зверем и жил
в лесу… это
тоже сон, Пик?

—   
Не
говори
глупостей! Ты
отлично
знаешь, что это
не сон, ты
ведь сама
помогла мне
вспомнить.
Дай мне белый
сухарик, тот,
что у тебя в
правом
кармане.

—   
Если ты
вольный
зверь, какие
же тебе белые
сухарики?
Уходи и живи
в лесу!

—   
Когда-нибудь
и уйду, — говорит
Пик,
засовывая
носик в мой
правый карман.
— Но пока мне
хочется
пожить с
тобой. У тебя
в кар­манах
всегда есть
что-нибудь
вкусное для Пика.

Честное
слово, я
ничего не
придумала в
этой маленькой
истории,
кроме того,
конечно, что Пик
умеет
говорить.

Елена Александровна Крутовская — учёный-орнитолог, старший научный сотрудник и основатель «Живого уголка» — «Приюта доктора Айболита» в заповеднике «Столбы», ставшего предшественником красноярского зоопарка «Роев ручей». Художник, писатель, автор солидных научных статей и увлекательных книг — рассказов о диких животных, нашедших приют на территории заповедника. Более 40 лет (1939—1984 гг.) с небольшим перерывом проработала в государственном заповеднике «Столбы».Е.А.Крутовская родилась 24 сентя…

Елена Александровна Крутовская — учёный-орнитолог, старший научный сотрудник и основатель «Живого уголка» — «Приюта доктора Айболита» в заповеднике «Столбы», ставшего предшественником красноярского зоопарка «Роев ручей». Художник, писатель, автор солидных научных статей и увлекательных книг — рассказов о диких животных, нашедших приют на территории заповедника. Более 40 лет (1939—1984 гг.) с небольшим перерывом проработала в государственном заповеднике «Столбы».Е.А.Крутовская родилась 24 сентября 1914 года в Красноярске. Семья её была очень известной в городе. Один дед Елены Александровны — Всеволод Михайлович Крутовский — был знаменитейшим в Сибири садоводом. Другой — Владимир Михайлович — известным врачом, основателем первой фельдшерской школы и бесплатной амбулатории для бедных. Именно в доме деда-врача и воспитывалась Елена Александровна, так как родители её рано разошлись.Окончила биологический факультет Красноярского пединститута в 1937 году. Увлекавшаяся книгами писателей-натуралистов, рисованием и живописью, наблюдениями за поведением животных, она уехала в Сухуми, где в 1937-40 гг. проводила исследования по зоопсихологии в Сухумском филиале ВИЭМ. В 1938 судьба привела её в заповедник «Столбы». Елена Александровна была первым зоологом заповедника, ею был составлен первый список животных заповедника, особенно полный по птицам. В 1942 году Крутовской пришлось уйти из заповедника. Её уволили под предлогом исключения её темы из плана научных работ. И все же ещё в конце войны Крутовская нашла способ вернуться в заповедник, а вскоре была назначена заведующей метеостанцией «Столбы». В этой должности Елена Александровна оставалась много лет, ведя плодотворнейшую научную работу.В конце 1940-х годов Е.А.Крутовская создала приют для попавших в беду зверей и птиц. С 1961 г. он получил официальный статус «Живого уголка» заповедника. В разные годы здесь содержались до 250 животных, относящихся к 40—50 видам, среди которых были уже тогда редкие, а позднее занесённые в Красную книгу России.Елена Александровна много писала, но издавали ее книги при жизни очень мало и скромно (в Красноярске, Новосибирске и лишь однажды в Москве, в издательстве «Детская литература»). Автор 15 научных статей, первых сводок по фауне заповедника, новаторских работ по одомашниванию глухаря, так ярко описанные в рассказе «Как это было». Вместе с талантливым геоботаником, фенологом, подругой и родственницей Татьяной Николаевной Буториной она подготавливает и публикует сводки «Сезонное развитие природы горной тайги» и «О корреляции некоторых феноиндикаторов с температурой». Эти работы вместе с монографией «Сезонные ритмы природы Средней Сибири» (1972) вошли в число классических трудов по фенологии.Елена Александровна Крутовская совсем немного не дожила до своего 70-летия, которое общественность Красноярска готовилась широко отметить. Её активная благородная деятельность пользовалась необычайной известностью. Она была отмечена высокой правительственной наградой — орденом «Знак Почёта». Но 7 сентября 1984 года её не стало.Источники: Сайт «Красноярские столбы»; Статья «Хозяйка лесного дома (о жизни и научной деятельности Е.А.Крутовской)»
На нашем книжном сайте Вы можете скачать книги автора Елены Крутовской в самых разных форматах (epub, fb2, pdf, txt и многие другие). А так же читать книги онлайн и бесплатно на любом устройстве – iPad, iPhone, планшете под управлением Android, на любой специализированной читалке. Электронная библиотека КнигоГид предлагает литературу Елены Крутовской в жанрах .