Распечатать рассказ белый пудель

• Полный текст
• I
• II
• III
• IV
• V
• VI

I

Узкими гор­ными тро­пин­ками, от одного дач­ного поселка до дру­гого, про­би­ра­лась вдоль южного берега Крыма малень­кая бро­дя­чая труппа. Впе­реди обык­но­венно бежал, све­сив набок длин­ный розо­вый язык, белый пудель Арто, остри­жен­ный напо­до­бие льва. У пере­крест­ков он оста­нав­ли­вался и, махая хво­стом, вопро­си­тельно огля­ды­вался назад. По каким-то ему одному извест­ным при­зна­кам он все­гда без­оши­бочно узна­вал дорогу и, весело бол­тая мох­на­тыми ушами, кидался гало­пом впе­ред. За соба­кой шел две­на­дца­ти­лет­ний маль­чик Сер­гей, кото­рый дер­жал под левым лок­тем свер­ну­тый ковер для акро­ба­ти­че­ских упраж­не­ний, а в пра­вой нес тес­ную и гряз­ную клетку со щег­лом, обу­чен­ным вытас­ки­вать из ящика раз­но­цвет­ные бумажки с пред­ска­за­ни­ями на буду­щую жизнь. Нако­нец сзади плелся стар­ший член труппы – дедушка Мар­тын Лодыж­кин, с шар­ман­кой на скрю­чен­ной спине.

Шар­манка была ста­рин­ная, стра­дав­шая хри­по­той, кашлем и пере­нес­шая на своем веку не один деся­ток почи­нок. Играла она две вещи: уны­лый немец­кий вальс Лау­нера и галоп из «Путе­ше­ствий в Китай» – обе быв­шие в моде лет трид­цать – сорок тому назад, но теперь всеми поза­бы­тые. Кроме того, были в шар­манке две пре­да­тель­ские трубы. У одной – дис­кан­то­вой – про­пал голос; она совсем не играла, и поэтому, когда до нее дохо­дила оче­редь, то вся музыка начи­нала как бы заи­каться, при­хра­мы­вать и спо­ты­каться. У дру­гой трубы, изда­вав­шей низ­кий звук, не сразу закры­вался кла­пан: раз загу­дев, она тянула одну и ту же басо­вую ноту, заглу­шая и сби­вая все дру­гие звуки, до тех пор пока ей вдруг не при­хо­дило жела­ние замол­чать. Дедушка сам созна­вал эти недо­статки своей машины и ино­гда заме­чал шут­ливо, но с оттен­ком тай­ной грусти:

– Что́ поде­ла­ешь?.. Древ­ний орга́н… про­студ­ный… Заиг­ра­ешь – дач­ники оби­жа­ются: «Фу, гово­рят, гадость какая!» А ведь пьесы были очень хоро­шие, мод­ные, но только нынеш­ние гос­пода нашей музыки совсем не обо­жают. Им сей­час «Гейшу» пода­вай, «Под дву­гла­вым орлом», из «Про­давца птиц» – вальс. Опять-таки трубы эти… Носил я орга́н к мастеру – и чинить не берется. «Надо, гово­рит, новые трубы ста­вить, а лучше всего, гово­рит, про­дай ты свою кис­лую дре­бе­день в музей… вроде как какой-нибудь памят­ник…» Ну, да уж ладно! Кор­мила она нас с тобой, Сер­гей, до сих пор, Бог даст и еще покормит.

Дедушка Мар­тын Лодыж­кин любил свою шар­манку так, как можно любить только живое, близ­кое, пожа­луй, даже род­ствен­ное суще­ство. Свык­нув­шись с ней за мно­гие годы тяже­лой бро­дя­чей жизни, он стал нако­нец видеть в ней что-то оду­хо­тво­рен­ное, почти созна­тель­ное. Слу­ча­лось ино­гда, что ночью, во время ноч­лега, где-нибудь на гряз­ном посто­я­лом дворе, шар­манка, сто­яв­шая на полу, рядом с дедуш­ки­ным изго­ло­вьем, вдруг изда­вала сла­бый звук, печаль­ный, оди­но­кий и дро­жа­щий: точно стар­че­ский вздох. Тогда Лодыж­кин тихо гла­дил ее по рез­ному боку и шеп­тал ласково:

– Что́, брат? Жалу­ешься?.. А ты терпи…

Столько же, сколько шар­манку, может быть, даже немного больше, он любил своих млад­ших спут­ни­ков в веч­ных ски­та­ниях: пуделя Арто и малень­кого Сер­гея. Маль­чика он взял пять лет тому назад «напро­кат» у забул­дыги, вдо­вого сапож­ника, обя­зав­шись за это упла­чи­вать по два рубля в месяц. Но сапож­ник вскоре умер, и Сер­гей остался навеки свя­зан­ным с дедуш­кой и душою, и мел­кими житей­скими интересами.

II

Тро­пинка шла вдоль высо­кого при­бреж­ного обрыва, изви­ва­ясь в тени сто­лет­них мас­лин. Море ино­гда мель­кало между дере­вьями, и тогда каза­лось, что, уходя вдаль, оно в то же время поды­ма­ется вверх спо­кой­ной могу­чей сте­ной, и цвет его был еще синее, еще гуще в узор­ча­тых про­ре­зах, среди сереб­ри­сто-зеле­ной листвы. В траве, в кустах кизиля и дикого шипов­ника, в вино­град­ни­ках и на дере­вьях – повсюду зали­ва­лись цикады; воз­дух дро­жал от их зве­ня­щего, одно­об­раз­ного, неумолч­ного крика. День выдался зной­ный, без­вет­рен­ный, и нака­лив­ша­яся земля жгла подошвы ног.

Сер­гей, шед­ший, по обык­но­ве­нию, впе­реди дедушки, оста­но­вился и ждал, пока ста­рик не порав­нялся с ним.

– Ты что́, Сережа? – спро­сил шарманщик.

– Жара, дедушка Лодыж­кин… нет ника­кого тер­пе­ния! Иску­паться бы…

Ста­рик на ходу при­выч­ным дви­же­нием плеча попра­вил на спине шар­манку и вытер рука­вом вспо­тев­шее лицо.

– На что бы лучше! – вздох­нул он, жадно погля­ды­вая вниз, на про­хлад­ную синеву моря. – Только ведь после купа­нья еще больше раз­мо­рит. Мне один зна­ко­мый фельд­шер гово­рил: соль эта самая на чело­века дей­ствует… зна­чит, мол, рас­слаб­ляет… Соль-то морская…

– Врал, может быть? – с сомне­нием заме­тил Сергей.

– Ну, вот, врал! Зачем ему врать? Чело­век солид­ный, непью­щий… домишко у него в Сева­сто­поле. Да потом здесь и спу­ститься к морю негде. Подо­жди, дой­дем ужотко до Мис­хора, там и попо­ло­щем телеса свои греш­ные. Перед обе­дом оно лестно, иску­паться-то… а потом, зна­чит, поспать трошки… и отлич­ное дело…

Арто, услы­шав­ший сзади себя раз­го­вор, повер­нулся и под­бе­жал к людям. Его голу­бые доб­рые глаза щури­лись от жары и гля­дели умильно, а высу­ну­тый длин­ный язык вздра­ги­вал от частого дыхания.

– Что́, брат песик? Тепло? – спро­сил дедушка.

Собака напря­женно зев­нула, завив язык тру­боч­кой, затряс­лась всем телом и тонко взвизгнула.

– Н‑да, бра­тец ты мой, ничего не поде­ла­ешь… Ска­зано: в поте лица тво­его, – про­дол­жал наста­ви­тельно Лодыж­кин. – Поло­жим, у тебя, при­мерно ска­зать, не лицо, а морда, а все-таки… Ну, пошел, пошел впе­ред, нечего под ногами вер­теться… А я, Сережа, при­знаться ска­зать, люблю, когда эта самая теп­лынь. Орга́н вот только мешает, а то, кабы не работа, лег бы где-нибудь на траве, в тени, пузом, зна­чит, вверх, и поле­жи­вай себе. Для наших ста­рых костей это самое солнце – пер­вая вещь.

Тро­пинка спу­сти­лась вниз, соеди­нив­шись с широ­кой, твер­дой, как камень, осле­пи­тельно-белой доро­гой. Здесь начи­нался ста­рин­ный граф­ский парк, в густой зелени кото­рого были раз­бро­саны кра­си­вые дачи, цвет­ники, оран­же­реи и фон­таны. Лодыж­кин хорошо знал эти места; каж­дый год обхо­дил он их одно за дру­гим во время вино­град­ного сезона, когда весь Крым напол­ня­ется наряд­ной, бога­той и весе­лой пуб­ли­кой. Яркая рос­кошь южной при­роды не тро­гала ста­рика, но зато мно­гое вос­хи­щало Сер­гея, быв­шего здесь впер­вые. Маг­но­лии, с их твер­дыми и бле­стя­щими, точно лаки­ро­ван­ными листьями и белыми, с боль­шую тарелку вели­чи­ной, цве­тами; беседки, сплошь заткан­ные вино­гра­дом, све­сив­шим вниз тяже­лые гроз­дья; огром­ные мно­го­ве­ко­вые пла­таны с их свет­лой корой и могу­чими кро­нами; табач­ные план­та­ции, ручьи и водо­пады, и повсюду – на клум­бах, на изго­ро­дях, на сте­нах дач – яркие, вели­ко­леп­ные души­стые розы, – все это не пере­ста­вало пора­жать своей живой цве­ту­щей пре­ле­стью наив­ную душу маль­чика. Он выска­зы­вал свои вос­торги вслух, еже­ми­нутно теребя ста­рика за рукав.

– Дедушка Лодыж­кин, а дедушка, глянь-кось, в фон­тане-то – золо­тые рыбы!.. Ей-богу, дедушка, золо­тые, уме­реть мне на месте! – кри­чал маль­чик, при­жи­ма­ясь лицом к решетке, ого­ра­жи­ва­ю­щей сад с боль­шим бас­сей­ном посре­дине. – Дедушка, а пер­сики! Вона сколько! На одном дереве!

– Иди-иди, дурашка, чего рот рази­нул! – под­тал­ки­вал его шут­ливо ста­рик. – Погоди, вот дой­дем мы до города Ново­рос­сий­ского и, зна­чит, опять пода­димся на юг. Там дей­стви­тельно места, – есть на что посмот­реть. Сей­час, при­мерно ска­зать, пой­дут тебе Сочи, Адлер, Туапсе, а там, бра­тец ты мой, Сухум, Батум… Глаза рас­ко­сишь гля­демши… Ска­жем, при­мерно – пальма. Удив­ле­ние! Ствол у нее мох­на­тый, на манер вой­лока, а каж­дый лист такой боль­шой, что нам с тобой обоим укрыться впору.

– Ей-богу? – радостно уди­вился Сергей.

– Постой, сам уви­дишь. Да мало ли там чего? Апель­син, напри­мер, или хоть, ска­жем, тот же лимон… Видал небось в лавочке?

– Ну?

– Про­сто так себе и рас­тет в воз­духе. Без ничего, прямо на дереве, как у нас, зна­чит, яблоко или груша… И народ там, бра­тец, совсем дико­вин­ный: турки, пер­сюки, чер­кесы раз­ные, всё в хала­тах и с кин­жа­лами… Отча­ян­ный наро­дишка! А то бывают там, бра­тец, эфи­опы. Я их в Батуме много раз видел.

– Эфи­опы? Знаю. Это кото­рые с рогами, – уве­ренно ска­зал Сергей.

– Рогов, поло­жим, у них нет, это враки. Но чер­ные, как сапог, и даже бле­стят. Губищи у них крас­ные, тол­стен­ные, а гла­зищи белые, а волосы кур­ча­вые, как на чер­ном баране.

– Страш­ные поди… эфи­опы-то эти?

– Как тебе ска­зать? С непри­вычки оно точно… опа­са­ешься немного, ну, а потом видишь, что дру­гие люди не боятся, и сам ста­нешь посме­лее… Много там, бра­тец мой, вся­кой вся­чины. При­дем – сам уви­дишь. Одно только плохо – лихо­радка. Потому кру­гом болота, гниль, а при­том же жарища. Тамош­ним-то жите­лям ничего, не дей­ствует на них, а при­ш­лому чело­веку при­хо­дится плохо. Одначе будет нам с тобой, Сер­гей, язы­ками тре­пать. Лезь-ка в калитку. На этой даче гос­пода живут очень хоро­шие… Ты меня спроси: уж я все знаю!

Но день выдался для них неудач­ный. Из одних мест их про­го­няли, едва зави­дев издали, в дру­гих, при пер­вых же хрип­лых и гну­са­вых зву­ках шар­манки, досад­ливо и нетер­пе­ливо махали на них с бал­ко­нов руками, в тре­тьих при­слуга заяв­ляла, что «гос­пода еще не при­е­хамши». На двух дачах им, правда, запла­тили за пред­став­ле­ние, но очень мало. Впро­чем, дедушка ника­кой низ­кой пла­той не гну­шался. Выходя из ограды на дорогу, он с доволь­ным видом побря­ки­вал в кар­мане медя­ками и гово­рил добродушно:

– Две да пять, итого семь копеек… Что ж, брат Сере­женька, и это деньги. Семь раз по семи, – вот он и пол­тин­ник набе­жал, зна­чит, все мы трое сыты, и ноч­лег у нас есть, и ста­ричку Лодыж­кину, по его сла­бо­сти, можно рюмочку про­пу­стить, неду­гов мно­гих ради… Эх, не пони­мают этого гос­пода! Дву­гри­вен­ный дать ему жалко, а пята­чок стыдно… ну и велят идти прочь. А ты лучше дай хоть три копейки… Я ведь не оби­жа­юсь, я ничего… зачем обижаться?

Вообще Лодыж­кин был скром­ного нрава и, даже когда его гнали, не роп­тал. Но сего­дня и его вывела из обыч­ного бла­го­душ­ного спо­кой­ствия одна кра­си­вая, пол­ная, с виду очень доб­рая дама, вла­де­лица пре­крас­ной дачи, окру­жен­ной садом с цве­тами. Она вни­ма­тельно слу­шала музыку, еще вни­ма­тель­нее гля­дела на акро­ба­ти­че­ские упраж­не­ния Сер­гея и на смеш­ные «штучки» Арто, после этого долго и подробно рас­спра­ши­вала маль­чика о том, сколько ему лет и как его зовут, где он выучился гим­на­стике, кем ему при­хо­дится ста­рик, чем зани­ма­лись его роди­тели и т.д.; потом при­ка­зала подо­ждать и ушла в комнаты.

Она не появ­ля­лась минут десять, а то и чет­верть часа, и чем дольше тяну­лось время, тем более раз­рас­та­лись у арти­стов неопре­де­лен­ные, но заман­чи­вые надежды. Дедушка даже шеп­нул маль­чу­гану, при­крыв из осто­рож­но­сти рот ладо­нью, как щитком: