Трагический текст о расставании с тайной детства — и в то же время одно из главных в русской литературе приближений к этой тайне. Последний завершённый рассказ Юрия Казакова.
комментарии: Иван Чувиляев
О чём эта книга?
Монолог автора, обращённый к маленькому сыну Алёше. Почти бессюжетная череда зарисовок о природе и потерях, чувстве вины и детских травмах. Большие трагедии тут соседствуют с простыми радостями, прогулка по лесу наводит на воспоминание о прощании с арестованным отцом, плач ребёнка во время дневного сна становится расставанием с младенчеством. Течение мысли, чередование образов превращает рассказ в попытку то ли реконструировать, то ли построить мир детского счастья и понять, почему и в какой момент каждый из нас теряет этот маленький рай.
Фото Ирины Стин и Анатолия Фирсова
Когда она написана?
Замысел рассказа, обращённого к ребёнку, относится ещё к началу 1960-х. В записной книжке Казакова за 1963 год есть заметка: «Написать рассказ о мальчике, 1,5 года. Я и он. Я в нём. Я думаю о том, как он думает. Он в моей комнате. 30 лет назад я был такой же. Те же
вещи»
1
Кузьмичёв И. Юрий Казаков: Набросок портрета. Л.: Сов. писатель, 1986.
. По воспоминаниям жены писателя Тамары Судник, работать над текстом он начал в 1973 году. Тогда же замысел распался на два самостоятельных рассказа — собственно «Во сне…» и «Свечечку». Закончен и опубликован рассказ «Во сне ты горько плакал» был лишь четыре года спустя, в 1977 году.
Первый снег так умиротворяющ, так меланхоличен, так повергает нас в тягучие мирные думы…
– Юрий Казаков
Как она написана?
Первое, что бросается в глаза, — нелинейность и мозаичность повествования. Это не столько история, рассказанная автором, сколько множество маленьких эпизодов и набросков, сцепленных между собой. Рассказчик мысленно переносится из подмосковного Абрамцева на южный курорт, из семидесятых годов в тридцатые и в будущее. Переключается между этими составными частями повествования Казаков, как правило, путём ассоциаций. Глядя на бегущего ребёнка, он вспоминает, как сам бегал так же в детстве. Вид спящего Алёши «монтируется» с воспоминанием о том, как отец впервые увидел сына, принесённого из роддома. Даже сам ребёнок, главный герой повествования, возникает в нём как будто случайно — как свидетель диалога рассказчика с соседом по даче.
Казаков — один из самых музыкальных русских прозаиков XX века. В молодости он занимался музыкой, поступил в училище Гнесиных, играл на контрабасе в театральном оркестре и в литературу пришёл, уже будучи вполне состоявшимся исполнителем. Ритм, течение текста для его прозы всегда исключительно важны — в том числе и в этом рассказе. Здесь есть и специфические повторы, чередующиеся предложения, начинающиеся с «А» и «И» («А небо было так сине, так золотисто-густо светились под солнцем кленовые листья! И простились мы с ним особенно дружески, особенно нежно… А три недели спустя, в Гагре, — будто гром грянул для меня!»); длинноты, сменяющиеся дробными, короткими предложениями, — всё это вполне можно считать характерными чертами казаковской прозы.
Что на неё повлияло?
В молодости Казаков испытал огромное влияние Константина Паустовского, которого можно назвать его учителем, литературным «крёстным отцом». С одной стороны, Паустовский много сделал для молодого литератора и всегда выделял его среди начинающих писателей. С другой, в советской литературе Паустовский — гимназический приятель Булгакова, космополит — играл роль связующего звена с русской литературой начала XX века, традиция которой была для Казакова определяющей.
Если говорить об источниках влияния именно на «Во сне…», то в попытке реконструировать, воссоздать и описать мир, увиденный ребёнком, Казаков опирается на множество образцов. Ту же задачу ставили перед собой и Толстой в автобиографической трилогии, и Аксаков в «Детских годах Багрова-внука», и ещё в большей степени Чехов в целом ряде рассказов. С другой стороны, Казаков решает эту задачу иначе: не через биографию или автобиографию, а в почти эссеистической форме. Биограф Казакова Игорь Кузьмичёв указывает, что важнейшим произведением для писателя была «Исповедь» Льва Толстого, где те же вопросы — загадка смерти и младенчества, поиск ответов на сложные вопросы через быт, детали и нюансы — решались вне плоскости традиционного художественного повествования.
Как она была опубликована?
Рассказ был опубликован в 1977 году в седьмом номере журнала
«Наш современник»
Общественно-политический и литературный журнал консервативно-патриотического направления, издающийся в Москве с 1956 года. В журнале в разные годы печатались Виктор Астафьев, Юрий Бондарев, Василий Шукшин, Валентин Распутин и многие другие.
. Почти одновременно в издательстве со схожим названием «Современник» (публиковавшем в основном деревенскую прозу) вышел сборник Казакова, названный по рассказу «Во сне ты горько плакал».
По воспоминаниям Тамары Судник, такая пауза между написанием и публикацией — четыре года — объяснялась в том числе цензурными соображениями. И Казаков, и чиновники
Главлита
Главное управление по делам литературы и издательств. Существовало с 1922 по 1991 год.
, и редакция «Нашего современника» «вычищали» из него всё, что могло показаться сомнительным. В частности, сокращался и перемещался внутри рассказа отрывок, в котором рассказчик вспоминает о собственном детстве и прощании с арестованным отцом.
Ещё с начала 1960-х сборники Казакова выходили в переводах — в британском издательстве Pergamon Press, американском Houghton Mifflin, французском Gallimar. Несмотря на это, «Во сне…» перевели на английский только в начале 1990-х, когда в лондонском издательстве Harvill вышла антология
«Dissonant Voices: The New Russian Fiction»
«Разноголосица: новая русская проза» — антология современной русской беллетристики, вышедшая в 1991 году. Среди авторов сборника были Андрей Битов, Виктор Ерофеев, Леонид Бородин, Людмила Петрушевская и Юрий Домбровский. Составителем выступил поэт и переводчик Олег Чухонцев.
.
Как её приняли?
К моменту публикации рассказа за Казаковым и в СССР, и за рубежом закрепился статус одного из главных советских мастеров короткой прозы. В своей работе о советской литературе послесталинского периода американский исследователь Деминг Браун назвал рассказы Казакова «лучшим, что было написано по-русски в 1960-е годы». Критик, эмигрант первой волны Марк Слоним в своей итоговой книге «Советская русская литература: 1917–1977» также выделил Казакова и обратил внимание на его мастерскую работу с темой одиночества и
разочарования
2
Казак В. Лексикон русской литературы. М.: Культура, 1996.
.
При этом первая публикация «Во сне…» почти не привлекла внимания критики. Характерно, что в статье про Казакова Юрий Трифонов рассказ даже не упоминает (хотя он был уже к тому моменту опубликован). Пусть по форме текст Трифонова напоминает тост («Радуюсь тому, что ты трудишься, что ты рядом, пускай не в Москве, а в Абрамцеве, это недалеко, когда-нибудь можно и повидаться, плачу и рыдаю, когда встречаю вдруг твою прозу, светящуюся,
фосфоресцирующую»
3
Трифонов Ю. В. Пронзительность таланта // Трифонов Ю. В. Как слово наше отзовётся… М.: Советская Россия, 1985.
), по сути это уже почти некролог, подведение итогов состоявшейся и завершённой литературной карьеры.
Что было дальше?
Для Юрия Казакова «Во сне ты горько плакал» стал последним опубликованным произведением. Вплоть до своей смерти в 1982 году он не напечатал больше ни одного текста и сам прямо говорил коллегам и знакомым, что ушёл из литературы и публиковаться более не намерен («Мне простительно, я литературу
забросил…»)
4
Кузьмичёв И. Юрий Казаков: Набросок портрета. Л.: Сов. писатель, 1986.
.
После смерти Казакова стали появляться его биографии, сборники воспоминаний коллег, в которых «Во сне…» оценивался как opus magnum, произведение, в котором отразились все особенности авторской манеры и стиля. Одновременно за рассказом прочно закрепилось определение творческого завещания писателя.
Почему рассказ адресован ребёнку?
Во-первых, темы детства и его потери, одиночества, разочарования, наконец, неприкаянности для Казакова всегда были в числе важнейших. В этом сходятся все исследователи его творчества. Отчасти это черта поколения: Казаков и его ровесники пережили репрессии и войну, теряли близких, это оставалось их болью и отражалось в их произведениях. Казаков ребёнком пережил арест отца, которого увидел в следующий раз только через много лет. В письмах и воспоминаниях он говорит о детстве как о времени несчастном, «весьма и весьма бедном
событиями»
5
Кузьмичёв И. Юрий Казаков: Набросок портрета. Л.: Сов. писатель, 1986.
. Поэтому форма диалога с ребёнком как продолжением и отражением самого себя особенно важна для писателя. Во-вторых, форма монолога собирает в единое целое осколки повествования, разрозненные картины и воспоминания. И сводит их к общему знаменателю: тоске по ушедшему младенчеству и попытке разгадать тайну этого времени.
Почему рассказ так называется?
Смысл названия раскрывается лишь в финале рассказа, когда маленький Алёша начинает рыдать во сне, а отец, разбудив его, понимает: «…Душа твоя, слитая до сих пор с моей, — теперь далеко и с каждым годом будет всё отдаляться, отдаляться, что ты уже не я, не моё продолжение и моей душе никогда не догнать тебя, ты уйдёшь навсегда». Такое завершение мозаичного рассказа делает все прочие его составляющие — прогулки, воспоминания, рассуждения о самоубийстве — элементами общей картины потери, расставания, утраты. А ребёнок выступает хранителем тайны («Уж не знаешь ли ты нечто такое, что гораздо важнее всех моих знаний и всего моего опыта?»), которую теряет и забывает, взрослея и сам того не замечая.
Ничего нам с тобой не досталось от прошлого, сама земля переменилась, деревни и леса, и Радонеж пропал, будто его и не было
– Юрий Казаков
Насколько автобиографичен рассказ Казакова?
«Во сне ты горько плакал…» — одна из самых личных, даже интимных вещей позднесоветской литературы. Практически всё, включая имена героев, взято из окружающей писателя и беспокоящей его действительности, а место действия, дачный посёлок академиков Абрамцево, описано с топографической точностью. По воспоминаниям жены писателя, толчком к написанию рассказа послужила новость о самоубийстве соседа Казаковых по даче в Абрамцеве литератора Дмитрия Голубкова. Казаков описывает все события, связанные с этой трагедией, с почти документальной точностью. Голубков действительно одолжил у него патроны, Казаков действительно узнал о самоубийстве на отдыхе. Умалчивает он лишь об одном — отношения между ними были весьма непростые, до сих пор неясные. Во всяком случае, незадолго до трагедии Голубков писал: «Все, что думаю о нём, сказал ему — что душа скупая и пустая, полная лишь себялюбием и тщеславием, что настоящее его скверно, а будущее прямо зловеще, если не соберёт опрятно, веничком, уцелевшие в душе
крохи»
6
Басинский П. Недуг Дмитрия Голубкова // Новый мир. № 6. 1994.
.
Документально точно описан и главный адресат авторского монолога, Алёша. Биографы Казакова эту тему практически не затрагивают, о ней приходится судить лишь по газетным публикациям и некоторым воспоминаниям, но, видимо, как раз в момент работы над «Во сне…» в семейной жизни Казакова начались проблемы, он стал реже общаться с сыном, и это, видимо, наложило свой отпечаток на рассказ. Предположительно, Алексей Казаков сейчас живёт в Москве, работает звонарём в одном из храмов — хотя, повторимся, судить об этом можно только по не самым надёжным источникам.
Зачем в рассказ введена история самоубийцы?
Важная составляющая «Во сне…» — сюжетная линия приятеля рассказчика, который покончил с собой. Встреча с этим человеком — отправная точка повествования, именно она пробуждает те воспоминания и размышления, из которых вырастает весь рассказ. Она усиливает основной его мотив: фатальность утраты детства. Последние слова, которые сосед говорит на прощание рассказчику, — как раз об этой утрате:
Когда я был такой, как твой Алёша… мне небо казалось таким высоким, таким синим! Потом оно для меня поблёкло, но ведь это от возраста? Ведь оно прежнее?
Подразумевается, что причина суицида — не бытовая ссора, не творческий кризис, а именно невозможность вернуть счастье первых ярких впечатлений, потерянный рай детской безмятежности.
Наконец, история самоубийства дополняет и даже формирует композицию рассказа: заключает его между тайной смерти и тайной младенчества, о которой идёт речь в финале.
Зачем в рассказе воспоминания об аресте отца Казакова?
В «Во сне…» есть автобиографический отрывок, где рассказчик вспоминает о своём детстве и о прощании с отцом. С одной стороны, он выглядит логично: в монолог, обращённый к ребёнку, органично вплетаются собственные детские воспоминания. На первый взгляд эта сцена может показаться военным эпизодом: женщины и дети пришли проводить мужчин, очевидно, на фронт.
Я увидел большое поле где-то под Москвой, которое разделяло, разъединяло собравшихся на этом поле людей. В одной кучке, стоявшей на опушке жиденького берёзового леска, были почему-то только женщины и дети. Многие женщины плакали, вытирая глаза красными косынками. А на другой стороне поля стояли мужчины, выстроенные в шеренгу. За шеренгой возвышалась насыпь, на которой стояли буро-красные теплушки, чухающий далеко впереди и выпускающий высокий чёрный дым паровоз. А перед шеренгой расхаживали люди в гимнастёрках.
На самом деле перед нами пример казаковского владения эзоповым языком, умения вести разговор о страшном и тайном помимо цензурных запретов. Шеренга мужчин — не солдаты, уходящие на фронт, а отправляющиеся в лагерь заключённые. Но понять это можно, лишь обратясь к биографии писателя (его отец действительно был арестован за недоносительство и прошёл через сталинские лагеря). Всё, что в рукописи намекало на истинное значение эпизода, было удалено при публикации — отчасти самим Казаковым, отчасти редколлегией
«Современника»
7
Казаков Ю. Камнем падает снег… / Публ. Т. Судник-Казаковой, подготовка текста, пред. и прим. Д. Шеварова // Новый мир. 2017. № 8.
.
Пример самоцензуры — обрыв эпизода будто на полуслове. «…Чем ближе я к нему подбегал, тем беспокойней становилось в шеренге, где стоял отец…» Но на этом, по воспоминаниям вдовы писателя Тамары Судник, сцена не заканчивалась. Далее следовало описание того, как «конвоир хватает бегущего к отцу пятилетнего мальчишку, разворачивает его в обратном направлении и пинает сапогом», — но этот момент остался
«за кадром»
8
Казаков Ю. Камнем падает снег… / Публ. Т. Судник-Казаковой, подготовка текста, пред. и прим. Д. Шеварова // Новый мир. 2017. № 8.
. Кроме того, описанная сцена сыграла важную роль в биографии Казакова: испугавшись служебной собаки, он начал сильно заикаться — и именно поэтому начал записывать то, чего не мог высказать
вслух
9
Кузьмичёв И. Юрий Казаков: Набросок портрета. Л.: Сов. писатель, 1986.
.
Всё-то на свете сотворено затем только, чтобы на него взглянули глаза ребёнка!
– Юрий Казаков
Какую роль в рассказе играют описания природы?
Описания природы — часть наследия классической русской литературы, к которой восходит поэтика Казакова. Это одно из выразительных средств, с помощью которых автор передаёт настроения, характеры, мысли героев. Характерный пример — перед самоубийством исповедь героя прерывается возгласом: «Ах, посмотри, посмотри скорей, какой клён!»
Казаков воспринимает природу как романтик начала XIX века: для него это стихия, которая говорит на своём языке, непонятном современному человеку, испорченному культурой. Всё пространное описание прогулки в рассказе построено по одному принципу: ребёнок видит новый для себя, странный и пугающий предмет, пытается его понять и познать. Взрослый произносит его название — отец и сын двигаются дальше.
Ребёнок самым непосредственным образом реагирует на природу — роняет палку, когда видит белку, падает, тронув той же палкой ёжика. Казаков подводит итог прогулке и прямо пишет, что мир, природа для ребёнка раскрывается в куда более мелких и подробных деталях, чем для взрослого:
Жизнь, существование пчёл, мух, бабочек и мошек занимала тебя несравненно больше, чем существование кошек, собак, коров, сорок, белок и птиц. Какая же бесконечность, какая неисчислимость открывалась тебе на дне омутка, когда ты, лёжа на корне, приблизив лицо почти к самой воде, разглядывал это дно!
Так что описания природы в рассказе — это ещё и опыт самого Казакова по возвращению детского восприятия мира: восприятия, не обременённого названиями, фактами, знаниями. Если не пережить снова восторг от него, то хотя бы увидеть, как ребёнок трогает палкой колонны старой беседки или впервые в жизни встречает ежа.
список литературы
- Басинский П. Недуг Дмитрия Голубкова // Новый мир. 1994. № 6.
- Казак В. Лексикон русской литературы. М.: Культура, 1996.
- Казаков Ю. Камнем падает снег… / Публ. Т. Судник-Казаковой, подготовка текста, пред. и прим. Д. Шеварова // Новый мир. 2017. № 8.
- Кузьмичёв И. Юрий Казаков: Набросок портрета. Л.: Сов. писатель, 1986.
- Трифонов Ю. В. Пронзительность таланта // Трифонов Ю. В. Как слово наше отзовётся… М.: Советская Россия, 1985.
Священник Андрей Спиридонов (выпускник Литературного института им. Горького) рассказывает о писателе Юрии Казакове.
Юрий Казаков – один из лучших наших рассказчиков, авторов «малого жанра» второй половины прошлого века. И при этом он как был мало известен, так и остался в стороне от магистральных путей отечественной литературы. Помню, году так в 1987, впервые оказавшись в Москве, будучи на Ваганьковском кладбище, я спросил у профессионального кладбищенского экскурсовода, как можно найти могилу Юрия Казакова, на что тот с удивлением переспросил: «А кто это?» Действительно, большой культурной публике имя писателя Юрия Казакова почти не известно.
Москвич, музыкант, с молодых лет связанный с литературным опытом (окончил Литературный институт), Юрий Казаков имел одну привязанность, которая и стала (порой явно, порой – подспудно) главной темой его творчества. Это – русский север, Беломорье, словно бы на глазах погружающийся в прошлое град Китеж. Рискну предполагать, что таким образом Казаков прикоснулся к Православию как исчезающей цивилизации: в чистой красоте тех мест, в остаточной цельности тех людей. Правда, о какой-либо воцерковленности писателя говорить вряд ли возможно, да и в той советской духовно удушливой атмосфере придти в Церковь как таковую, не имея с детства такого опыта, было для многих очень не просто.
Еще одним центральным «нервом» творчества Юрия Казакова является подспудно осознаваемая им связь с былой классической традицией русской литературы. В этом отношении Юрий Казаков прямой наследник Чехова и Бунина, но с одной серьезной поправкой: в отличие от своих предшественников-классиков творческая свобода писателя все же была значительно скована.
Лучшие «северные» рассказы Казакова, которые тематически неизбежно касались судеб простых людей в период великих строек социализма, были кромсаемы внешней и внутренней цензурой и не могли свидетельствовать о всей правде, открывшейся писателю.
И хотя тогда, да и в наши дни, весьма распространено мнение, что, дескать, внешняя свобода для писателя не так важна, как внутренняя, – все это верно только до определенной степени, и далеко не всякий писатель заведомо исполнен такого великого мужества, чтобы всю жизнь писать «в стол» и не иметь никакого читателя. Конечно, для лучших и чисто лирических рассказов Казакова – таких, как, к примеру, «Двое в декабре», «Адам и Ева», «Осень в дубовых лесах» – цензура не могла играть решающей роли, но очевидно и то, что художественное пространство, своего рода духовные горизонты писателя оказались неизбежно заужены из-за специфики времени и окружающей обстановки.
Вот, например, один из самых ярких и лиричных рассказов писателя под названием «Во сне ты горько плакал». О чем этот рассказ? Речь, фактически, идет о прогулке героя с маленьким сыном. Однако эта прогулка в сознании отца есть проекция в недавнее прошлое, где словно бы разверзаются некие инфернальные бездны – нет, не в стиле, конечно, мастеров современных ужасов, типа Стивена Кинга, — просто на внутреннем уровне герой рассказа переживает самоубийство своего близкого друга (при том, что это реальный случай: самоубийством покончил один из самых близких Казакову друзей – писатель Дмитрий Голубков). Объяснений, оправданий происшедшему не находится: «Душа моя бродит в потемках…», – говорит автор. А далее эти «крайние» переживания вплетаются в казалось бы невинную прогулку с маленьким сыном и каким-то непостижимым образом касаются и его, ребенка, души, что в свою очередь сотрясает отцовское сердце, когда он осознает это: «Что успел узнать ты на свете, кроме тихого счастья жизни, чтобы так горько плакать во сне? Ты не страдал и не жалел о прошлом, и страх смерти был тебе неведом! Что же тебе снилось? Или у нас уже в младенчестве скорбит душа, страшась предстоящих страданий?» В финале рассказа отец как будто уже прощается с сыном, которому всего-то полтора года, но: «я видел, что я отстаю, что моя жизнь несет меня в прежнюю сторону, тогда как ты отныне пошел своей дорогой».
И действительно: интонационно рассказ приобретает трагический характер. «Нет, без Бога все это не разрешимо», – заявил бы здесь верующий читатель. Но о Боге вроде бы и нет речи. Однако в самом финале автор все же говорит: «Но хриплым, слабым голоском звучала во мне и надежда, что души наши когда-нибудь опять сольются, чтобы уже никогда не разлучаться. Да! Но где, когда это будет?»
Писатель Юрий Казаков умер 29 ноября 1982 году – в возрасте 55 лет. Наверное, живи он в другую эпоху, он написал бы гораздо больше, но «бы», как известно, прошлое изменить не может. Для своего времени творчество Юрия Казакова явилось неким глотком свежего воздуха, настоящей литературой, примером мастерства и вкуса в малом лирическом жанре (да таковым, собственно, и осталось), но именно тогда – для заставших те поздние советские времена – всякое живое «незашоренное» творчество имело особенное значение для элементарного нравственного выживания. Я и сам как читатель отношусь к памяти Юрия Казакова с большой благодарностью: в мои собственные юные и молодые годы его рассказы были той доброкачественной нравственной и художественной пищей, без которой нельзя выжить в мире идеологических или культурных суррогатов.
Вот только могилу его на Ваганьковском кладбище я так и не нашел…
Автор: 
iereys Священник Андрей Спиридонов
Источник: Правкнига
Вы здесь: Главная / Литература / Мнение / Традиции / Пространственная и временная организация сюжета с пунктуационными особенностями его построения в рассказе Юрия Казакова «Во сне ты горько плакал»
Пространственная и временная организация сюжета с пунктуационными особенностями его построения в рассказе Юрия Казакова «Во сне ты горько плакал»
18.05.2022
/
Рассказ «Во сне ты горько плакал» под авторством Юрия Казакова стал последним для писателя опубликованным произведением. Можно предположить, что такая излишняя рефлексия по поводу рождения и смерти в тексте является автобиографичной и именно в своем последнем рассказе Юрий Казаков решил через художественную призму решить для себя важнейшие вопросы, касаемо горести смерти и ее свойством связывать поколения единым началом и финалом.
Отметим, что в названии рассказа сразу же задается мотив того, что повествования будет построено на воспоминаниях, а значит с максимально разомкнутым временным пространством. Теперь ненадолго обратимся к лексическому уровню произведения. Подавляющее большинство глаголов в рассказе стоят в прошедшем времени и только наращивают свое количество с каждым новым абзацем: «прохаживался», «обнимал», «испытывал». Глаголы прошедшего времени становятся только яснее, только разрастаются в своем эмоциональном окрасе и своим смысловым действием все больше отдаляются от счастливых мгновений прогулки с сыном и приносят рассказчику боль.
В истоках рассказа нет предельной ясности зачем писатель предлагает читателю рассмотреть разрозненные образы смерти друга и образ малыша с собакой Чифом на прогулке. Но рассказчик зашифровал послание собственному сыну, которое позже раскроется в размышлениях в этом эссе, через одну фразу в первых абзацах произведения:
«А ты, конечно же, не вспомнишь его, как не вспомнишь и многого другого…»
Далее рассказчик делает временное пространство разомкнутым и заполненным косвенной речью самоубиенного:
«Ведь говорил же он мне не раз, какие приступы тоски испытывает он ранней весной или поздней осенью, когда живет на даче один, и как ему тогда хочется разом все кончить, застрелиться».
Для дальнейшего повествования это станет отправной словесной точкой, обладающей к тому же границей времен года:
«Он застрелился поздней осенью, когда выпал первый снег».
Эта временная граница представляет собой образ перехода мертвого в другой мир, где его ожидает что — то долгожданное и новое, словно первый снег после поздней осени.
Потом автор рассказа выстраивает контраст между реальностью с ее меланхолией от потери друга с помощью постоянного повтора троеточия: «Ведь первый снег так умиротворяющ, так меланхоличен, так повергает нас в тягучие мирные думы…» и теми яркими воспоминаниями о жизни ныне мертвого друга в прошлом, где радость передается через повторы восклицательных знаков: «Я сейчас!», «Да что ты распускаешься»! Подобная оригинальная связь временных промежутков в существовании рассказчика стала возможной только при помощи пунктуационных знаков с противоположными значениями эмоциональной окраски. Именно они определяют переменчивый «внутренний мир» содержания рассказа.
Становится заметно, что рефлексия главного героя заходит все дальше и напряжение повествования становится только сильнее, когда в воспоминаниях выражений мертвого друга географическое пространство сужается до одного населенного пункта — Абрамцево, где и сам проживает рассказчик. Его охватывает страх от того, что единое пространство проживания, которое не меняется на протяжении всей жизни человека, может довести человека до самоубийства. Однако следующим cюжетным ходом в рассказе стало введение параллельного географического пространства — Гагры, где рассказчик по телефону услышал о смерти друга. Таким образом, писатель как бы оберегает главного героя от пагубного влияния его друга и отводит рассказчика в сторону, чтобы он попробовал воспринять неизбежность смерти по — другому. И теперь писатель наполняет содержание страхом перед одной географической точкой, в котором рассказчику теперь нужно уберечь сына: «Знаешь, я боюсь Абрамцева! Боюсь, боюсь…».
Затем автор рассказа применяет метод слияния пространства и времени в одном здании — дача мертвого друга, которая переносит мысли рассказчика из воспоминаний прогулки в то самое «мертвое» прошлое: «Вот я подхожу к его дому, отворяю калитку, поднимаюсь по ступеням веранды и вижу… «Слушай, – спросил он как-то меня, – а дробовой заряд – это сильный заряд?» Стоит также отметить, что в рассказе проявляется важное предназначение и вопросительных знаков, роль которых в том, чтобы относить мысли рассказчика в визуальные представления о последних минутах жизни друга и увеличивать чувство собственной вины: «И когда, в какую минуту вошла в него эта страшная, как жало, неотступная мысль? А давно, наверное…»
В определенный момент протекания действия фокус внимания рассказчика был переключен на природные красоты и собственного сына. Природа в этой ситуации играет сразу несколько ролей: с одной стороны она заполняет пространство действия рассказа множеством фауны, во взаимодействии с которыми в полной мере и раскрывается чистота сына в воспоминаниях рассказчика, с другой стороны показывается крепкая связь малыша с природой, так как он еще не вошел в социальный мир и пока очень близок с природой. Писатель также отделил с помощью гиперболизации времен года детство от взрослого возраста: смерть друга — зима, прогулка с сыном — цветущее лето.
Далее сын рассказчика становится тем объектом слияния времени и пространства. В нем рассказчик видит отражение своего детства и мест его проведения. Подобное единство отца и сына показывают схожие ласковые детские напевы:
– Але-ши-ны но-жки…– нараспев, машинально сказал я.
– Бегут по до-ожке…– тотчас послушно откликнулся ты.
Также рассказчик делает упоминание военного времени своих младенческих лет: «Я увидел большое поле где-то под Москвой…А перед шеренгой расхаживали люди в гимнастерках». В условной второй части текста отношение к воспоминаниям полностью переворачиваются и теперь уже далекие картины собственного детства он воспринимает как горесть по утрате отца на войне: «И вдруг увидел, что лицо его стало несчастным, и чем ближе я к нему подбегал, тем беспокойней становилось в шеренге, где стоял отец…». Троеточие теперь выступает в роли несчастного далекого прошлого. Событие же детства уже своего сына автор выделяет восклицанием: «Наш Чиф что-то нашел и зовет нас!»
Автор выстроил одну сюжетную линию, где на одном пространственном и временном полотне воспоминаний находиться контрастный оттенок в словах рассказчика. Например, село Абрамцево в первой части выступало как мрачное место его лучшего друга, а во второй — счастливым местом рождения его сына. Теми же полярными воспоминаниями навеяно место прогулки отца и сына по лесу, где природа трепетала, но после этого писатель делает вставку, говорящую о будущем этих земель, и наполняет одно пространство различными событиями:
«Не рвались бомбы, не горели города и деревни, трупные мухи не вились над валяющимися на дорогах детьми…».
Это явное указание на историческое время еще раз подтверждает автобиографичность текста, потому что Юрий Казаков провел свое раннее детство в Смоленской губернии в полыхающее время Великой Отечественной войны.{2} В завершающей части рассказа выражена вся боль рассказчика отца о будущем взрослении своего сына. Делает он это в эпистолярной форме и таким образом одновременно повышает откровенность повествования и размыкает время действия текста, заглядывая в возможное будущее.
Главный герой уже отказывается описывать личные душевные терзания, ища повод обсудить их то в контексте смерти друга, то в осколках своих воспоминаний. Теперь он остался наедине с собой, понимающий, что младенчество уже его собственного сына закончилось и теперь он локомотивом движется к неизбежной смерти, как и любой человек. Еще больший страх рассказчику придает загадочное поведение сына, который, казалось, во сне уже наперед видит смерть, которая рано или поздно придет за ним: «Или у нас уже в младенчестве скорбит душа, страшась предстоящих страданий?». В этот же момент идет заполнение пространство комнаты чистотой младенца, которые сопротивляется мрачным видениям смерти: «Комната озарилась светом».
Главный герой уже отказывается описывать личные душевные терзания, ища повод обсудить их то в контексте смерти друга, то в осколках своих воспоминаний. Теперь он остался наедине с собой, понимающий, что младенчество уже его собственного сына закончилось и теперь он локомотивом движется к неизбежной смерти, как и любой человек. Еще больший страх рассказчику придает загадочное поведение сына, который, казалось, во сне уже наперед видит смерть, которая рано или поздно придет за ним: «Или у нас уже в младенчестве скорбит душа, страшась предстоящих страданий?». В этот же момент идет заполнение пространство комнаты чистотой младенца, которые сопротивляется мрачным видениям смерти: «Комната озарилась светом».Как отмечают обозреватели портала «Arzamas»: «Рассказчик чувствует необъяснимый трагизм существования»{3}. Герой кажется окончательно утопает в самокопании и размыкает время размышлений о смертности бытия. Несмотря на это ему хочется, чтобы эта жизненная горестная череда временных потерь (смерть друга, взросление сына) когда-нибудь смогла разомкнуться в виде собственной смерти и тогда уже он снова сможет всегда видеться с самыми близкими людьми. Эту гипотезу подтверждает мнение Л.П. Кременцовой: «Тем не менее автор, превозмогая эту трагическую замкнутость в пространстве собственной жизни и своего времени, всё-таки заканчивает рассказ «Во сне ты горько плакал» на утверждающей ноте: «…звучала во мне и надежда, что души наши когда-нибудь опять сольются, чтобы уже никогда не разлучаться»{4}.
Заметим, что четко — очерченное хронологическое время в рассказе проявляется в последнем предложении, где рассказчик говорит, что его сыну в ту летнюю прогулку было полтора года, хотя в начале было сказано, что сыну на прогулке с его тогда еще живым другом Митей было пять лет. Значит, чем больше времени проходит от начала рождения, тем больше страха у рассказчика вызывало будущее взросление ребенка, которое в его пятилетнем возрасте уже было подкреплено смертью друга.
Таким образом Юрий Казаков построил весь сюжет своего рассказа как сумбурный временной цикл, будто бы сон, в котором все началось со смерти, продолжилось счастливым и беззаботным рождением, а закончилось — выходом из младенчества и дебютным осознанием сначала скорого взросления, затем — неизбежной смерти. Писатель филигранно выстроил на одной текстовой линии множество типов восприятия различных этапов человеческой жизни, в первую очередь раннего детства.
Похожее видение предлагает издание «Полка»: «Трагический текст о расставании с тайной детства»{5}. В конце концов воспоминания о лесе, по которому рассказчик бродил вместе со своим сыном, стали метафорой всего людского существования, которое наслаждается нахождением в природе, иногда заходит в дом как метафора социальных отношений), но в итоге остается во временных рамках (годы жизни) и пространственных (мир как вся планета). Единственным спасением в такой ситуации станет следование постоянной и самой простой цикличности людских событий: от начала к жизни бесстрашно двигаться к смерти.
Даниил Даниленко
На фото к статье: Юрий Павлович Казаков — прозаик, русский писатель, драматург, сценарист. Является представителем советской малой повествовательной прозы.
Фото с сайта Biographe.ru
Содержание:
- 1 Читательский дневник по рассказу «Во сне ты горько плакал» Казакова
- 1.1 Сюжет
- 1.2 Отзыв
- 2 Анализ рассказа «Во сне ты горько плакал»
У рассказчика-писателя был друг Митя, тоже писатель. Деятельный, бодрый, любивший Абрамцево, древнюю русскую радонежскую землю, где жил на даче. Один. Последний раз они виделись осенью. Тогда Митя заплакал. Сказал, что небо для него больше не синее, как в детстве. Попросил патронов: кто-то ходит вокруг дома. А это «лезла смерть…» Митя застрелился. «Почему?» Нет ответа. Чужая душа – потемки. Не с рождения ли он был отмечен печатью смерти? Дал бы он себя спасти?
Рассказчик вспоминает летний день. Прогулка с полуторагодовалым сынишкой Алешей. «Мир благоухал». Отец с нежностью наблюдает за ребенком. Тот светло улыбается чему-то своему, что-то думает. И взрослый не знает, чему, не знает, о чем. И вспоминает себя в том же возрасте. Как бежит «во тьме времен» к отцу. А того увозят в ссылку. Счастье, что больше нет голода, войны, горя для детей.
«Царствие Божие принадлежит» детям. После прогулки маленький счастливый мальчик спит и горько плачет во сне. «Скорбит душа, страшась предстоящих страданий». Отец будит его. И с болью видит в недетском взгляде какую-то свою, отдельную, жизнь и печаль. Душой отец и сын больше не вместе. Сын «пошел своей дорогой». Теперь разве что в вечности снова вместе. Отцу хочется плакать. Все одиноки в этом мире, и у каждого свой путь.
Читательский дневник по рассказу «Во сне ты горько плакал» Казакова
Сюжет
Рассказчик-писатель вспоминает Абрамцево, и застрелившегося друга-писателя Митю. Не может понять причину. Помнит его слезы. Может, уже в детстве было видно, что он убьет себя. Он вспоминает сына Алешу, когда тому было полтора года. После летней прогулки на природе мальчик вдруг расплакался во сне. И опять причина неизвестна. Но с того дня маленький человек и его отец душой не одно целое, каждый идет в этой жизни своим путем. И отец едва не плачет от этого грустного открытия.
Отзыв
Рассказ о том, что у каждого человека свой, таинственный путь в жизни. И выбор, каким быть, что любить или нет, он делает еще в раннем детстве. Рассказ учит размышлять над жизнью, останавливаться среди суеты, быть чутким, внимательным, сострадательным, думать не только о себе, но и о других, искать свой путь в жизни, искать взаимопонимания, беречь любовь, дружбу, семью, уметь видеть красоту момента, природы, родного края, души человека.
Анализ рассказа «Во сне ты горько плакал»
Обращение героя к сыну, когда он вырастет, размышления о человеке, его месте в этом мире, жизни и смерти, одиночестве, любви, дружбе, семье, призвании, природе, родине, прошлом и будущем. Для взрослых дети несмышленыши. А они уже люди. В раннем детстве видна судьба. Герою больно за сына: как бы ни жил, будет и страдать.
Нельзя в других вложить свой опыт, взгляд на мир. Надо уметь отпускать, но быть рядом. С возрастом не приобретаешь, а теряешь: доброту, радость, чистоту, мудрость. Детство – символ «царства Божьего». Тема слез в рассказе: плачет Митя, мальчик, и почти плачет рассказчик в конце. Тема природы, единства и разобщенности с ней.
Тема отца, репрессий, войны, детской смерти. Лепет Алеши подчеркивают беззащитность детства. Много красивых эпитетов, метафор, восклицаний, вопросов, обращений, монологи героя. Заканчивается рассказ надеждой, что в вечности все встретятся, все поймут, будут едины.