Поющее дерево сладков рассказ

Поющее дерево

Всю ночь скрипело в лесу дерево: скрип-скрип, скрип-скрип… И, ветер с шипеньем накатывался на вершины, как тяжёлая волна. И опять скрипело дерево о своей серой древесной жизни.

Сколько отшумело тысячелетий, пока в глухом лесу, рядом с мёртвым скрипом деревьев, родился настоящий, живой голосок? Сначала, наверное, и он был вот таким же нудным, робким и слабым, как этот скрип.

Волны накатывались и накатывались, а дерево всё скрипело и скрипело. И я уснул.

Проснулся я не от шума, а от тишины. Ветер утих, замолчало дерево, и стало слышно, как падают с ёлки сухие хвоинки.

И вдруг дерево запело! Сперва тихо и робко, а потом всё смелее и громче. Запело живым голосом, и звуки неслись не с ветвей, а изнутри ствола, из самой древесной сердцевины. Дерево верещало, стрекотало, что-то выкрикивало — дерево пело!

Это был не сон. Было утро, и я видел, как ленивым колечком поднимался с лесной полянки туман. Росинки стреляли в солнце синими и красными стрелами. А на сучке зевал и потягивался дятел.

Может, вот так когда-то и родился в лесу живой голос?.

Не хотелось вставать, а ещё больше не хотелось разрушать тайну поющего дерева.

Тайну разрушил дятел. Как волшебную палочку, поднял он вверх свой длинный нос, качнул головой и громко крикнул. И дерево в ответ на крик вдруг запищало, завопило отчаянно и нетерпеливо. Оно уже не пело: оно кричало, звало, торопило, просило и умоляло.

У каждой загадки — своя отгадка. В дереве дупло, в дупле — гнездо, а в гнезде — дятлята.

Всю ночь дерево качало их и баюкало, песни им лесные скрипело. Утром пришёл их черед, и понеслось из дерева настырное и голодное верещание.

Много тысячелетий слышался в лесу унылый скрип. Но когда-то зазвучал в нём первый живой голосок. И может, вот так же зазвучал на рассвете, в дупле, под надёжной защитой какого-то дерева.

Жабий король

Царевну-лягушку на белой кувшинке я и раньше встречал. А теперь повстречал и жабьего короля! С белым пушистым пером на голове.

Король прыгал, и белое перо-султан мелькало в сумеречной траве. А когда голый король шагал раскорякой на своих четырёх кривых лапках — перо виляло из стороны в сторону, словно веер. Перо ему было к лицу. Белый султан на бугристой короне. Прямо над бессмысленным золотым глазом. Совершенно непонятный и необъяснимый. Даже сказочный.

Непонятный и необъяснимый… если бы рядом не стоял курятник! Из него-то жаба и выползла. Там-то и прилипло к её голове пушистое куриное перышко.

Звериная баня

Дикие звери тоже в баню ходят. И больше всех любят бегать в баню… дикие свиньи! Баня у них простая: без жара, без мыла, даже без горячей воды. Всего-навсего одна ванна — лунка в земле. В лунке — вода болотная. Вместо мыльной пены — жижа. Вместо мочалки — пучки старой травы и мха. Вас бы в такую «баню» и не заманить. А кабаны так и лезут. Вот до чего баню любят!

Но ходят кабаны в баню совсем не за тем, зачем ходим мы. Мы зачем в баню ходим? Мыться. А кабаны ходят… пачкаться! Мы грязь с себя мочалкой смываем, а кабаны нарочно грязь на себя намазывают. И чем больше вымажутся — тем хрюкают веселей. И после своей свиной бани они в сто раз грязнее, чем до неё. И рады-радёшеньки! Уж теперь-то сквозь грязевой панцирь никакие кусаки до их шкуры не доберутся: ни комары, ни москиты, ни слепни. Щетина у них летом редкая, вот они и намазываются. Выкатаются, вымажутся — и не почешутся!

Весёлые старушки

На солнечной скале веселятся крапивницы. Бабочки перезимовали зиму и радуются теплу. Зима свирепой была, её ледяные когти проникли в самые потайные убежища. Не все бабочки выжили. Крылышки у них выцвели и потёрлись. Кто без усов остался, кто без ноги. А у кого от цветных крыльев одни жилки остались, как у высохшего листа. Но пережившие свой век калеки и инвалиды, древние бабочкины старушки всем на зависть весёлые и игривые! Старушки играют в пятнашки!

Весело налетает пятна́ на спокойно сидящих, дремлющих на припёке. Мелькание крыльев, весёлая суматоха, стайка бабочек штопором ввинчивается в синее небо. Они кувыркаются и барахтаются на струях тёплого ветра. Потом сломя голову кидаются вниз и снова рассаживаются на гладкой нагретой скале. Они игриво поводят обтрёпанными крылышками и расправляют лапками ощипанные усы. Старики и старушки играют и веселятся. Словно и не было позади страшной зимы.

Отчего у лисы длинный хвост?

Конечно, от любопытства! Не оттого же, что она на хвост рыбу будто бы в проруби ловит. И не потому, что следы будто бы хвостом заметает. Длинным лисий хвост становится от любопытства.

Начинается всё с той поры, как прорежутся у лисят глаза. Хвосты у них в эту пору совсем ещё маленькие и короткие, как у всех зверят.

Но вот глаза прорезались, и хвосты сразу же начинают вытягиваться! Становятся всё длинней и длинней. И как же им не длиннеть, если лисята изо всех силёнок тянутся к светлому пятнышку — к выходу из норы. Ещё бы: шевелится там что-то невиданное, шумит неслыханное и пахнет нечуянным!

Только вот страшно. Страшно вдруг оторваться от обжитой норы. И потому высовываются лисята из неё только на длину своего ещё короткого хвостика. Словно придерживаются кончиком хвоста за родимый порог. Чуть что — чур-чура — я дома.

А белый свет манит. Цветы кивают: понюхайте нас! Камни блестят: потрогайте нас! Жуки скрипят: поймайте нас!

Лисята тянутся, тянутся всё дальше и дальше. Хвостишки их вытягиваются, растягиваются. Становятся всё длинней и длинней. От любопытства, конечно. От чего же ещё?

Клад

Я нашёл клад. Он был спрятан в потайном месте, под густым развесистым папоротником. Только раздвинул ажурные перья — и вот он, у моих ног! Горстка сияющих драгоценностей. Жемчуга, перламутр, бриллианты. Это птичье гнездо. И в нём яички: прекраснее перламутра и жемчуга! Что жемчуга — они мертвы. А в яичках жизнь и тысячи тысяч будущих песен.

Сколько таких кладов спрятано по горам! В густой траве, в дуплах деревьев, под корнями пней и в щелях скал. И только одним эти клады отличаются от настоящих: их лучше не трогать. Лишь ненайденные и нетронутые, смогут они принести людям радость.

Крылатое дерево

Многое я повидал в горах, и удивляться уж почти перестал, да снова и удивился. Нашел крылатое дерево! Ёлку, увешанную крыльями птиц! Стою смотрю, и сладко так покалывает под ложечкой: рядом тайна.

Висят на еловых лапах крылья грачей, сорок и ворон. Крылья кедровок, сизоворонок, галок, голубей, соек. Чёрные, серые, бурые, голубые, пёстрые. Как праздничные флажки. Как бельё на верёвке после большой стирки. Или это сами птицы крылья свои после дождя вывесили на просушку? Вот какая чепуха лезет в голову!

Конечно, всё сейчас разгадается. Всё станет понятно и просто, всё объяснится. Я поэтому и не спешу: хочется подольше побыть наедине с загадочным и непонятным. Всё меньше вокруг нас остаётся загадок, всё скучнее становится.

Да, всё просто. На ёлке гнездо сокола, в гнезде маленькие птенцы. Соколы ловят для них птиц и готовят для деток котлетки. Ощипывают грачей и ворон, сорок и голубей, отрывают и бросают жёсткие крылья. Крылья и перья застревают в густых еловых лапах. Вот и висят они как праздничные флажки, как игрушки на новогодней ёлке.

Жаль, ещё одной загадкой в горах стало меньше…

Лесные пословицы и поговорки

Для медведя зима — одна ночь.

Рысь за двумя зайцами не гонится, но одного не пропустит.

Подёнка один день живёт, а подёнки — вечно.

Муха с мухоловкой не уживутся.

С волка один спрос — что за телёнка, что за цыплёнка.

Любит тетерев тетеревятника, как перепёлка перепелятника.

И у навозного жука был день рождения.

Каждый на своих лапах стоит.

Кроту падать некуда.

* * *

Повстречались с Лесовичком на опушке, он мне и говорит:

— Ростом ты против меня эвон какой, только я тебе не завидую!

— Что так? — удивился я.

— А то, что вижу я вдвое больше тебя. Ты привык на всё свысока смотреть, с высоты своего роста. У тебя на всё одна точка зрения. У тебя точка, а у меня — кочка!

Лесовичок вскарабкался на кочку, приложил ладошку козырёчком ко лбу и огляделся.

— Во, вижу! — крикнул он.

— Чего видишь? — спросил я.

— Невиданное вижу. О-ё-ё-ё-ё-ёй! Хочешь посмотреть?

— Ещё бы! — воскликнул я.

— Тогда скорей опускайся на четвереньки!

— Куда опускаться?

— На четвереньки, на четвереньки! А то глазеешь, как пожарник с вышки.

Я опустился на четвереньки. О-ё-ё-ё-ёй! Действительно! Вот это да!

— Чего я тебе говорил? — подмигнул Лесовичок. — Кочка-то не хуже точки. Так-то, брат. Хочешь понять жизнь птиц — по воздуху полетай, покачайся на ветках. Хочешь понять насекомых — поползай на животе, а четвероногих — опустись на четвереньки. Да вот с их кочки-то о них и суди!

Отчаянный путешественник

Путешествие — трудное дело. Всякий путешественник терпит невзгоды. И упорные, бывает, сдают.

Но есть путешественники беззаветные, неколебимые, просто отчаянные. О них я подумал, когда увидел на снегу паучка.

Вот он — чёрная точка рядом с лыжнёй. Ножки поджаты; мёртвый, оцепенелый, застылый. Но поднимется солнце, пригреет чуть — и он оживёт. Зашевелится, разомнёт замлевшие лапки — и снова в путь!

Так и идёт: светит солнце — бежит всё вперёд и вперёд. А накроет тень — съёжится и лежит. Лежит и ждёт терпеливо, авось тепло опять воскресит, — чтоб снова продолжить путь!

Бежит и лежит, лежит и бежит. Такому предел — только смерть.

• Полный текст
• В лесах
• Январь
• Как медведя переворачивали
• Кусок хлеба
• Своя песня
• Синичка необыкновенная
• Вороний сигнал
• Лесные шорохи
• Февраль
• Бюро лесных услуг
• Песенки подо льдом
• Цена песенки
• Еловая каша
• Без слов
• Домашняя бабочка
• Лесные шорохи
• Март
• Зимние долги
• Заячий хоровод
• Весенние ручьи
• Вежливая галка
• Первые
• Крылатые песни
• Тетеревиные ноты
• Теплая струйка
• Овсянкины советы
• Медведь и солнце
• Сногсшибательный душ
• О чем пела сорока?
• Отчаянный путешественник
• Стеклянный дождь
• Синички-арифметички
• Апрель
• Трое на одном бревне
• Следы и солнце
• Весенняя баня
• Оттаявшие происшествия
• Ранняя птичка
• Лесные оборотни
• Нечеловеческие шаги
• Певица
• Пылесос
• Незваные гости
• Лебеди
• Целая жизнь
• Дрозд и сова
• Плясуны
• Филипп и Федя
• Веселые старушки
• Флажки на болоте
• Дятлово колечко
• Барабанщица
• Ивовый пир
• Пять тетеревей
• Шепчущие следы
• Все хотят петь
• Лесной гребешок
• Май
• Званый гость
• Птицы весну принесли
• Растерявшиеся перелески
• Любитель цветов
• Горячая пора
• Гнездо
• Сиплая кукушка
• Чижик
• Дятел
• Новый голосок
• Воробьишкина весна
• Деревья
• Соловей поёт
• С днём рождения
• Лишний гвоздь
• Отчего у лисы длинный хвост?
• Сердитые чайники
• Ночная кукушка
• Июнь
• Кому помочь?
• Лесные тайнички
• Птенцы-хитрецы
• Веселая игра
• Пищухин вальс
• Почему зяблик — зяблик?
• Певчая дорожка
• Поющее дерево
• Приёмыш
• Как медведь сам себя напугал
• Лежачий камень
• Баклан
• Розовое болото
• Соловей и лягушка
• Кукушкины годы
• Вороний глаз
• Гриб-подгнездовик
• Топик и Катя
• Третий
• Тонкое блюдо
• Сорока-воровка
• Июль
• Непослушные малыши
• Лесное время
• Тень
• Приёмыши
• Поганчики
• Серьезная птица
• Три яичка
• Скворцы-знахари
• Ночные охотники
• Чеканчик
• Тук-тук
• Бежал ёжик по дорожке
• Крутые меры
• Карлуха
• Скатерть-самобранка
• Ягодознание
• Медовый дождь
• Первый полет
• Август
• Федот, да не тот!
• Лесные силачи
• Таинственное озеро
• Загадочный зверь
• Бабочки
• Задумчивый дятел
• Козодой
• Птичьи посты
• Дуб и ветер
• Сорочий клад
• Дежурный
• Серая цапля
• Жабий король
• Звериная баня
• В конце таинственного следа…
• Выеденное яйцо
• Бабочка и солнце
• Крапивное счастье
• Сентябрь
• Осень на пороге
• На великом пути
• Паучок
• Время
• Птицы
• Белкин мухомор
• Крылатая тень
• Сова, которую позабыли
• Хитрый одуванчик
• Друзья-товарищи
• Лесные шорохи
• Октябрь
• Швейня
• Страшный невидимка
• Фазаний букет
• Деревья скрипят
• Тайна скворечника
• Старый знакомый
• Сорочий поезд
• Осенняя елочка
• Упрямый зяблик
• Лесные шорохи
• Ноябрь
• Почему ноябрь пегий?
• Курорт «Сосулька»
• Волшебная полочка
• Пороша
• Трясогузкины письма
• Отчаянный заяц
• Синичий запас
• Скворцы прилетели
• Лесные шорохи
• Декабрь
• Суд над декабрем
• Мурлыка
• Какой заяц длины?
• Тайна черного дятла
• Жадная сойка
• Сыч
• Шепелявая птица
• Лесные шорохи
• Не долго думая
• В горах
• Жизнь в облаках
• Бегство цветов
• Сушеные камни
• Тетерка
• Медвежья горка
• Ночь на Кара-Даге
• Грабители
• Зазнайка
• В ущелье Боз-Дага
• Ночь огней
• Жужжало
• Стоит и молчит
• Конь-великан
• Царь-птица
• У костра
• У лисьей норы
• Нищий
• Плясунья
• Под снегом
• Серебряный хвост
• Неслух
• В колее
• Медвежий характер
• Кара-Баш
• Медвежья услуга
• Крик
• Хитрющий зайчишка
• Под водой
• Под водой
• Подводные ежи
• Поющий клоп
• Зачем тритону хвост?
• Пятое имя
• Воздушный замок
• Линь
• Золотая рыбка
• Пустота
• Рыцарь
• Рыбята
• Голубой рак
• Подводный закат
• Умирающее озеро
• Подводная птица
• Синий луч
• Озорники
• Избушки на ножках
• Санитар
• Рыбьи пляски
• На лунной дорожке
• Гости подводной поляны
• Шепот рыб
• Кружит
• Осень под водой
• Спящие красавицы
• Примечания

Подо­шёл к кочке — верно: в кочке — углуб­ле­ние и в нём на под­сти­лочке из травы лежат два здо­ро­вых пят­ни­стых яйца, каж­дое с мою ладонь.

Одно целое, а дру­гое с дыр­кой наверху. И рядом лежала тол­стая скор­лупка: пте­нец, видно, сию минуту только сде­лал себе в яйце окошко.

Я так и замер на месте: что дальше будет?

Вдруг из окошка высу­ну­лась взъеро­шен­ная голова на тон­кой шее и покру­тила носом.

Мир, в кото­ром журав­лё­нок соби­рался родиться, был полон солнца и яркой зелени.

— При­вет тебе, при­вет! — громко поздра­вил я его. — Ну, как тебе здесь у нас, нравится?

Журав­лё­нок бес­по­койно заёр­зал, но, видно, не понял, что я стою рядом и раз­го­ва­ри­ваю с ним.

Тогда я накло­нился к нему.

Моя тень накрыла гнездо.

И вдруг — нырк! — журав­лё­нок исчез в яйце. В гнезде по-преж­нему лежали два очень круп­ных яйца: одно — целое, дру­гое — с дыр­кой в скорлупе.

— Вот это здо­рово! — уди­вился я. — Не успел ещё на свет родиться, а уж в прятки играет! Чур-чура, я дома!

Вспом­ни­лись мне тут гово­ря­щие яички серой куро­патки, и я поду­мал: «А может, они тогда не со страха пикали, а между собой сго­ва­ри­ва­лись, как от меня лов­чее удрать?

И ведь удрали! Видно, пти­чата, ещё не родясь из яйца на свет, мастера в прятки играть. А я их уму-разуму учить собрался!»

Раз­мах­нулся я кор­зи­ноч­кой, что была у меня при­го­тов­лена для буду­щих моих вос­пи­тан­ни­ков-птен­чи­ков, и заки­нул её далеко в траву.

А сам пошёл в деревню — щеночка себе доставать.

Щенок ни пря­таться не умеет, ни пла­вать. И непослушный.

Вот и буду его учить.

Веселая игра

При­та­щила лиса лися­там мышей на обед. А лисята сыты — давай с мышами играть. Двое одну мышь схва­тили — тянут-потя­нут. А один сразу трёх мышей в пастишку — хап! Только хво­стики висят.

Играли, пока не надо­ело. Тогда мышей бро­сили — в нору залезли. Легли у входа, мор­дочки на перед­ние лапки поло­жили — смот­рят из тём­ной норы на свет­лый мир. И видят: при­ле­тели к норе мухи. Закру­жили, зажуж­жали. За мухами — птичка тря­со­гузка. Тонень­кая такая, серень­кая. Хво­сти­ком качает и нож­ками семе­нит. Про­бе­жит и оста­но­вится, про­бе­жит и оста­но­вится. А оста­но­вится — и зака­чает хво­сти­ком. На мух смотрит.

Съё­жи­лись лисята. Тря­со­гузка вправо, и лисьи глаза вправо, тря­со­гузка влево — глаза влево. Так и перекатываются.

Лисята как выско­чат! Чуть-чуть птичку не поймали.

Опять в нору заби­лись — караулят.

Опять сле­те­лись мухи. За мухами — тря­со­гузка. У самой норы хво­сти­ком дразнит.

Лисята как выско­чат — чуть не поймали!

Тут уж и не пой­мёшь: игра это или охота?

Вот в кото­рый раз выско­чили — и опять зря. Сби­лись в кучку. А сверху, с синего неба, нависла тень, засло­нила солнце.

Кину­лись лисята разом в нору — еле протиснулись.

Это орёл их припугнул.

Видно, ещё моло­дой орёл, не быва­лый. Тоже, навер­ное, играл — у всех зве­рят да у птиц все игры в охоту. Только игрушки у всех раз­ные. У одних — мыши, у дру­гих лисята. Играй да поглядывай!

А удоб­ная это игрушка — мышь. Хочешь — в охоту с ней играй, хочешь — в прятки. А надо­ело — хап! — и съел.

Пищухин вальс

Пищуха тан­це­вала вальс. Малень­кая птичка — носик шиль­цем, хво­стик под­по­роч­кой — кру­жила на коре тол­стой ели. Легко два раза пры­гала вверх, потом скло­няла головку к плечу, каса­лась носи­ком ножки и вдруг пово­ра­чи­ва­лась вокруг себя! Пры­жок, скло­нён­ная головка, клю­вик и ножка, быст­рый пово­рот. Раз за разом, круг за кру­гом, фигура за фигу­рой. Шур­шали по коре тон­кие коготки и жёст­кие пёрышки. Пищуха нес­лась в вальсе.

Когда видишь нико­гда до того не видан­ное, то хочется только смот­реть. Но погодя хочется всё понять. Почему пищуха тан­цует вальс? Птичка эта скрыт­ная и мало­за­мет­ная. Не муд­рено, что танца её никто раньше не заме­чал. Но что за радость у неё сего­дня, отчего она так ловка и быстра, почему так бле­стит чёр­ный гла­зок? Ведь по-вче­раш­нему све­тит солнце, ни жарко ни холодно, всё те же вокруг травы и листья.

Я вгля­ды­ва­юсь в ело­вый ствол и внизу, у самой земли, вижу узкую тём­ную щель. Так и есть: в щели гнездо, в гнезде птенцы! Но не от радо­сти птичка тан­цует. Пищуха видит меня, и страх сжи­мает её кро­хот­ное серд­чишко. И она тан­цует от страха… Пры­жок впе­рёд, головка к плечу, носик к ноге, быст­рый пово­рот. Раз за разом, пово­рот за пово­ро­том, фигура за фигу­рой. Шур­шат коготки, бле­стят глаза. Птичка тан­цует пищу­хин вальс — танец страха.

Почему зяблик — зяблик?

Давно я дозна­вался: почему зяб­ли­ков зяб­ли­ками зовут?

Ну славка-чер­но­го­ловка — понятно: у сам­чика бере­тик чёр­ный на голове.

Зарянка — тоже ясно: поёт все­гда на заре и нагруд­ни­чек у неё цвета зари.

Овсянка — тоже: на доро­гах всю зиму овёс подбирает.

А вот почему зяб­лик — зяблик?

Зяб­лики ведь совсем не зяб­лики. Вес­ной при­ле­тают как только снег сой­дёт, осе­нью часто до нового снега задер­жи­ва­ются. А бывает, кое-где и зимуют, если корм есть.

И всё-таки назвали вот зяб­лика зябликом!

Этим летом я, кажется, эту загадку разгадал.

Шёл я по лес­ной тро­пинке, слышу — зяб­лик гре­мит! Здо­рово поёт: головку запро­ки­нул, клюв рази­нул, на гор­лышке пёрышки дро­жат — будто он горло водой поло­щет. И песенка из клюва так и брыз­жет: «витт-ти-ти-ти, ви-чу!» Даже хво­стик трясётся!

И тут вдруг тучка наплыла на солнце: накрыла лес тень. И зяб­лик сразу сник. Нахох­лился, насу­пился, нос пове­сил. Сидит недо­воль­ный и уныло так про­из­но­сит: «тр-р-р-р-рю, тр-р-р-рю!» Будто у него от холода «зуб на зуб» не попа­дает, эта­ким дро­жа­щим голос­ком: «тр-рю‑ю!»

Кто такого уви­дит, сразу поду­мает: «Ишь зяб­лик какой! Чуть солнце за тучку, а он уже и нахох­лился, задрожал!»

Вот почему зяб­лик стал зябликом!

У всех у них такая повадка: солнце за тучу — зяб­лики за своё «трю».

И ведь не от холода: зимой-то и похо­лод­нее бывает.

Раз­ные на этот счёт есть догадки. Кто гово­рит — у гнезда бес­по­ко­ится, кто — перед дождём так кри­чит. А по-моему, недо­во­лен он, что солнце спря­та­лось. Скучно ему без солнца. Не поётся! Вот он и брюзжит.

Впро­чем, может, и я оши­ба­юсь. Раз­уз­найте-ка лучше сами. Не всё же вам гото­вень­кое в рот класть!

Певчая дорожка

Раз­ные в лесу бывают дороги. Бывают такие, что прямо пой­дёшь — назад не вер­нёшься, налево пой­дёшь — в чащобе заблу­дишь, направо пой­дёшь — в болоте увяз­нешь. Ну их, такие дорожки-то! Но бывают в лесу и дру­гие. Такие бывают, что прой­дёшь по ней раз да на всю жизнь и запом­нишь. И опять к ней вернёшься.

Вот было одна­жды. Шёл я по лес­ной дороге и дер­жал в руке листок. Про­стой листок из тет­радки. На листке напи­сано: «Там, где раз­вилка на Зве­ни­речку и Васильки, — кри­чит дер­гач». Я стою на раз­вилке. В кли­нышке, между доро­гами, птица кри­чит: «Зря-зря! Зря-зря!» Так только один дер­гач может кри­чать, у него одного такой голосище.

«Та самая раз­вилка! — дога­ды­ва­юсь я. — На Зве­ни­речку и Васильки!»

Иду и читаю: «Две тро­пинки-вилюшки. У кото­рой поёт зарянка — в болото заве­дёт, а у кото­рой тень­ко­вочка — выве­дет к Василькам».

«Это какая же Василь­ков­ская?» — думаю… И ухом уга­ды­ваю: вот она! Тень­ковка около отвилка поёт. Поёт-выго­ва­ри­вает: «те-тень-ка, те-тень-ка!»

Здо­рово дей­ствуют пев­чие ука­за­тели! И стол­бов ста­вить не надо.

При­ду­мы­ваю, как я отвечу про­хо­жему, если он спро­сит меня про путь.

«Пожа­луй­ста, — попро­сит, — ука­жите мне, как к Василь­кам выйти? Совсем в лесу закружился».

И я отвечу:

«Это проще про­стого. В лесу не то что в городе. В городе и смот­реть надо, и встреч­ных рас­спра­ши­вать. А тут только слу­шать. Идите всё прямо до той раз­вилки, у кото­рой дер­гач кря­кает. Сво­ра­чи­вайте направо и шагайте до тро­пинки с тень­ков­кой. По этой тро­пинке всё прямо и прямо, пока не услы­шите овсянку. От овсянки налево — тут вам и Васильки». Что за чудо-дорожка!

Идти да идти по такой: и прямо, и налево, и направо!

И я до овсянки дошёл. Сидит на ветле сгор­бив­шись и рас­пе­вает: «Неси-неси-неси не труси‑и!»

Свер­нул налево — и тут тебе и деревня.

Здо­рово, что ни говори! Про­чи­тал на листочке и шагай — не заблу­дишься. Лучше вся­кого путе­во­ди­теля. Лучше, потому что любой путе­во­ди­тель быстро ста­реет. А песни нико­гда не стареют.

А теперь пора открыть малень­кую тайну. Записи-то на листке сде­лал я сам, только много-много лет назад. И вот, после дол­гой раз­луки, снова вер­нулся в род­ные места. Нашёл ста­рую дорогу, но пере­крёстки все поза­был. Так и плу­тал бы по пере­крёст­кам, если бы не птицы да не листок с поли­ня­лыми бук­вами. А теперь вышел без запинки. Птицы песен­ками ука­зали путь. Только пели теперь, конечно, уже пра­внуки тех, что пели тут когда-то. Они оста­лись вер­ными месту. Ника­кие дру­гие ука­за­тели не про­дер­жа­лись бы в лесу такой срок.

Как ясно пред­ста­вил я себя маль­чиш­кой, кото­рый шёл тут с блок­но­том дав­ным-давно, слу­шал птиц и запи­сы­вал свои пер­вые наблю­де­ния! Стало радостно: я вер­нулся, я тоже остался вер­ным своей лес­ной дороге.

Поющее дерево

Всю ночь скри­пело в лесу дерево: скрип-скрип, скрип-скрип… И ветер с шипе­ньем нака­ты­вался на вер­шины, как тяжё­лая волна. И опять скри­пело дерево о своей серой дре­вес­ной жизни.

Сколько отшу­мело тыся­че­ле­тий, пока в глу­хом лесу, рядом с мёрт­вым скри­пом дере­вьев; родился насто­я­щий, живой голо­сок? Сна­чала, навер­ное, и он был вот таким же нуд­ным, роб­ким и сла­бым, как этот скрип.

Волны нака­ты­ва­лись и нака­ты­ва­лись, а дерево всё скри­пело и скри­пело. И я уснул.

Проснулся я не от шума, а от тишины. Ветер утих, замол­чало дерево, и стало слышно, как падают с ёлки сухие хвоинки.

И вдруг дерево запело! Сперва тихо и робко, а потом всё сме­лее и громче. Запело живым голо­сом, и звуки нес­лись не с вет­вей, а изнутри ствола, из самой дре­вес­ной серд­це­вины. Дерево вере­щало, стре­ко­тало, что-то выкри­ки­вало — дерево пело!

Это был не сон. Было утро, и я видел, как лени­вым колеч­ком под­ни­мался с лес­ной полянки туман. Росинки стре­ляли в солнце синими и крас­ными стре­лами. А на сучке зевал и потя­ги­вался дятел.

Может, вот так когда-то и родился в лесу живой голос?..

Не хоте­лось вста­вать, а ещё больше не хоте­лось самому раз­ру­шать тайну пою­щего дерева.

Тайну раз­ру­шил дятел. Как вол­шеб­ную палочку, под­нял он вверх свой длин­ный нос, кач­нул голо­вой и громко крик­нул. И дерево, в ответ на крик, вдруг запи­щало, заво­пило отча­янно и нетер­пе­ливо. Оно уже не пело: оно кри­чало, звало, торо­пило, про­сило и умоляло.

У каж­дой загадки — своя отгадка. В дереве дупло, в дупле — гнездо, а в гнезде — дятлята.

Всю ночь дерево качало их и баю­кало, песни им лес­ные скри­пело. Утром при­шёл их черёд, и понес­лось из дерева настыр­ное и голод­ное верещание.

Много тыся­че­ле­тий слы­шался в лесу уны­лый скрип. Но когда-то зазву­чал в нём пер­вый живой голо­сок. И может, вот так же зазву­чал на рас­свете, в дупле, под надёж­ной защи­той какого-то дерева.

Текст книги «Осиновый невидимка»

Автор книги: Николай Сладков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

НАВОДНЕНИЕ

Мухоловки-пеструшки облюбовали большое дупло в березе. До чего хорош был черно-белый самчик на фоне бело-черной коры! Березовая птичка.

Иные птицы нарочно раскрашены под цвет своего любимого дерева. Сорока и пестрый дятел – под цвет березы. Зеленый дятел – под сочную зелень осины. А у сойки раскраска сосны: оранжевато-бурая грудка и голубая рябь на крыльях – как весеннее небо сквозь переплет сосновых ветвей.

Я предвкушал съемку черно-белой птички у бело-черного дупла, но все мои планы рухнули. На лес обрушился ливень, всю ночь грохотало и полыхало, и мокрые ветви мотались от ветра.

К утру стихло: теперь все блистало, светилось, искрилось на солнце. Когда я заглянул в дупло – в нем тускло поблескивала вода. В бурой воде голубые яички. Наводнение… на втором этаже!

Прошло много лет, но в этом ненадежном дупле так больше никто и не поселился. Наверное, это была молодая парочка мухоловок и у них еще не было опыта. Они приобрели его, но дорогой ценой.

СЫЧ

Жил-был в лесу воробьиный сыч: лапы цапучие, глаза завидучие. По ночам разбойничал, днем прятался в густых ветках. Но пришла осень, ветер-листодер все листья содрал – негде стало прятаться.

– Надо дупло искать, – решил сыч. – Зима на носу.

Нашел дупло, стал в дупле жить. Что теперь ему зимние холода! А если еще мышь про запас скогтить, так и зимний голод не страшен.

Скогтил жирную мышь, положил в дупло. Хороша мышь, вот бы еще такую! Еще скогтил – и опять в дупло.

– А теперь, – разохотился, – в самый раз синицу поймать!

Синицу поймал, сунул в дупло. Землеройку придушил. Птичку пищуху. Потом птичку королька. Напоследок воробья придавил. И всех затолкал в дупло.

– Заживу теперь в сытости и тепле!

И хотел было сам в дупло спрятаться. Да, глядь, а места-то в дупле нет! Доверху дупло припасом забито, голову и ту не втолкнуть.

Сел рядом с дуплом на сук голый: перья от ветра дыбом, на носу дождевая капля. Что делать?

Другое дупло искать – трудов жалко. Припас из дупла выбросить добро жалко. Рядом с дуплом зимовать – себя жалко.

Стал сыч у дупла жить, добро сторожить. Худо ему: и дом есть, и припас есть, а радости нету.

ПОЮЩЕЕ ДЕРЕВО

Всю ночь скрипело в лесу дерево: скрип-скрип, скрип-скрип… И ветер с шипеньем накатывался на вершины, как тяжелая волна. И опять скрипело дерево о своей серой древесной жизни.

Сколько отшумело тысячелетий, пока в глухом лесу, рядом с мертвым скрипом деревьев, родился настоящий, живой голосок? Сначала, наверное, и он был вот таким же нудным, робким и слабым, как этот скрип.

Волны накатывались и накатывались, а дерево все скрипело и скрипело. И я уснул.

Проснулся я не от шума, а от тишины. Ветер утих, замолчало дерево, и стало слышно, как падают с елки сухие хвоинки.

И вдруг дерево запело! Сперва тихо и робко, а потом все смелее и громче. Запело живым голосом, и звуки неслись не с ветвей, а изнутри ствола, из самой древесной сердцевины. Дерево верещало, стрекотало, что-то выкрикивало – дерево пело!

Это был не сон. Было утро, и я видел, как ленивым колечком поднимался с лесной полянки туман. Росинки стреляли в солнце синими и красными стрелами. А на сучке зевал и потягивался дятел.

Может, вот так когда-то и родился в лесу живой голос?..

Не хотелось вставать, а еще больше не хотелось самому разрушать тайну поющего дерева.

Тайну разрушил дятел. Как волшебную палочку, поднял он вверх свой длинный нос, качнул головой и громко крикнул. И дерево, в ответ на крик, вдруг запищало, завопило отчаянно и нетерпеливо. Оно уже не пело: оно кричало, звало, торопило, просило и умоляло.

У каждой загадки – своя отгадка. В дереве дупло, в дупле – гнездо, а в гнезде – дятлята.

Всю ночь дерево качало их и баюкало, песни им лесные скрипело. Утром пришел их черед, и понеслось из дерева настырное и голодное верещание.

Много тысячелетий слышался в лесу унылый скрип. Но когда-то зазвучал в нем первый живой голосок. И может, вот так же зазвучал на рассвете, в дупле, под надежной защитой какого-то дерева.

ШИШКА В ПОЛЕНЕ

Лесные дупла и дома не оставляют в покое, и тут ухитряются загадки загадывать!

Колю дрова. Ставлю на пень целое осиновое полено. Раз! – и пополам. А в середине полена – дупло! И в дупле еловая шишка. Каково?

Повторяю еще раз: целое осиновое полено, а внутри… шишка! А снаружи ни входа, ни выхода. Как косточка в целой вишенке, как ядрышко в ореховой скорлупе. Крепкий орешек!..

Но я его раскусил. Опять дятел! Начал он долбить свежую сочную осину, полдупла выдолбил, не понравилось, бросил. Другой дятел затолкал в полудупло шишку, хотел заклинить, чтобы раздолбить, а она внутрь провалилась. Не беда, в лесу шишек много. Повертел носом и улетел.

Молодая осина быстро растет; через год-два дыру снаружи рубцом затянуло, а еще через год и рубца не осталось. А шишка внутри…

Теперь-то все кажется просто. А тогда? Осиновый целый чурбан и шишка внутри! Еловая…

СЪЕДЕННОЕ ДУПЛО

Даже дети знают, что медведь любит сладкую малину и мед. Но не все даже взрослые – слышали, что любит медведь и горький осиновый лист. И так любит, что карабкается за ним на самые высоченные осины. Как монтер на телеграфный столб.

Но монтер, взобравшись на столб, начинает чинить, а медведь, вскарабкавшись на осину, начинает ломать. Треск по лесу идет. Толстенные сучья обламывает и сбрасывает на землю. А пока лезет вверх, всю кору избороздит когтями вдоль и поперек. Правда, ссадины на коре быстренько заживают, затягиваются, но рубцы остаются на много лет. И долго видно потом, где медведь пировал и сбрасывал медвежатам сучья. И медвежата из-за горьких листьев ссорились и даже дрались, как из-за сладкой малины или меда.

Еще медведь лазает на деревья за дуплами. Тут совсем непонятно: зачем медведю дупло? Ну если бы с сотами, с медом или птичьим гнездом, а то пустое и старое, выдолбленное и брошенное дятлом. От него уже и гнездового запаха не осталось, и осина или береза давно раструхлявились. А медведю такое дупло нужно зачем-то. Сколько раз находил старые дупла, разгрызенные, разодранные, растерзанные от входа до донышка, – съеденные дупла.

Ну, прямо разбомбленный дом с обрушенной передней стеной – вся комната на виду! Внутри никого и никакой обстановки, одни голые стены. И непонятно, зачем медведь-взломщик старался. Одна из бесчисленных лесных загадок, отложенных до поры, до времени. До лучших времен.

Нужно зачем-то медведю дупло, что-то он чует, наверное, в нем, раз не проходит мимо, а непременно влезет и разгрызет. Чует, конечно; ведь крохотное дуплышко снизу не разглядишь, да еще и подслеповатыми медвежьими глазами. Но что можно почуять в пустом дупле, в котором даже подстилки нет? Может, ночевала в дупле птица и оставила свой легкий запах? Или брел медведь мимо, толкнул сушину боком, а птица ворохнулась спросонок, и мишка услышал?

Гадай не гадай, а медведь залез на дерево – и съел дупло!

Пустое дупло ест, а жилое не трогает. Уж летягу-то он в дупле наверняка чует, но не видел я ни одного дупла летяжьего, которое медведь хоть бы царапнул. Даже на ободранных осинах. Лез мимо за листьями, не мог не почуять летяжий дух, а ни зубами не прикусил, ни когтями не шаркнул. Или ему не по вкусу летяжий дух? Хуже горьких осиновых листьев?

Или понимает медведь, что свежее дерево не разгрызешь и не стоит зря зубы тупить? Тогда хоть бы фукнул в дупло для острастки или когтями поскреб!

Странный вкус у медведя. Сладкий липовый мед и… горький осиновый лист! Пустое дупло целиком съедает, а жилое не трогает. А почему? Спросите у него сами. Мне он пока ничего не ответил.

БЕЛЫЙ ГЛАЗ

Однажды я заглянул в дупло и отшатнулся: уставились на меня из глубины два белых глаза. А мы привыкли к цветным глазам: черным, карим, голубым. Но только не белым!

Начнем с себя. Тоже ведь отшатнешься, если вдруг встретишь человека с глазами пустыми и белыми, словно бельма. Это так же неожиданно, как если бы высунул человек язык, а язык-то раздвоенный…

Белые глаза – непривычно и не положено.

А почему, впрочем, непривычно и не положено? Это нам непривычно, а галке, например, привычно и положено. И не только галке, а многим птицам, которые в дуплах живут: желне-дятлу, утке-гоголю. Сами они темные, их не разглядишь в дупле: только два глаза белеют. И это пугает: поди знай, кто там притих в глубине? Ведь это все равно, что нам с вами войти в темную комнату, а там уже кто-то сидит на стуле и в упор смотрит на нас белыми большими глазами…

Чужак заглянет в дупло и отшатнется – затаился там кто-то! Ну, а свой заглянет – только обрадуется. Чего своему своего бояться? Пусть даже и белоглазого? Эка невидаль – сам такой.

Те, у кого нет белых глаз, а жить приходится в дуплах, приспосабливают под «глаза» что придется. Синица щеки свои белые приспособила, мухоловка-пеструшка – плечи. Заглянешь, а они белеют в глубине, как два страшных глаза. А дятел пестрый приспособил под глаза сразу и щеки и плечи: четыре «глаза» в одном дупле!

Когда синица выглянет из дупла, второпях ее можно спутать с маленьким пучеглазым сычиком. А мухоловка-пеструшка только еще к дуплу прицепится, а уже кажется, что кто-то белоглазый и толстоносый из дупла голову высунул. Лучше его стороной облететь.

Темнеют дупла в лесу. А в глубине их белеют глаза. Видящие и невидящие…

В-ТРЕТЬИХ…

Есть испытанный способ проверки дупла: запусти в него руку по локоть, по плечо – и выверни, что называется, дупло наизнанку! Но во-первых, не во всякое дупло руку просунешь, во-вторых, не в каждом дупле достанешь дна, а в-третьих…

Так вот в-третьих. Случилось это не со мной, чему я несказанно рад. Не думайте, что кто-то наткнулся в дупле на змею: древесных змей у нас нет. Но зато у нас есть… Сейчас, сейчас – чуточку потерпите. Ага, вот эта запись:

«Стояли у высокого пня с черным дуплом. Пока я отламывал прутик, нетерпеливый спутник мой запустил в дупло руку. Свирепо зундя, из дупла вылетел шершень и с лёта ударил его прямо в нос. Выпученные глаза, слезы струями! А нос – маленький его и курносый нос – на глазах стал багроветь и расти, словно надували резиновый шар.

Он уже было разинул рот, чтобы зареветь, но нос уже так раздулся, что губы было не разлепить. Тут второй шершень с воем выдрался из дупла: мы кинулись в заросли, повизгивая от страха».

Вот как бывает. Не суй нос – прищемят, не пяль глаза – залепят. А руку ткнешь – останешься с носом, да еще и с каким!

ДУПЛЯНОЙ СТОРОЖ

В это дупло не надо стучать, не надо заглядывать. Дупло сторожит сторож. Раз сторожит – значит, есть что сторожить, значит, кто-то сидит в дупле.

Но увидеть сторожа очень трудно. Сторож не выставляется напоказ. Дело его не гостя незваного предупреждать, а того, кто притаился в дупле. Вот он, сторож! Как вырост коры, как сухой сучок. Еще и листиком прикрылся.

Сторожит свой дом и свою семью: жену и полдюжины деток. Жена сова-сплюшка, со скворца ростом, цвета коры, как и муж. А дети пушистые и похожие на белых мышей. Для сплюшек они вполне симпатичные. И надо их сторожить и беречь.

Я приближаюсь к сторожу чуть дыша. Чтоб ни листик не колыхнулся, не треснул сучок. Я совсем уже близко, а он и ухом не ведет, и в ус не дует. Хоть усы и уши на месте. А сторож-то спит! Глаза его не только закрыты, а даже крепко зажмурены. Дрыхнет бдительный часовой!

Великан, чудище рядом – а он сны приятные смотрит. Разнежился под ласковый шелест листвы. Тени гладят по голове. Спит посреди бела дня, веки бархатные смежил.

До сторожа один шаг. Отвожу листик у самого его носа. И тут дрогнуло левое веко, прорезалась щелочка и заблестел в щелочке влажный золотой глаз. Подсматривает. Не спит, за мной в щелочку подглядывает – кто я, зачем и откуда?

Это он нарочно глаза закрыл, чтобы я его не заметил. Одела его природа в покровительственную одежку, а про блестящие глаза забыла. Приходится прикрывать.

Понял сторож, что выдал себя. И вдруг выпучил на меня глаза – как два отшлифованных драгоценных камня. Так бражник пугает, разворачивая яркие глазчатые подкрылья. Смотрим глаза в глаза. Я моргнул, сторож вспорхнул и исчез. Но подал неслышный сигнал своей сплюшке – она сразу же выпорхнула из дупла. И снова нет никого вокруг, хоть глаза прогляди. Темнеет одно дупло. Да что с него, если никто его больше не сторожит. Пустое, значит.

НУ-КА, ДУНЬ!

Стучал, царапал, заглядывал в дупла – мало толку.

А что, если дунуть в дупло? Фу! – и все. Летяга струсит и выскочит.

Способ, конечно, так себе. Чтобы в дупло фукнуть, надо еще до него добраться. А вы когда-нибудь лазали по гладким осинам? Пока вскарабкаешься, ведь дух выйдет и фукать нечем. Это все равно, что на телеграфный столб карабкаться: подтянулся – и съехал. Рубаха как хомут на шею сползает, а ты голым-то животом да по корявой коре…

Начал я с низких дупел, чтобы приноровиться. Вижу, стоит сушина, вся в паутине, а паутина – в опилках; хотя никто не пилил сушину. В сушине два дупла, одно над другим, как два этажа. Постучал на всякий случай, поцарапал, заглянул в окошко первого этажа – никого. Тогда поглубже вдохнул, как на физзарядке при дыхательном упражнении, вставил губы в дупло и – фух!

А теперь угадайте, что из этого получилось?

Выскочила летяга?

Выпорхнула птичка?

Выбежал жук?

Мне просто запорошило глаза. И нос, и рот. Сухая труха и древесная пыль. Те самые «опилки», что облепили на коре паутину, теперь с головы до ног облепили меня. В дупле их скопились целые пригоршни.

Так – с закрытыми глазами – я сделал открытие. Я открыл конкурентов летяги.

Оба дупла внутри соединялись ходами, прогрызенными древоточцами-муравьями. Они весь ствол внутри издырявили, как ломтик сыра. Заняли и испортили оба этажа, обе квартиры. Что это за квартира, если потолок и пол в дырках? И из дыр труха на голову сыплется. Вот так в старину жуки-древоточцы выживали из деревянных домов и нас. Но мы хоть можем стены какой-нибудь дрянью ядовитой залить или окурить смрадным дымом. А что делать летягам, когда в квартире муравьи заведутся? Только одно – переезжать, поскорее искать другое жилье.

«Муравьи-древоточцы выселяют летяг, – записал я, протирая глаза и промаргиваясь. – В дупле остатки летяжьей подстилки», – пишу дальше, размазывая по щекам слезы. Вот ведь как: муравьи летягу из дома выгнали, а плачу я.

«ПЕРЕЖДИ НЕНАСТЬЕ»

Середина августа, а на вид поздняя осень: серо, моросит, холодно. Ни на что не надеясь, так, на всякий случай, повертел я в подвернувшемся дупле тонким прутиком – и тут в дупле что-то шуркнуло. Повозилось, пошуршало, и вот уже мелькает у выхода светлое пятнышко. Соня, летяга или лесная мышь?

Птица. Черная птица со светлым горлышком и блестящими выпуклыми глазами. Быстрокрылый, стремительный стриж.

Но сейчас он совсем не стремительный, а сонный и вялый. Я прикрыл дупло ладонью, и он сразу же успокоился, ему совсем не хотелось наружу.

И тут я вспомнил, что за весь день не видел в небе ни одного стрижа. И даже подумал, что они уже улетели на юг. Холодно, насекомые не летают. А стрижи, оказывается, в дуплах отсиживаются – ждут в дуплах погоду. И выходит, это дупло передо мной не просто дупло, а дупло «пережди ненастье».

Давно я заметил, что в непогоду стрижи разом куда-то скрываются: на день, на два, а то и на три. Поговаривали, что будто бы поднимаются они на немыслимую высоту и, распластав крылья, сонно парят, пока не потеплеет внизу. Еще говорят, что стрижи, как ежи и ужи, могут в спячку впадать. Словно бабочки: холодно – и нет ни одной!

И правильно делают: в непогоду больше израсходуешь калорий, чем наловишь.

Шумит холодный ветер, плещет нудный дождь. Ни одного стрижа в небе. Но я-то знаю теперь, где они! По дуплам сидят, погоду ждут. Оцепенелые, как бабочки, и холодные, как ужи.

ДУПЛЯНЫЕ ГРИБЫ

За подосиновиками ходят в осинники, за подберезовиками – в березники. За боровиками, понятно, в боры. У каждого гриба свои излюбленные места. Моховики во мху, навозники на навозе, опенки – на пнях.

А я собирал опенки… по дуплам. Осень была сырая, и из всех больших дупел высунулись опенки. Как желтые кружевные занавески на лесных окошках. Или как диковинные цветы на подоконниках. И не нагибаться за этими грибами надо было, а карабкаться вверх.

Никто, конечно, не жил в этих грибных дуплах. Было в них сыро, затхло и пахло плесенью. На дне скопилась влажная труха. Древесные муравьи, наверно, нагрызли. К осени труха отсырела, перегнила и получилось дупло-оранжерея. Рассадник грибов. Грибов-дуплогнездиков.

ЗАГАДОЧНОЕ ДУПЛО

Дупла мне загадки загадывают – я загадки разгадываю. А эту не разгадал. Хотя вначале ничего особо загадочного и не было.

Упала старая сухая сосна. Глухо ударила в землю и переломилась посередине: точно там, где было старое дупло дятла.

Дятловое дупло внутри всегда чистое. Дятел не выстилает гнездо, никогда в гнезде не пачкает: ни летом, когда выкармливает птенцов, ни зимой, когда в дупле ночует. Нельзя ему в дупле пачкать, иначе сам себя выживет из дупла.

Но это дупло не было пусто. Оно наполовину было заполнено черной трухой, состоящей из надкрылий и ножек крохотных насекомых. Пригоршни надкрылий, ног и голов! Откуда, кто и зачем?

Не знаю, не знаю, не знаю…

СВЕТ В ДУПЛЕ

Темнота густела, и тишина настораживалась. Я не сводил глаз с темнеющего большого дупла в сухой светлой осине. Ничего не происходило: вокруг ни шороха, ни движения. Глаза устали от напряженного всматривания: стало уже казаться, что передо мной не светлая сушина с темным дуплом, а темная сушина со светлым дуплом.

Происходило невероятное: сушина темнела, а дупло… светлело.

Да, так и есть! Чем гуще вокруг темнота, тем лучше виднелось дупло.

Дупло светилось!

Может, оно сквозное и сквозь него светлеет вечернее небо? Но вот и небо угольно почернело, а дупло все светилось. Словно в глубине дупла зажгли огонек и слабый отблеск его теплился у входа. Светящееся окошко повисло во тьме, и я жду, когда тень хозяина проступит на занавеске. А он не спешит: затеплил свечу, прислушивается, собирается, наверное, на ночную охоту.

Но отгадка уже стучится в висок. Ах, как не хочется рушить сказку! Постой, постой еще под таинственным огоньком.

Тягучая тишина леса, плывущая темнота сырой ночи. И живой загадочный огонек над головой. Светящееся окошко…

Нет ни чудика, ни бабы-яги.

И никто не живет в дупле, и никто не зажигал в нем свечу. Просто светятся сырые гнилушки: разложение, гниль, бактерии. Все очень просто. Если, конечно, живой свет – это «просто»…

Столько диковинных дупел, а летяги-то ни одной! И опять я возвращаюсь к «уборным» – хоть у них какое-то постоянство. Может, тут повезет?

Ж Е Л Т Ы Е З Е Р Н Ы Ш К И

Светлой июньской ночью спрятался я возле летяжьей уборной, чтобы дождаться зверька. Должна же летяга прийти, раз это ее уборная! Но я ошибся…

Вот она, пора белых ночей! Июньские радости, которые из года в год в точности повторяются. Снова зарянка поет на еловой пике: одним глазком провожает зарю вечернюю, вторым встречает зарю утреннюю. Снова все тайное стало явным, все невидимое – видимым. Спят, смежив лепестки, цветы дневные. А ночные цветы просыпаются в темной чаще, испуганно приоткрывают лепестки-ресницы и зачарованно поворачивают головки за плывущей луной.

Вижу, как слетаются ночные бабочки-бражники к нашей северной орхидее – ночной красавице любке. Только ночью открываются ее цветы и пахнут только ночью.

Ночная кукушка над головой годы мои считает, ночной ежик шуршит в кустах, порхает ночная летучая мышь, и ночной козодой, расширив большие сумеречные глаза, урчит как лесной моторчик.

Туман повис над рекой; сонно чмокают в воде губами ленивые рыбы.

Метелки тростников, склонясь, вглядываются в свое отражение.

Все призрачно и невесомо; видно и не видно, слышно и не слышно. И лес стоит по пояс в тумане, дыхание затая.

А звезды тускнеют, так и не успев разгореться. А заря разгорается, так и не успев потускнеть. И снова зарянки славят зарю. Все, как и в прошлый июнь.

Кончилась ночь, но никто на уборную не прилетел. И прежде чем подкарауливать здесь летягу, надо понять, что же такое летяжья уборная? Снова надо было подбираться издалека: снова летяга огородила себя частоколом загадок.

Так что же такое уборная?

Для начала я выдвинул несколько версий и принялся разрабатывать их.

РОССЫПЬ ЗАГАДОК

Для случайного прохожего это просто россыпь желтых зернышек на комле осины или ели, а для меня – золотая россыпь загадок, куча лесных секретов. Вороха «где», «как», «зачем», «почему».

Что я про уборные знаю? Ну, первое то, что они существуют. Они-то меня и вывели на летяг. И я уверен, что они многое мне откроют. Уборные это вещественные доказательства, следы. А по следам, если уметь, можно все о звере узнать, даже не видя его самого.

«12 апреля. Удача! Оказывается, и с уборными бывают удачи… Вдоль лесного ручья на какой-то полусотне метров – тринадцать уборных! Десять на комлях осин и три на комлях елей. Лес спелый, смешанный: елки, осины, березы. Желтые зернышки прямо горстями насыпаны, но ни единого зернышка свежего; все старые и сухие. Уж не слетаются ли сюда летяги со всего леса? Лесная общественная уборная. Золотая россыпь – есть над чем голову поломать…»

Росинка разлетелась на брызги. Всего один факт и целая пригоршня версий. Первая: вряд ли летяги специально прибегали и прилетали сюда издалека. А раз так, то – версия вторая – летяги живут компаниями: семьей или колонией.

Вот сказал «живут», а помет-то в уборных старый. Значит, «жили», а не «живут». А может, и живут, но почему-то перестали свои уборные посещать? Вот вам и еще два «почему». Почему не живут, если жили, и почему не посещают, если посещали? И это не все. Находил ведь я раньше уборные и одиночные; выходит, и в одиночку летяги живут? Кто они, эти одиночки: добровольные отшельники или изгнанники, старые или молодые, самцы или самки?

Почему из тринадцати найденных мною уборных десять были под осинами, три под елками, но ни одной под сосной или березой? Выходит, уборные бывают «осиновыми» и «еловыми», но не бывают «березовыми» и «сосновыми». А почему?

Под толстыми деревьями уборные встречаются чаще, чем под тонкими, голые снизу стволы предпочтительнее заросших ветками. А стороны света для летяг безразличны. И в самом деле, уборная – это же вам не дача с видом на восход или закат!

«Почему» и «зачем» обрушились водопадом. Стоило сунуть нос, и его сразу же прищемило.

Вот вам и уборная! А казалось, чего еще проще? Так, навоз.

Может, не надо усложнять, может, и в самом деле все очень просто? Уборная как уборная. Живет летяга, пьет-ест, ходит в уборную. Но я караулил, а она не пришла. Правда, не обязательно ей ходить в определенное место: лес-то большой. Но скоро я узнал, что летяга полгода бегает в уборную, а полгода нет. Нет, уборная – не просто уборная. Это прямо какая-то таинственная уборная! Шут бы ее побрал…

Почему вдруг на лето все уборные «закрываются»? Уж не впадают ли летяги в летнюю спячку?

ЛЕТНЯЯ СПЯЧКА

Не торопитесь отмахиваться: и я знаю, что спячки бывают, как правило, зимние. Но вспомните желтого суслика и черепаху. Когда в пустыне не остается не только воды, но и свежей зелени, черепахи и суслики ложатся спать. И спят в своих норах до самой осени. А если и осень засушливая, то спят без просыпа до новой весны. У нас от нехватки воды появляется жажда, а черепах и сусликов клонит в сон!

Летягам летом воды хватает. Но зато не хватает им темноты. Летом ночи коротенькие, червяка заморить не успеешь. В белые ночи под Ленинградом солнце заходит в 22 часа, а в 3 часа 30 минут уже всходит. Да из этих пяти с половиной часов ночи полной-то темноты всего два часа. Попробуй-ка в них уложиться!

Итак, два часа бодрствования и двадцать два сна: чем вам не летняя спячка? Может, махнет летяга на эти два несчастных часа лапой да и спит себе круглые сутки, как суслик и черепаха? Не пьет, не ест, ну и, понятно, не ходит в уборную?

Нет, пьет и ест! Есть достоверные наблюдения.

«23 июня летяга вылезла из дупла и грызла мокрые от дождя листья осины. В дупло вернулась под утро. Но в уборную не спускалась».

Зимой спускается, летом нет. Версия летней спячки не подтвердилась. Тогда, может, она спит зимой и только изредка накоротке выбегает в уборную? Насыплет зернышек – и назад? Чтобы тепло в дуплышке не развеять и гнездышко не остудить? Тогда есть смысл иметь уборную под рукой: раз и обратно!

ЗИМНЯЯ СПЯЧКА

Много зверьков впадает на зиму в спячку: ежи, барсуки, медведи. Шустрая белка и та в морозы отсиживается в теплом гайне. Может, и летяга спит? Заляжет с ноября по апрель, выскакивая – полусонная – позубрить почек вблизи да оставить метку под деревом. А с апреля она выходит из спячки, начинает пастись широко, далеко уходить от дупла и возвращаться ей издалека в уборную уже не резон? Вот и исчезают с апреля уборные, чтоб появиться заново в ноябре.

Хоть что-то в этом и есть, а все-таки версия ненадежная.

Для дневных зверьков лучшее время – день. А для ночных, понятно, ночь. И вот приходит для летяги лучшее время: ночь чуть ли не семнадцать часов, а летяга вдруг завалится спать? Прямое несоответствие! Да и не мало ей нужно времени, чтоб даже изредка мелкими зимними почками живот набить. Некогда летяге зимой сны смотреть. Зима не лето; летом зеленые тарелочки-листики ее завтраков, обедов и ужинов трепещут у самого носа сверкающими гирляндами. А зимой от почки до почки надо карабкаться по оледенелым, скользким ветвям.

Нет, не спит летяга зимой беспробудно. Есть достоверные наблюдения. «27 февраля. В молодых елках видел следы летяги. Следов много, летяга не одну ночь тут бегала. В одном месте даже протоптала тропу».

Ни летом, ни зимой не впадает летяга в спячку. Но вот зимние уборные есть, а летних нет. Почему? И почему есть уборные «осиновые» и «еловые», но нет «березовых» и «сосновых»?

УБОРНАЯ… ПО НАСЛЕДСТВУ

Не бог весть какая ценность, а вот, поди ж ты, наследуется! Знаю уборные, которым уже много лет. Из года в год, а точнее, из зимы в зиму прилетают на них летяги, накапливая наследственное «золото». В неволе летяги доживали до 13 лет. Но вряд ли в лесу они живут более пяти лет; природа старых не любит. Природа любит сильных, выносливых и красивых. Щадит тех, кто в расцвете сил и полон задора. А за старыми наблюдает особый надзор с зоркими глазами, чутьистыми носами и чуткими ушами. С острыми когтями и клыками…

Итак, пять лет летяга копит «добро», а на шестой год передает накопленное по наследству. Я знаю уборные, которым по десять лет. Их посещали летяжьи деды теперешних внуков.

А есть уборные, которым по двадцать лет. Многое изменилось вокруг, а уборная летяг под большой елкой, что я нашел еще в детстве, «работает» и сейчас! Иногда я сворачиваю к ней, чтобы убедиться. И вспоминаю под елкой мальчишку с блокнотом: себя…

А ведь она могла «работать» и до того, как я ее нашел. Летяжьи праправнуки посещают ее теперь. И умножают наследство.

А что, если уборные вечны, как вечен летяжий род? Может, и так: кто вел счет их годам? Никто не вел. Они никому не нужны. Пока…

ЗАПАХ СТАРОСТИ

Природа не любит старых и метит их особой метой. Старые звери всегда сильнее пахнут, чем молодые. Есть молодые вовсе почти без запаха: зайчата, оленята, вальдшнепята. Их природа особенно бережет. Зато след старых животных всегда особо пахуч: наверное, потому, что они быстрей устают.

Скачет по полю заяц-русак, на вид совсем резвый и молодой, но позади его тянется тяжелый пахучий след. И не обманет лису его бодрый вид; она перебирает носом следы, как визитные карточки: это заяц-школьник, это студент, а это – молодой специалист. С такими свяжись – себе дороже: шустры и неутомимы. Стоп! Вот то, что мне, лисе, нужно – заяц-пенсионер!

Потому-то так редко встречаются в полях и лесах пожилые зайцы. Природа устроила так, что пожилых хищнику легче найти. К чему ей, природе, старик?

Старики уходят из стад и становятся угрюмыми одинцами. А может, их выгоняют из стада. Наверное, выгоняют: и стаду не нужны старики.

Старики никому не нужны. Ни пользы от них, ни радости. Детенышей не растят, стадо не сторожат, логово не берегут, добычи не носят. Только в ногах путаются.

Не нужен старик природе. Не можешь больше жить по ее законам уступи место тому, кто может. Да и себе старик тоже не нужен – зачем ты себе, если не нужен ты никому?

Чтоб не мытарился понапрасну такой бедолага, не маялся до своего последнего часа, метит его природа запахом старости. Запахом, который так хорошо знаком всем хищным лисам, волкам, росомахам и рысям. Они спешат на него с быстротой «скорой помощи». И это, наверное, милосердней, чем оставить стариков медленно околевать.

Запах старости…

Шагаешь, и мнится тебе, что ты еще молод, здоров, что ты еще хоть куда! Но никого не обманет твой бравый вид. Все вокруг уже догадались. Унюхали…

А что, если уборные появляются только там, где живут отшельники-старики? Ослабевшим зверькам трудно прыгать по веткам, и они бегают в одно место недалеко от дупла. Куницы находят такую мету и вылавливают стариков. И уборная исчезает…

НЕРАЗГАДАННАЯ ЗАГАДКА

Бывает, годами уборные работали безотказно, а то вдруг раз – и закрылись! И не на каникулы, не на летний сезон, когда они закрываются постоянно, а на год – два, а то и навсегда.

Ну понятно, срубили дерево, на котором жили летяги, и они покинули обжитое место. Или в дерево ударила молния, или погубил лес пожар. Буран разметал деревья. Сова или ястреб скогтили летягу. Но бывают и другие причины.

«15 октября. Пора бы состояться осеннему открытию уборной, а уборная не открылась. Летом летягу выжили из дупла пчелы, и она ушла искать новый приют».

«20 октября. Еще одна уборная не открылась. Искал зимовочное дупло, чтобы узнать причину. А дупла-то и нет, заросло дупло. Прошлой весной выдолбил дупло в осине дятел, вывел птенцов. После дятла поселилась летяга, зиму перезимовала и ушла. А свежая осина взялась за ремонт. Сперва вокруг дупла вздулся валик: дупло словно губы надуло. Потом губы сомкнулись: дупло захлопнуло рот.

Летяга, может, и снова бы зазимовала в нем, да опоздала: вход закрылся, от ворот поворот.

Так и осталась внутри дупла ее лыковая перинка».

«25 октября. Не заработала уборная под елкой. А дупло для зимовки рядом и даже два. Но из обоих труха сыплется. Муравьи-древоточцы прогрызли внутри ствола ходы, соединили ими оба дупла и выселили летягу.

Дупла хоть и два, а жить негде. Внутри сушины – труба, набитая древесной трухой и пылью».

«5 ноября. Еще одна уборная не открылась. На этот раз виновата сама летяга: носила и носила подстилку в дупло, пока доверху дупло не забила! Самой места-то и не осталось. А выкинуть лишнее ума не хватает».