Толкач Владимир:
Новые книги
- Всего книг: 1
Язык:
Формат:
- Сортировать по:
- дате
- названию
- популярности
- рейтингу
История
Златоустовский некрополь
Автор: Толкач Владимир , Алексеев Евгений П.
Год: 2005
В книге рассказывается об истории старого златоустовского кладбища открытого в конце ХVIII века на склоне горы Уреньга.
Издание…
- Admin
- 22 Июн 20
В ГРЕМЯЧЕЙ ПРОПАСТИ
Рассказ
1
На сопках проглянуло утро, а в Гремячей пропасти — сизый полумрак. Шустрый ручей скатывался по каменистьш уступам, то теряясь в мшистых кочках, то выплескиваясь на серые гранитные плитняки.
По мокрому берегу ручья шел молодой солдат Юрий Прохоров. Глядя на окружающие горы, он воображал, что по сторонам шумливого ручья затаились лохматые великаны.
Высокая, с желтинкой трава, подобно звериной шерсти, оплетала ноги солдата, цепкие сухие ветки царапали лицо. Он проворно огибал замшелые валежины, буреломные завалы. Старые деревья тихо роняли солдату под ноги желтые листья. Жесткая хвоя сыпалась на голову и плечи, кропила вороненый тяжелый в походе автомат. А дятлы, барабаня по сухостою, как будто предупреждали его об опасности.
Где-то там, за лесистыми сопками и каменными хребтами, над просторной осенней долиной уже засветило солнце, позолотило трубы, колокольни и мокрые крыши города. А тут, в пропасти, полутемно и мрачно, и Юрий спешил выбраться из ущелья.
Там, в долине, вдоль изгибав серо-маслянистой реки с печальными кликами косяками улетали на юг перелетные птицы. Юрий слышал их даже ночью в казарме и тосковал по родному дому, ворочаясь на жесткой койке. Всего четыре месяца, как он в армии, еще не свыкся…
Юрий затемно покинул казарму. Там остался строгий ефрейтор Потапов — друг и приятель по мирной жизни. Еще в гражданке тот выучился в кружке ДОСААФ на радиста. Теперь — начальник связи. Он и послал Прохорова в обход линии по тайге до самого конечного поста, что приютился на Кедровой горе. Совсем недавно дружки соревновались в одной слесарной бригаде. Теперь—солдаты на три года. Николай изменился на глазах: ходит, как начальник известный. А он, Юрий? Шагай вот по таежной тропе, смотри за проводом, что едва различим на голых ветках… Юрий вздохнул, поправил автомат на плече и скинул ушанку: вспотел на подъеме.
Дробно стучали крепкими клювами дятлы, ища в омертвелой древесине насекомых и червяков. Такую же дробную трель отстукивали ключами Морзе товарищи Юрия по роте. Теперь они, конечно, позавтракали, собрались в учебной комнате. Сидят в тепле, в чистоте. Николай ходит среди них со строгостью на лице. Ну и пусть! Так-то оно так, а на душе… Ну зачем он, Юрий, идет? Даже медведи ушли в глубь тайги: людей появилось много. А ефрейтор все-таки среди ночи поднял его, послал в тайгу. Юрий сознает: служба. Да ведь мог Николай нарядить и другого…
Тонкие серые провода полевого кабеля как бы нанизывали на себя густые леса, струной певучей позванивали в каменных россыпях, прочной паутиной свисали над крутыми обрывами и бездонными расщелинами. Солдат проложил! А зачем проводная линия, если есть радио? Выдумано, чтобы занять солдата, потруднее дать ему наряд. Рядовому остается одно: «Есть!» — и руки по швам.
Вверху лес заметно поредел, расступились толстенные кедры, от них отстали, далеко внизу у ручья, сосенки. Явственно почувствовалось веяние горного ветра. «Напиться бы», — подумал Прохоров. Он высмотрел подходящий валун, окаймленный зеленым мохом, присел, снял автомат, прислушался к затаенному журчанию ключа, но не припал к нему губами, сдержался.
Молодая луна бледным серпом висела над плоской заснеженной вершиной Кедрового кряжа. Острые рожки месяца торчали слишком круто. «Быть непогоде!»— вспомнил примету Юрий и привычно глянул на ручные часы. И эта старинная примета и эти часы на руке — все от отца. Отец Юрия — наладчик новых станков. Всегда он в дороге, в неведомых городах. Любой станок может укротить, к этому приохочивал и сына, но Юрий увлекался больше футболом и прик-люченскими романами. В армию отец провожал сына с надеждой, что он окажется в технических войсках. А накануне похода Юрия в горы отец прислал письмо, в котором писал, что служить в охранном взводе тоже почетно, потому что это долг перед Родиной.
Из-за Кедровой горы показалось большое облако. Оно распухало, темнело снизу. Рядом с ним громоздились другие тучки, поменьше и почернее. Юрию казалось, что на плоском кряже вырастал горб. «Успеть бы добраться», — подумал Юрий. Он припоминал, как отец учил его терпеть дорожные трудности, и не пожалел, что не напился. Солдат должен привыкнуть к невзгодам!
Навстречу подул ветер, срывая последние листья с деревьев. Прохоров с тревогой посмотрел на часы и на мутную пелену облачков над Кедровым кряжем.
Дорога взбиралась все выше, становилась отвеснее. Рядом есть тропки положе, да оттуда провод не виден. И Прохоров карабкался по козьим стежкам. Высокие пихты поскрипывали, качались их поределые макушки, нервно подрагивали крепкие, чуткие к непогоде лиственницы, а кедры встряхивались, словно спросонья, недовольно мотали мохнатыми ветками — тайга глухо шумела.
Сквозь дрожавшую мглистую дымку Юрий различил за редкими деревьями на голой верхушке одинокий домик, возле него спицы антенн и вращающийся зеленоватый шит.
— Наконец-то! — облегченно сказал солдат. Он одернул шинель, поправил ушанку и вышел на протоптанную, -припорошенную снегом дорожку. Запахло жильем, терпким дымом. Где-то у домика задорно та-такал движок. В нос ударило запахом бензина. Из трубы курился дымок. Домик казался баркасом, плывущим в белесом озере. На подходе к посту в каменистой ложбине залаяла собака. Узнав солдата, она прижала голову к передним лапам, вскочила и с радостным визгом кинулась навстречу.
Юрий не первый раз на этом посту, он всегда припасал лайке гостинец и теперь, довольный, что успел к людям до большой непогоды, что выполнил в срок задание ефрейтора, щедрой рукой отдал собаке кусок хлеба и сала, которые остались от завтрака.
— Ешь мой сухой паек, Щербинка… А я закреплюсь на кухне, — добродушно проговорил Юрий и направился к дому. Часовой строго окликнул его, будто бы и не признал.
— Оглазел? Я это, Прохоров,— возмутился Юрий и двинулся было дальше.
—-Стой!—Часовой вскинул автомат, засверчал свистком.
Из пристройки выбежал лейтенант. На нем — ремни, пистолет, противогаз, каска. «Тревога? С чего бы вдруг?» — удивился Юрий, переминаясь с ноги на ногу.
Лейтенант проводил связного в дежурку, но сесть не разрешил. Торопливо написал что-то, запечатал в конверт и поднялся:
— Солдат Прохоров, пакет доставить командиру роты к восемнадцати ноль-ноль. Повторите!
— Есть, товарищ лейтенант, доставить пакет командиру роты к восемнадцати ноль-ноль! — повторил Прохоров и принял конверт. — Разрешите исполнять?
— Минутку, Прохоров. — Лейтенант шагнул к солдату и доверительно предупредил: — Телефонная связь между первым и вторым контрольными постами потеряна. Речка Малая Пьяная вышла из берегов, снесен мост. Проверьте, где обрыв линии, доложите капитану, Исполняйте!
Читать дальше
Многое меняется. Это Яна Хейсе не удивляло. Но все же существуют некие неизменные величины, определяемые функцией и применением. Ян искал именно их, и редко ошибался.
Детская площадка мало напоминала те, на которых он играл в детстве, но их строят, чтобы развлекать детей. Там всегда можно на чем-то покачаться, с чего-то скатиться, на что-то вскарабкаться. На этой вдобавок имелось многое другое. Часть площадки занимали густые заросли. Рядом — маленький бассейн-«лягушатник». Стационарный аппарат с непринужденностью фокусника выбрасывал яркие до пестроты световые скульптуры, исчезавшие неизвестно куда с той же стремительностью, с какой они появлялись. И, конечно, животные: карликовые носороги и элегантные газели росточком не выше колена. Яну они казались неестественно ласковыми и непуганными.
Но больше всего на площадке было детей.
Ян любил детей.
Он сидел на деревянной парковой скамейке в тенечке рядом с рощицей и наблюдал за ними. Ребятишки были любого цвета, роста и пола. Чернокожие напоминали ожившие лакричные леденцы, белые смахивали на кроликов, а коричневые были или курчавые, или с раскосыми глазами и прямыми черными волосами. Правда, некоторые когда-то были белыми, но успели настолько подрумяниться, что перещеголяли даже коричневых от рождения.
Яр сосредоточился на девочках. Когда-то, очень давно, он попытался иметь дело с мальчиками, но ничего не вышло.
Некоторое время он приглядывался к чернокожей девочке, пытаясь угадать ее возраст. Кажется, лет восемь или девять. Слишком маленькая. Другой, судя по юбочке, лет тринадцать. Возможно, получится, но он предпочитал немного младше — такие менее искушены и подозрительны.
Наконец он отыскал девочку, которая ему понравилась смуглую, но ослепительную блондинку. Лет десять? Возможно одиннадцать. В любом случае, достаточно юная.
Он сосредоточился и проделал свой обычный фокус. Он сам не знал, в чем тут суть, но трюк обычно срабатывал. Как правило, достаточно непрерывно следовать за ней взглядом, не позволяя себе отвлекаться. И точно, через несколько минут она подняла голову, обернулась и встретилась с ним глазами. Контакт оказался коротким, около секунды, потом она стала играть дальше.
Он расслабился. Возможно, ничего особенного в этом нет. Он заметил, что когда взрослая женщина привлекала его настолько сильно, что он начинал на нее пялиться, она обычно отрывалась от своего занятия и ловила его взгляд. Удавалось такое практически всегда. Поговорив с другими мужчинами он выяснил, что и для них это умение привычно. Женщины словно ощущали его взгляд. Правда, сами женщины называли это чушью или же привычкой воспринимать сигналы периферийным зрением у личностей с постоянной сексуальной настроенностью, всего лишь подсознательным наблюдением, проникающим в сознанием. И никакой мистики или парапсихологии тут нет.
Возможно. Но как бы то ни было, такие зрительные контакты Яну очень удавались. Приглядываясь к девочкам, он несколько раз замечал, как некоторые из них почесывали сзади шею или поводили плечами. Быть может, в них развилась определенная парачувствительность, о которой они даже не подозревают.
Сейчас он просто наблюдал, сохраняя на лице улыбку, и всякий раз, поднимая голову и глядя на него — а так она поступала все чаще и чаще — девочка видела приветливого, слегка седеющего мужчину со сломанным носом и мощными плечами. Руки у него тоже были сильные. Он держал их сцепленными на колене.
* * *
Девочка начала перемещаться к скамейке.
Стороннему наблюдателю и в голову бы не пришло, что она движется именно туда. Вероятно, она сама этого не сознавала. По дороге она находила поводы постоять, покувыркаться, попрыгать на мягком резиновом мате или шугануть стайку крикливых гусей. Но конец ее пути находился рядом с ним на скамейке.
Он быстро огляделся. Как и прежде, на площадке почти не было взрослых — вернувшись, он этому удивился. Очевидно, новые методы социального кондиционирования уменьшили число насильников и разных чокнутых до такого уровня, что родители считали безопасным оставлять детей играть без присмотра. Немногие взрослые были увлечены разговорами, никто из них даже не пригляделся к нему, когда он появился на площадке.
Для Яна все складывалось к лучшему — отпадали лишние тревоги. Разумеется, у него имелись наготове правдоподобные объяснения, но к чему лишний раз раздражаться, отвечая на вопросы, которые зададут представители закона холостому мужчине средних лет, слоняющемуся по детским площадкам?
Он даже ненадолго и с искренней озабоченностью задумался над тем, как могут родители этих детей испытывать подобную уверенность? В конце концов, никого не отправляют на кондиционирование до того, как человек совершит проступок. Каждый день наверняка созревают новые маньяки. И они, как правило, ничем не отличаются от прочих людей — до рокового момента.
Кому-нибудь следует преподать этим родителям суровый урок, подумал он.
* * *
— Ты кто такой?
Ян нахмурился. Нет, даже не одиннадцать — вблизи это хорошо видно. Вполне возможно, даже не десять. Ей могло быть едва ли не восемь.
А не рановато ли восемь? Он задумался над этим с присущей ему осторожностью, и снова осмотрелся в поисках любопытствующих глаз, но ничего не заметил.
— Меня зовут Ян. А тебя?
— Нет. Не имя. Кто ты такой?
— Ты спрашиваешь, чем я занимаюсь?
— Ага.
— Я толкач.
Она поразмыслила над ответом, потом улыбнулась. Зубки у нее теснились на маленькой челюсти.
— Ты сбываешь таблетки?[1]
Ян рассмеялся.
— Неплохо, совсем неплохо, — заметил он. — Наверное, ты много читаешь.
Она не ответила, но слова Яна ей, несомненно, понравились.
— Нет, — пояснил он. — Такие толкачи были раньше. Я другой толкач. Но ведь ты сама это знала, верно?
Когда он улыбнулся, она не выдержала и захихикала. Как и многие маленькие девочки, она неосознанно проделывала ручками разные движения. Наверняка она отлично сознает, какая она симпатичная, подумал он, только не проявляет открыто запретный пока эротизм. Зрелое семя, из которого вот-вот пробьется росток сексуальности. А ее тело — костлявый набросок, каркас для будущей женщины.
— Сколько тебе лет?
— Это секрет. Что случилось с твоим носом?
— Я сломал его давным-давно. Спорим, что тебе двенадцать?
Она хихикнула, потом кивнула. Значит, одиннадцать. И только-только исполнилось.
— Хочешь сладкую плитку? — Он полез в карман и вытащил бумажный пакетик в розовую и белую полоску.
Она решительно затрясла головой.
— Мама не велит мне брать сладости у незнакомцев.
— Но мы же не незнакомцы. Я Ян, толкач.
Эд Макбейн. Толкач
87-й полицейский участок – 3
Глава 1
Зима свалилась на голову нежданно-негаданно. Дикая, крикливая, неистовая, она сковала город холодом, заморозила тела и души.
Ветер свистел под скосами крыш, вырывался из-за углов, уносил шляпы, задирал юбки и ледяными пальцами ласкал теплые бедра женщин. Прохожие дули на замерзшие руки, поднимали воротники и потуже завязывали шарфы. Люди пытались отнестись к зиме с юмором, но она шутить не собиралась. Ветер выл, с неба валил снег, покрывая город белым пологом, потом таял, превращался в грязь и снова застывал предательским льдом.
Людей сметало с улиц к пузатым печкам и посвистывающим батареям отопления. Пили дешевый ром или дорогое виски. Забирались под одеяла в одиночестве или же под завывание ветра наслаждались теплом другого тела в древнем ритуале любви.
Зима обещала быть скверной.
* * *
Полицейский Дик Дженеро мерз. Не любил он зимы, и все тут. Вы могли сколько угодно расписывать ему прелести лыжных прогулок, катания на коньках и санках, горячего ромового пунша, но он все равно послал бы вас к чертям собачьим. Дженеро любил лето. Любил, и точка. Он любил теплый песок, горячее солнце, безоблачное небо, но и грозы с молниями тоже; он любил цветы и джин с тоником, так что, если бы вы собрали все зимы вместе, запихнули их в консервную банку и выбросили в реку, Дик Дженеро был бы счастлив.
А сейчас у Дженеро замерзли уши.
«Если у тебя замерзли уши, значит, ты весь замерз», – говорила мать Дженеро, а в вопросах погоды она знала толк. Дженеро продолжал обход с замерзшими ушами, вспоминая мать, а потом вдруг без всякой связи подумал о жене, ему захотелось оказаться с ней дома в постели. Было два часа ночи, а какой человек в здравом уме будет в такую холодрыгу гулять по улицам, когда дома в постели его ждет красивая женщина?
Налетевший ветер пронзил толстое синее сукно плаща и лизнул плотную зимнюю рубашку. Холод пропитал нижнее белье. Дженеро продрог, он подумал о своих ушах, которые, как он знал, трогать нельзя, потому что, если будешь трогать замерзшие уши, они отвалятся. Об этом ему тоже рассказывала мать. Несколько раз в жизни его подмывало потрогать замерзшие уши, просто чтобы проверить, действительно ли они отвалятся. Он, по правде говоря, опасался, что нет, не отвалятся – и как тогда быть с сыновней верой в родителей? Поэтому он послушно держал руки подальше от ушей и, наклонив голову против ветра, думал о Розали дома, в постели, о Флориде, Пуэрто-Рико, Виргинских островах, Африке, все дальше пробираясь на юг, пока неожиданно не обнаружил себя на Южном полюсе, где тоже свирепствовал холод.
«Сейчас теплынь, – убеждал он себя мысленно, – не дрожи, ведь тепло».
Полюбуйся-ка на этих красоток в открытых купальниках, о Господи, на песок босой ногой и не ступишь – так жарко. Прислушайся к шуму океанской волны, слава Богу, хоть какая-то прохлада от воды, легкий бриз как нельзя кстати в такое пекло. И…
«И держу пари, они могут отвалиться, если до них дотронуться».
На улицах не было ни души. Оно и понятно. В такую ночь из дома выходят только полицейские и идиоты. Он подошел к кондитерской и машинально повернул ручку двери, ругая хозяина, который не догадался открыть заведение, чтобы полицейский с замерзшими, готовыми отвалиться ушами мог зайти и выпить чашечку кофе. Неблагодарные твари, думал он, все до единого. Спят себе дома, а я стой тут и верти ручку двери. Кто решится на грабеж в такую ночь?! Пальцы грабителя примерзнут к металлу. Вот это мысль! Боже, как я замерз!
Он пошел дальше. Бар Лэнни, возможно, еще работает. Он бы зашел туда посмотреть, не дерется ли кто, а может, и глотнуть против правил чего-нибудь согревающего.