На поле куликовом читать рассказ

        1.
Река раскинулась. Течет, грустит лениво[2]
        
И моет берега.
 
Над скудной глиной желтого обрыва
        
В степи грустят стога.[3]

О, Русь моя! Жена моя! До боли[4]
       
Нам ясен долгий путь!
 
Наш путь – стрелой татарской древней воли
        
Пронзил нам грудь.[5]

Наш путь – степной, наш путь – в тоске безбрежной –[6]
        
В твоей тоске, о, Русь!
 
И даже мглы – ночной и зарубежной –[7]
        
Я не боюсь.

Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами
        
Степную даль.
 
В степном дыму блеснет святое знамя[8]
        
И ханской сабли сталь…

И вечный бой! Покой нам только снится[9]
        
Сквозь кровь и пыль…
 
Летит, летит степная кобылица[10]
        
И мнет ковыль…[11]

И нет конца! Мелькают версты, кручи…
        
Останови![12]
 
Идут, идут испуганные тучи,
        
Закат в крови![13]

Закат в крови! Из сердца кровь струится!
        
Плачь, сердце, плачь…
 
Покоя нет! Степная кобылица[14]
        
Несется вскачь!
7 июня 1908

   
2
Мы, сам-друг, над степью в полночь стали:[15]
Не вернуться, не взглянуть назад.[16]
За Непрядвой лебеди кричали,[17]
И опять, опять они кричат…

На пути – горючий белый камень.[18]
За рекой – поганая орда.[19]
Светлый стяг над нашими полками
Не взыграет больше никогда.[20]

И, к земле склонившись головою,
Говорит мне друг: «Остри свой меч,[21]
Чтоб недаром биться с татарвою,
За святое дело мертвым лечь!»[22]

Я – не первый воин, не последний,[23]
Долго будет родина больна.[24]
Помяни ж за раннею обедней
Мила друга, светлая жена![25]
8 июня 1908

   
3
В ночь, когда Мамай залег с ордою[26]
           
Степи и мосты,
В темном поле были мы с Тобою, –
            
Разве знала Ты?[27]

Перед Доном темным и зловещим,[28]
            
Средь ночных полей,
Слышал я Твой голос сердцем вещим
            
В криках лебедей.

С полуно’чи тучей возносилась
           
Княжеская рать,[29]
И вдали, вдали о стремя билась,
           
Голосила мать.[30]

И, чертя круги, ночные птицы
           
Реяли вдали.[31]
А над Русью тихие зарницы
           
Князя стерегли.[32]

Орлий клёкот над татарским станом
           
Угрожал бедой,[33]
А Непрядва убралась туманом,
           
Что княжна фатой.[34]

И с туманом над Непрядвой спящей,[35]
          
Прямо на меня
Ты сошла, в одежде свет струящей,[36]
          
Не спугнув коня.

Серебром волны блеснула другу
          
На стальном мече,[37]
Освежила пыльную кольчугу
          
На моем плече.

И когда, наутро, тучей черной
         
Двинулась орда,
Был в щите Твой лик нерукотворный
         
Светел навсегда.[38]
14 июня 1908

   
4
Опять с вековою тоскою[39]
Пригнулись к земле ковыли.[40]
Опять за туманной рекою
Ты кличешь меня издали’…

Умчались, пропали без вести
Степных кобылиц табуны,[41]
Развязаны дикие страсти
Под игом ущербной луны.[42]

И я с вековою тоскою,
Как волк под ущербной луной,[43]
Не знаю, что делать с собою,[44]
Куда мне лететь за тобой!

Я слушаю рокоты сечи[45]
И трубные крики татар,
Я вижу над Русью далече
Широкий и тихий пожар.[46]

Объятый тоскою могучей,
Я рыщу на белом коне…
Встречаются вольные тучи
Во мглистой ночной вышине.[47]

Вздымаются светлые мысли
В растерзанном сердце моем,
И падают светлые мысли,[48]
Сожженные темным огнем…

«Явись, мое дивное диво!
Быть светлым меня научи!»
Вздымается конская грива…
За ветром взывают мечи…
31 июля 1908

   
5[49]
              
 И мглою бед неотразимых
                
Грядущий день заволокло.
                                       Вл. Соловьев
Опять над полем Куликовым
Взошла и расточилась мгла,[50]
И, словно облаком суровым,[51]
Грядущий день заволокла.

За тишиною непробудной,
За разливающейся мглой
Не слышно грома битвы чудной,
Не видно молньи боевой.

Но узнаю тебя, начало
Высоких и мятежных дней!
Над вражьим станом, как бывало,
И плеск и трубы лебедей.[52]

Не может сердце жить покоем,
Недаром тучи собрались.
Доспех тяжел, как перед боем.[53]
Теперь твой час настал. – Молись![54]
23 декабря 1908

Источник: А. А. Блок. Полное собрание сочинений и писем в 20 томах. – М.: Наука, 1997. – Т. 3. Стихотворения. Книга третья (1907–1916). — С. 170—173.

1. На поле Куликовом – впервые: «Шиповник» 10. С. 273-278, под загл. «На Куликовом поле (стихи)».

В первой публикации и во всех последующих авторских сборниках (а также в макете Изборника: Книга избранных стихотворений A.A. Блока (1880–1921) составлена и подготовлена
самим поэтом для издательства М. и С. Сабашниковых, но в свет не вышла; макет хранится в архиве Российской государственной библиотеки) цикл воспроизводится в
неизменном составе и последовательности входящих в него стихотворений. В НР НЧ – помета Блока: «(все 5 стих(отворений) печатать подряд)».
Историческая основа цикла – битва на Куликовом поле 8 сентября 1380 г., в районе рек Дона и Непрядвы, между золотоордынским войском, предводительствуемым Мамаем,
и ратью великого князя московского и владимирского Дмитрия Ивановича (Донского), закончившаяся победой русских и сыгравшая решающую роль в освобождении Руси
от монгольского ига.
В Книге 3 цикл сопровождается авторским примечанием: «Куликовская битва принадлежит, по убеждению автора, к символическим событиям русской истории. Таким
событиям суждено возвращение. Разгадка их еще впереди».
Убежденность Блока в возвращении, повторяемости исторических событий проецируется на идею о «вечном
возвращении» Ф. Ницше, обоснованную в философской поэме «Так говорил Заратустра» (1885), и подчиняет себе всю художественную структуру цикла: исторические
и современные темы и мотивы перекликаются друг с другом и в конечном счете
сливаются в нерасторжимое целое под знаком вечности, художественное время циклично, начала и концы явлений не прояснены. Идея «вечного возвращения» реализуется
в цикле и на лексико-синтаксическом уровне: постоянные подчеркивания возобновляемости и незавершенности событий («И нет конца»; «И опять, опять они
кричат»; «Опять с вековою тоскою»; «Опять над полем Куликовым»; «Над вражьим станом, как бывало»), повторения лексем («Летит, летит степная кобылица»,
«Плачь, сердце, плачь»), цепевидные синтаксические конструкции (» … долгий путь! //
Наш путь – стрелой татарской древней воли ( … ) Наш путь – степной, наш путь – в тоске безбрежной, // В твоей тоске, о Русь!») и т.п. (См.: Йованович М. Миф о
«вечном возвращении» в разделе «Родина» Александра Блока // Cahiers du Monde russe et sovietique, 1984. Vol. XXV (1). Р. 61-88).
Тем самым историческая коллизия становится символическим прообразом противоборства двух метафизических начал – «русского»
и «татарского»; эти начала Блок провидит в народной душе, в национальной психологии, в явлениях общественной жизни. Цикл «На поле Куликовом» дает наиболее
отчетливое представление о специфике исторического мышления Блока, для которого характерны убежденность в обратимости разворачивающихся во времени
событий, переживание истории в эсхатологическом плане – как преодоление времени и ожидание конца истории (см.: Паперный В. К вопросу о поэтическом механизме
исторического мышления Блока (Цикл «На поле Куликовом») // Сб. тр. СНО филологического факультета. Русская филология. V. Тарту, 1977. С. 67-69). (вернуться)

2. «Река раскинулась. Течет, грустит лениво…» – впервые: «Шиповник» 10. С. 275.
Блок выслал беловой автограф стихотворения с письмом к Л.Д. Блок от 9 июня 1908 г. (ЛН. Т. 89. С. 232-234).
С чтением стихотворения Блок выступал 25 января 1915 г. в зале петроградской Городской думы (см.: Воспоминания, 2. С. 101).
В 1920 г. Блок выбрал его в числе других шести для записи в авторском чтении на граммофонный валик, осуществленной С.И. Бернштейном (см.: Павлович Н.А.
Воспоминания об Александре Блоке// БС-1. С. 452).
Ю.А. Никольский в статье «Александр Блок о России», выделив стихотворение в цикле как «бесспорно чудесное, по прозрению» («будто предугадано наше время»),
предпринял анализ его лексики, ритмической и эвфонической структуры: «Даже при беглом рассмотрении можно увидеть постепенное укорачивание строчек, — оно вполне
оправдано внутренне. Первая строфа характеризует застылость и грусть. Хорошо передается такая картина звуковым сочетанием «ст», как бы восходящим к
праарийскому «sta»: «река … грустит», «в степи грустят стога». Резкое восклицание нарушает печальную идиллию: «0, Русь моя! Жена моя!» Ведь все это «мое»,
«наше», и оттого боль стрелой пронзает сердце: «до боли нам ясен долгий путь» … Здесь начинается тот бешеный ритм с укорачиваньем стоп, который один достаточно
передает бешеную скачку степной кобылицы. Наездник как бы захлебывается в своем неудержимом лёте, и это отражается на стиле «лестницей»: одна строка кончается
«долгий путь», другая начинается: «наш путь …» и т.д. В следующей строфе снова повторение ( … )». «В строфе, которую следует признать кульминационной
по движению, — продолжает критик, – уже не только человеческий бунт, но и бунт неба:
Идут, идут испуганные тучи,
Закат в крови.
Вообще движение и смятенность находятся в согласии с фонетической структурой. Основная мелодия — чередование гласных «и» и «у», проходящая через все
стихотворение, повторяется здесь четырежды в одной строчке. Поэт хотел разбудить родную Россию — вместо этого всюду кровь. Последняя
строфа замедленнее предыдущей. С горечью произносится: «покоя нет». Ударенные «а» («плачь», «вскачь») дают печальное разрешение( … )» (РМ. 1915. N2 11. 3-я паг.
С. 16-17).
Метрическая организация стихотворения – чередование пятистопных и двух- или трехстопных ямбов – сближает его со стихотворением А.А. Фета «0, не зови!
Страстей твоих так звонок … » (1847), все четверостишия которого представляют собой сочетание строк пятистопного и двухстопного ямба; это стихотворение Фета было
хорошо известно Блоку (Н.А. Нолле-Коган в «Воспоминаниях об Александре Блоке» свидетельствует, что он читал его наизусть; см.: Л Н. Т. 92. Кн. 2. С. 363) и, видимо,
отразилось в «Река раскинулась … » не только размером, но и отдельными образами и мотивами; ср.: «… дай волю сердцу биться» – «Из сердца кровь струится!»;
«… все, что может сниться» — «Покой нам только снится»; » … плакать, как ребенок» – «Плачь, сердце, плачь»; » … возница //Лежит в пыли» – «Сквозь кровь
и пыль»; мотив движения: «Рухнула с разбега колесница, // Хоть цель вдали» — «Домчимся», » … летит степная
кобылица», «Останови!». Семантический ореол этого размера был связан для Блока также со стихами Жуковского, А.К. Толстого и Вл. Соловьева (см.: Левинтон Г. Две
заметки о Блоке. 1. К семантике одного размера у Блока // Тез. 1 Всесоюзной (III) конференции «Творчество А.А. Блока и русская культура ХХ века». Тарту, 1975.
9/7 С. 69-72).
Ср. написанное этим же размером стих. Блока «Я стар душой. Какой-то жребий черный …» (1898), включающее сходные образы и мотивы (т. 1 наст. изд.):
… Какой-то жребий черный –
Мой долгий путь. ( … )
Мне друг один – в сыром ночном тумане
Дорога вдаль.
Там нет жилья – как в темном океане —
Одна печаль.
См.: Дербенев Г.И. Антиномия борьбы и покоя в поэзии А. Блока// Поэзия А. Блока и фольклорно-литературные традиции. Омск, 1984. С. 81-82.
(вернуться)

3. Река раскинулась … В степи грустят стога. – в пейзаже первой строфы
отмечены специфически среднерусские черты, как указывал Г.П. Федотов: » … степь, где «грустят стога», совсем не та степь, где растет ковыль. В первом случае степь
взята вместо лугов, но взята умышленно, предваряя основную тему: тоска-печаль северного поля вливается в тоску-страсть южных степей» (Богданов Е. [Федотов Г.П.]
На поле Куликовом. С. 419-420; Федотов Г.П. Судьбы и грехи России. Т. 1. С. 104).
Мотив грусти и образы стогов, вероятно, восходят к тексту «Задонщины»: » … лежат трупи крестьяньские акы сонныи стоги у Дона великого на брозе, а Дон река три дни
кровию текла» (Сказания и повести о Куликовской битве. Л., 1982. С. 13).
Анализ семантического поля реки в стихотворении см.: Левинтон Г.А., Смирнов И.П. «На поле Куликовом» Блока и памятники Куликовского цикла. С. 74-75.
(вернуться)

4. О, Русь моя! Жена моя! До боли … – обращение «0, Русь» соотносится с аналогичными
формулами в «Слове о полку Игореве» («0 Русьская земле!»), в «Евгении Онегине» Пушкина (эпиграф к главе второй: «О Русь!»), в стихотворениях
Вл. Соловьева «Ех oriente 1ux» (1890) и «Панмонголизм» (1894): «О Русь!».
Наиболее широко распространено представление о том, что в этой строке Блок уподобляет Русь жене-возлюбленной: «И не как мать любит он Россию, а как жену, которую
находят, когда настанет пора» (Гумилев Н. Соч.: В 3 т. Т. 3. С. 92).
Вместе с тем не исключено, что слово «жена» здесь заключает в себе значение, характерное для традиционно-поэтической и приподнятой речи в высоком стиле,
— женщина вообще (см.: Харчевников В.И. Образ Руси в цикле А. Блока «На поле Куликовом» // Нравственно-эстетические проблемы художественной литературы.
Элиста, 1983. С. 109-11 3); видимо, именно так воспринимал этот образ Н.А. Клюев, откликаясь на него в стихотворениях, одно из которых посвящено Блоку:
«0, кто Ты? Женщина? Россия?», «0, кто ты, родина? Старуха?// Иль властноокая жена?» (Клюев Н. Сосен перезвон. М., 1912. С. 36, 39-40).
Возможно, образ Руси-жены связан у Блока с древнерусской традицией представления государства в облике женщины, в частности, в аллегории
Максима Грека («Инока Максима Грека Слово, пространне излагающе, с жалостию нестроения и безчиния царей и властей последнего жития») Василия, знаменующая
власть, владычество, господство, называется «женой» (в значении «женщина»): «Мир тебе, о жено» и др., – при этом в тексте Максима Грека слово «жена» в нескольких
употреблениях соседствует со словом «путь». См.: Евреинова Н.Н. Цикл стихов А. Блока «На поле Куликовом» и его источники в древнерусской литературе // Русская
советская поэзия и стиховедение. М., 1969. С. 157; Левинтон Г.А., Смирнов И.П. Указ. соч. С. 78-79.
Возможно, обращение «0, Русь моя! Жена моя!» включает на лексико-синтаксическом уровне реминисценцию слов Пера Гюнта, обращенных к Сольвейг, в
финальной сцене драматической поэмы Г. Ибсена «Пер Гюнт» (1866): «0, мать моя! Жена моя!» (Ибсен Г. Полн. собр. соч. Пер. А. и П. Ганзен. М., 1905. Т. 4. С. 242;
отмечено Д.М. Магомедовой).
Образ Руси-жены у Блока вызвал отрицательную реакцию М. Горького, писавшего Д.Н. Семеновскому (31 января 1915 г.): «Иногда
Блок говорит смешные вещи, напр.: «0, Родина! Жена моя!» Это вызывает у меня комическое впечатление» (приводится в кн.: Тимофеев Л. И. Творчество Александра
Блока. М., 1963. С. 79); ер. аналогичный отзыв Горького о той же строке в письме к С.Я. Елпатьевскому (август 1909 г.) (Горький М. Собр. соч.: В 30 т. М., 1955. Т. 29.
с. 93). (вернуться)

5. Наш путь – стрелой татарской древней воли // Пронзил нам грудь. – ср.
использование тех же образов в письме Блока к К. С. Станиславскому от 9 декабря
1908 г.: «… путь мой в основном своем устремлении – как стрела, прямой, как стрела действенный. Может быть, только не отточена моя стрела». Соединение воли
(татарское начало) с болью, подчеркнутое рифмовкой (до боли: воли), восходит к
стих. «По улицам метель метет … » (1907) из цикла «Заклятие огнем и мраком» (т. 2 наст. изд.):
Там воля всех вольнее воль
Не приневолит вольного,
И болей всех больнее боль
Вернет с пути окольного! (вернуться)

6. Наш путь – степной, наш путь – в тоске безбрежной… – ср. стих. И. Коневского
«В роды и роды» (1898): «Хоть не было конца пути степному( … ) И стлалась ширь, и к мареву цветному // Блеклась мечта» (Коневской И. Стихи и проза. Посмертное
собрание сочинений. М., 1904. С. 37); строка Коневского соотносится и со следующим ниже стихом: «И нет конца!». «В роды и роды» имеет еще ряд соответствий со стих.
Блока: рифмовка даль: сталь, мотив «зова на бой», идея неодолимого движения (см.: Мордерер В.Я. Блок и Иван Коневской // ЛН. Т. 92. Кн. 4. С. 170-171).
Возможна также реминисценция первых строк стих. А.А. Григорьева «Героям нашего времени» (1845):
«Нет, нет – наш путь иной … И дик, и страшен вам( … ) Подъятый факел Немезиды» (Стихотворения Аполлона Григорьева. СПб., 1846. С. 56). (вернуться)

7. И даже мглы – ночной и зарубежной … – слово зарубежной восходит, по всей
вероятности, к духовному стиху о Дмитрии Салунском – великомученике и воине, патроне Дмитрия Донского, – побеждающем войско Мамая; страна Мамая при этом
неоднократно называется порубежной: «Отогнал он неверного царя Мамая // Во его страну в порубежную» (Бессонов П. Калики перехожие. М., 1861. Вып. 3. С. 590). См.:
Левинтон Г.А., Смирнов И.П. Указ. соч. С. 75. (вернуться)

8. В степном дыму блеснет святое знамя… – ср. в «Сказании о Мамаевом
побоище»: «Князь же великий Дмитрей Иванович( … ) и все князи и воеводы, выехаша на место высоко и видеша образ святый, иже бе суть воображен во християмских
знаменех, и акы неки светильници светящеся» (Сказания и повести о Куликовской битве. С. 94). (вернуться)

9. И вечный бой! По кой нам только снится… – мифологема «вечного боя»,
возможно, связана с понятием «вечной войны» у Ф. Ницше («Веселая наука», 1883), предполагающим и борьбу с самим собой, с определенными качествами в себе, что в
концепции цикла соотносИJЦ)СЬ с идеей борьбы против «татарского» начала в русской душе. См.: Йованович М. Миф о «вечном возвращении» в разделе «Родина» Александра
Блока // Cahiers du Monde russe et sovietique. 1984. Vol. XXV (1). Р. 70-71, 83. (вернуться)

10. Летит, летит степная кобылица… – образ необузданной кобылицы – одного из
воплощений «татарского», «степного» начала в цикле – обнаруживает параллели с гоголевской тройкой в финале первого тома «Мертвых душ» (см.: Усок И.Е.
Куликовская битва в творчестве Александра Блока. С. 276-277), с образом из стихотворении Пушкина («Кобылица молодая( … ) Что ты мчишься, удалая?», 1828) и из сказки
П.П. Ершова «Конек-горбунок» (1834): «Кобылица молодая( … ) пустилась, как стрела.// Вьется кругом над полями, // Виснет пластью надо рвами» и т.д.
(Ершов П.П. Конек-горбунок. Стихотворения. Л., 1976. С. 58). См.: Харчевников В.И. Образ Руси в цикле
А. Блока «На поле Куликовом». С. 106.
Образ соотносится и со стих. А.К. Толстого «Колокольчики мои …», также затрагивающем тему противоборства с «востоком» («злой киргиз-кайсак»):
Конь несет меня стрелой
На поле открытом ( … )
Есть нам, конь, с тобой простор!
Мир забывши тесный,
Мы летим во весь опор
К цели неизвестной.
Чем окончится наш бег?
и т.д.
(Толстой А.К. Собр. соч.: В 4 т. М., 1963. Т. 1. С. 58-59). См.: Долгополов Л.К. Александр Блок. Личность и творчество. 2-е изд. Л., 1980. С. 104.
Возможна также реминисценция из стихотворения Вяч. Иванова «Время» (написанного также сочетанием пяти- и двухстопного ямба): «Как мертвый вихрь, несут нас
глухо кони – // Нас Время мчит» (Иванов Вяч. Кормчие звезды. Книга лирики. СПб., 1903. С. 352). См.:
Левинтон Г.А., Смирнов И.П. Указ. соч. С. 81 . (вернуться)

11. … И мнет ковыль… – образ восходит к «Слову о полку Игореве» («Чему,
господине, мое веселiе по ковылiю разъвея?») и «Задонщине» (» … на зелене ковыле траве»­ Сказания и повести о Куликовской битве. С. 11); см.
также стихотворение И.А. Бунина «Ковыль» (1894) (Бунин И.А. Собр. соч.: В 9 т. М., 1965. Т. 1. С. 90-91).
Возможна также реминисценция из статьи Андрея Белого «Луг зеленый»: «Искони был вольный простор. Серебрилась ковыль. Одинокий казак заливался песнью, несясь вдоль
пространств ( … )» (Весы. 1905. N2 8. С. 14). (вернуться)

12. И нет конца! Мелькают версты, кручи … // Останови! – в «Воспоминаниях об
Александре Блоке» В.П. Веригина приводит признание А.А. Кублицкой-Пиоттух в связи с этими строками: «Саша описал мой сон. Я постоянно вижу во сне, что мчусь
куда-то и не могу остановиться … Мимо меня все мелькает, ветер дует в лицо, а я лечу
с мучительным чувством, знаю, что не будет покоя» (Воспоминания, 1. С. 417).
В подтексте, возможно, – антитеза строкам из стих. Фета «0, не зови! Страстей твоих так звонок … «: «Я это знал – с последним увлеченьем // Конец всему».
Образ мелькающих верст заключает в себе, вероятно, реминисценцию из финала 1 тома «Мертвых душ»: «… и сам летишь, и все летит: летят версты ( … )
и что-то страшное заключено в сем быстром мельканьи ( … )» (Гоголь Н.В. Полн. собр. соч. [Л.],. 1951. Т. б. С. 246). Ср.: Минц З.Г. Блок и Гоголь// БС-2.
С. 183-184.
Возможен также отголосок из «Евгения Онегина» А.С. Пушкина (гл. 7, строфа XXXV). «И версты, теша праздный взор,// В глазах мелькают, как забор». (вернуться)

13. Закат в крови! – cр. в «Слове о полку Игореве»: «Другаго дни вельми рано
кръвавыя зори светъ поведають». См.: Усок И.Е. Указ. соч. С. 270. (вернуться)

14. Покоя нет! Степная кобылица… – cр. стих. Андрея Белого «Кольцо» (1907),
впервые опубликованное в альманахе «Корона» (Сб. 1. М., 1908. С. 37): «Покоя ищешь ты. Покоя не ищи. // Покоя нет» (Белый Андрей. Урна. Стихотворения. М.;
1909. С. 96).
Формулировка «Покоя нет», возможно, полемична по отношению к пушкинскому: «На свете счастья нет, но есть покой и воля» («Пора, мой друг, пора! покоя сердце
просит …», 1834). См.: Левинтон Г.А., Смирнов И.П. Указ. соч. С. 81. (вернуться)

15. 2. «Мы, сам-друг, над степью в полночь стали…» – впервые: «Шиповник» 10. С. 276.
Мы, сам-друг, над степью в полночь стали … – сам-друг (устар., просторечн.) – вдвоем.
Строка связана с описанием в «Сказании о Мамаевом побоище» выхода в поле Дмитрия Волынца (Боброка) с Дмитрием Донским в ночь перед Куликовской битвой.
Вместе с тем формула мы, сам-друг содержит намек на Пересвета и Ослябю (см. ниже). (вернуться)

16. … Не вернуться, не взглянуть назад. – намек на переправу русского войска через
Дон; эта тема окрашивается мифологическим мотивом запрета оглядки.
Строка связана с текстом «Сказания о Мамаевом побоище»: «Князь же великий нача думати ( … ) «Зде ли пакы пребудем или Донъ перевеземся?» Рекоша же ему
Олгордовичи: «Аще хочеши кропкаго въйска, то повели за Донъ возитися, да не будеть ни единому же помышлениа въспять» (Сказания и повести о Куликовской битве.
С. 37-38). См.: Евреинова Н.Н. Указ. соч. С. 158-159. (вернуться)

17. За Непрядвой лебеди кричали … – ср. в статье «Народ и интеллигенция»: «Скрипят
бесчисленные телеги за Непрядвой, стоит людской вопль, а на туманной реке тревожно плещутся и кричат гуси и лебеди» (СС-8. С. 323); в стих. «Если только она
подойдет … » (1903): «Кто прикликал моих лебедей?» (т. 4 наст. изд.).
Непрядва – западный приток Дона, ограничивающий с севера Куликово поле (находится в верховьях Дона, современная Тульская область). Строка восходит к «Сказанию о
Мамаевом побоище»: » … по реце же Непрядве гуси и лебеди крьшми плещуще, необычную грозу подающе» (Сказания и повести о Куликовской битве. С. 40). См.:
Кусков В.В. Осмысление поэтических образов древнерусской литературы в цикле стихотворений А. Блока «На поле Куликовом» // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология.
980. ,Ng б. с. 13-14. (вернуться)

18. На пути горючий белый камень … – горючий белый камень – образ былинного
фольклора, символ преткновения пути в народной поэзии. См.: Евреинова Н.Н. Указ. соч. с. 160. (вернуться)

19. За рекой – поганая орда. – Блок употребляет слово поганый в древнерусском значении
– как определение народов неправославного вероисповедания (ср., например, в «Задонщине»: «поганые татаровя, бусормановя»; «У Дону стоят татаровя поганые»).
(вернуться)

20. Светлый стяг над нашими полками // Не взыграет больше никогда. – ср. фразу
из монолога Германа в пятой картине «Песни Судьбы»: «И двинулся с холма сияющий княжеский стяг». Образ неоднократно встречается в «Слове о полку Игореве»: «стоять
стязи в Путивлt.», «стязи глаголють», «понизите стязи свои»; одно из употреблений, видимо, непосредственно отразилось в блоковском тексте: » … к полуднiю падошя
стязи Игореви». (вернуться)

21. И, к земле склонившись головою, // Говорит мне друг: Остри свой меч …
– ср. фразу из монолога Германа в «Песне Судьбы»: «Князь и воевода стали под холмом и слушали землю» (СС-8. С. 149).
Подразумевается эпизод из «Сказания о Мамаевом побоище» – слушание земли Дмитрием Волынцем: «И уже заря померкла, нощи глубоце сущи, Дмитрей же Волынецъ,
поимъ с собою великого князя единаго, и выехавъ на поле Куликова ( … ) И пакы рече: «И еще ми есть примета искусити». И
сниде с коня и приниче к земли десным ухом на долгъ час. Въставъ, и пониче и въздохну от сердца»; <<И рече Волынецъ: «( … ) И рано утре вели имъ подвизатлея на
коня своа, всякому въину, и въоружатися крепко и крестом огражатися: тъй бо есть
оружие на противныа ( … )»» (Сказания и повести о Куликовской битве. С. 40).
С фразой ‘Остри свой меч» ср. в «Слове о полку Игореве»: «поостри сьрдця своего мужьствомъ».
Ср. в стих. Вл. Соловьева «Дракон» (1900): «Но перед пастию дракона //Ты понял: крест и меч – одно» (Соловьев Вл. Стихотворения и шуточные пьесы. С. 137).
Сочетание «склонившись головою» соотносится также с формулой церковных песнопений «приклони ухо твое»; эта формула включалась в службу 8 сентября — в день
Рождества Богородицы (т.е. в день Куликовской битвы). См.: Левинтон Г.А., Смирнов И.П. Указ. соч. С. 88.
Ср. также стих. И. Коневского «В роды и роды» (1898):
С коней срываясь, приникали ухом
Они к земле, дрожавшей под конем.
И внятен был им, как подземным духам,
Рок день за днем.
Им слышалось нашествие незримых
Дружин за гранью глади голубой.
Так снова в стремена! Необоримых
Зовем на бой!
(Коневской И. Стихи и проза. Посмертное собрание сочинений. М., 1904. С. 37-38) (вернуться)

22. … Чтоб не даром биться с татарвою, // За святое дело мертвым лечь! – строки
включают, вероятно, реминисценцию из «Задонщины» – разговор Пересвета и Осляби, иноков-воинов, героев Куликовской битвы: «И молвяше Ослябя чернец своему брату
Пересвету старцу: «Брате Пересвете, вижу на теле твоем раны великия, уже, брате, летети главе твоей на траву ковыль, а чаду моему Иякову лежати на зелене ковыле
траве на поле Куликове на речьке Напрядве за веру крестьянскую, и за землю за Рускую»» (Сказания и повести о Куликовской битве. С. 11).

Соотнесение с этими образами могло подкрепляться для Блока «Выбранными местами из переписки с друзьями» Гоголя, где говорится: «Друг мой! или у вас бесчувственно
сердце, или вы не знаете, что такое для русского Россия. Вспомните, что когда приходила беда ей, тогда из монастырей выходили монахи и становились в ряды с другими
спасать ее. Чернецы Ослябя и Пересвет, с благословенья самого настоятеля, взяли в руки меч, противный христианину, и легли на кровавом поле битвы ( … )»
(Гоголь Н.В. Полн. собр. соч. Т. 8. С. 301-302). Начало этой цитаты Блок приводит в статье «Народ и интеллигенция» (СС-8 . С. 326).
Отражение в подтексте образов Пересвета и Осляби могло дополнительно объясняться тем, что имена этих монахов, как следует из
«Сказания о Мамаевом побоище» (см.: Сказания и повести о Куликовской битве. С. 31), соответственно – Александр и Андрей, что у Блока могло вызвать ассоциации с
самим собой и с Андреем Белым. См.: Левинтон Г.А., Смирнов И.П. Указ. соч. с. 84-85. (вернуться)

23. Я – не первый воин, не последний //… Мила друга, светлая жена! – строфа
содержит анаграмму имен Пересвета и Осляби: «Я – не первый воин, не последний,// Долго будет родина больна, // Помяни ж за раннею обедней // Мила друга, светлая
жена!». См.: Левинтон Г.А., Смирнов И.П. Указ. соч. С. 84; Йованович М. Указ. соч. С. 82.
Понятие первого и последнего воина, возможно, связано с рассуждениями о людях первых и последних в главе «Беседа с королями» в книге Ницше «Так говорил
Заратустра» (см.: Ницше Ф. Так говорил Заратустра. Пер. Ю.М. Антоновского. 3-е изд. СПб., 1907. С. 271-272). См.: Йованович М. Указ. соч. С. 83. (вернуться)

24. …Долго будет родина больна. – тема болезни Руси отражена в Слове Максима
Грека, в «Слове о погибели Русской земли» (XIII в.) («А в ты дни болезнь крестияном( … )»), а также в главе XIX («Нужно любить Россию») «Выбранных мест из переписки с
друзьями»: «Если только возлюбит русский Россию, возлюбит и все, что ни есть в
России. ( … ) Без болезней и страданий, которые в таком множестве накопились внутри ее и которых виною мы сами, не почувствовал бы никто из нас к ней состраданья»
(Гоголь Н.В. Поли. собр. соч. Т. 8. С. 300). См.: Левинтон Г.А., Смирнов И.Л. Указ. соч. с. 79-80. (вернуться)

25. … Мила друга, светлая жена! – ср. образ Жены, облеченной в солнце,
в Апокалипсисе (Откр. XII. 1).
Образ Богородицы, нисходящей на ночное поле, имеется в духовном стихе о Дмитровской субботе (при этом видение Дмитрия Донского
совершается во время обедни): «… а видит он чисто поле Куликово. Изустлано поле мертвыми телами ( … ) По тому ль полю Куликову // Ходит сама Мать Пресвятая
Богородица ( … ) Со светлими со свещами» (Бессонов П. Калики перехожие. Вьш. 3. С. 674). См.: Левинтон Г.А., Смирнов И.П. Указ. соч. С. 93.
В. Львов-Рогачевский свидетельствует: » … в церкви Николы на Песках в Москве панихида литераторов по Блоку была начата стихами:
Помяни за раннею обедней
Мила друга, Светлая Жена.
Священник – поэт Бруни, сказав эти слова, перекрестился и, казалось, в маленькой
белой церкви зазвучал пророческий голос самого Блока». (Львов-Рогачевский В. Поэт-пророк. Памяти А.А. Блока. М., 1921. С. 35). (вернуться)

26. 3. «В ночь, когда Мамай залег с ордою…» – впервые: «Шиповник» 10. С. 276-277
(с опечатками в слове «Непрядва»).
Блок выслал текст стихотворения с письмом к Л.Д. Блок от 14 июня 1908 г. (ЛН. т. 89. с. 236-237).
В ночь, когда Мамай залег с ордою // Степи и мосты… – залечь (сев., диалектн.) – сделать непроходимым.
Мамай – главная политическая фигура в Золотой Орде, правитель, объединивший под своей властью в 1370-е годы территорию от Волги до
Днепра, а также Северный Кавказ, Причерноморские степи и Крым; после поражения на Куликовом поле бежал в Орду, а затем в Крым, где был убит в 1380 г. (вернуться)

27. … Степи и мосты… // Разве знала Ты? – ср. литургическое наименование
Богородицы «мостом»: «Радуйся, мосте, переводяй сущих от земли на небо» (см.: Левинтон Г.А., Смирнов И.П. Указ. соч. С. 89). (вернуться)

28. Перед Доном темным и зловещим … – эпитеты сообщают Дону мифопоэтический
ореол реки смерти. (вернуться)

29. С полуночи тучей возносилась // Княжеская рать… – то же сравнение –
в «Задонщине»: «На том поле силныи тучи ступишася ( … ) То ти ступишася руские сынове с
погаными татарами за свою великую обиду» (Сказания и повести о Куликовской битве. С. 10). (вернуться)

30. … И вдали, вдали о стремя билась, // Голосила мать. – ср. монолог Германа в 5-й
картине «Песни Судьбы»: «… рыдала вдовица, мать билась о стремя сына» (СС-8. С. 149); фразу из статьи «Народ и интеллигенция»: «… заплакал воевода Боброк,
припав ухом к земле: он услышал, как неутешно плачет вдовица, как мать бьется о стремя сына» (СС-8. С. 323); из статьи «Безвременье» (1906): «… мать-казачка
билась о стремя сына, пропадающего в ( … ) необозримых ковылях» (СС-8. С. 77).
Этот образ отчасти восходит к «Сказанию о Мамаевом побоище»: «Слышах ( … ) землю надвое плачющися: едина еллинским языком своим чад своих напрасно вопиюще,
акы вдова, другая же страна, аки некая девица тихо и жалосна плачющися, аки некто един в сиверель просапе плачевным гласом» (Сказания и повести о Куликовской
битве. С. 95); кроме того, он навеян сценой из гл. 1 «Тараса Бульбы»: «Когда увидела мать, что уже и сыны ее сели на коней, она кинулась к меньшому ( … )
она схватила его за стремя, она прилипнула к седлу его и с отчаяньем во всех чертах не выпускала его из рук своих». (Гоголь Н.В. Полн. собр. соч. Т. 2. С. 52).
См.: Минц З.Г. Блок и Гоголь// БС-2. С. 154; Паперный В. К вопросу о поэтическом механизме исторического мышления Блока
(Цикл «На поле Куликовом») // Сб. тр. СНО филологического факультета. Русская филология. У. Тарту, 1977. С. 63-64; Кусков В.В. Указ. соч. С. 13-14.
Переосмысленную трактовку блоковских строк применительно к современности дает А. Горностаев в статье «Красная тайна (Россия в поэзии А. Блока)»: «… где дух
настолько материализован, замутнен, что у него отшибло память былой свободы, где родина воображается и зовется матерью, там, – неизбежно, – ненависть, отвращение
детей к этой матери растет с ростом их самосознания. «Вдали, вдали о стремя билась –
голосила мать». О чем голосила? о сыне ренегате». (Южный огонек (Одесса). 1918. N 2 16. Авг. С. 11). (вернуться)

31. И, чертя круги, ночные птицы // Реяли вдали. – одна из примет, возвещающих
грядущую битву, в «Сказании о Мамаевом побоище»: «… по десной же стране плъну татарскага ворони кличуще и бысть трепетъ птичей великъ велми» (Сказания
и повести о Куликовской битве. С. 40).
Ср. стих. И. Коневского «Слово заклятия» (1899): – «Куда ни взглянешь – нагие степи// И стаи хищные карих птиц». (Коневской И. Указ.
соч. с. 90). (вернуться)

32. А над Русью тихие зарницы // Князя стерегли. – ср. в «Песне Судьбы»: «Только
над русским станом стояла тишина, и полыхала далекая зарница» (СС-8. С. 149); в статье «Народ и интеллигенция»: «Над русским станом полыхала далекая и зловещая
зарница» (СС-8 . С. 323).
Имеются в виду приметы будущей победы («Сказание о Мамаевом побоище»): «… бысть тихость велика. Рече же Волынецъ: «Видиши ли что,
княже?». Он же рече: «Вижу: многы огнены зари снимахуся!» И рече Волынецъ: «Радуйся, государь, добри суть знамениа, токмо Бога призывай и не оскудей верою!»
(Сказания и повести о Куликовской битве. С. 40). См.: Паперный В.’ Указ. соч. С. 63. (вернуться)

33. Орлий клекот над татарским станом // Угрожал бедой … – ср. монолог Германа
в «Песне Судьбы»: » … орлиный клекот грозил непогодой. Потом поползла зловещая ночь ( … )» (СС-8. С. 149).
Текст восходит к «Сказанию о Мамаевом побоище»: « … рече ( … ) Волынец: «Слушайте с страны татарских полков». Слышав же стук велик и кликот
и трубы гласяще ( … ) по лесной их стране орлове клехчаше» (Сказания и повести о Куликовской битве. С. 95).
Ср. также в «Слове о полку Игореве»: «Уже бо беды его пасеть птичь по дубiю ( … ) орли клектомъ на кости звери зовуть», См.: Ильина
(Сеферянц) А. Непостижимая (К эйдологии Блока) // О Блоке. М., 1929. С. 36; Кусков В.В. Указ. соч. С. 16. (вернуться)

34. …А Непрядва убралась туманом, // Что княжна фатой. – отражение образности
русского свадебного обряда, в котором невеста именовалась «княгиней» (в былинах – «княжной»); ср. в монологе Германа («Песня Судьбы»): » … и Непрядва убралась
туманом, как невеста фатой» (СС-8. С. 149).
У фольклористов мифологической школы свадебная фата отождествлялась с утренним туманом; одно из метафорических
обозначений битвы – брачное пиршество. См.: Левинтон Г.А. Заметки о фольклоризме Блока. С. 175-178. (вернуться)

35. И с туманом над Непрядвой спящей … – ср: описание ночи перед битвой в
«Сказании о Мамаевом побоище»: «… бысть же въ ту нощь теплота велика и тихо велми, и мраци роснии явишася» (Сказания и повести о Куликовской битве. С. 40).
(вернуться)

36. … Ты сошла, в одежде свет струящей … – ср. аналогичный мотив нисхождения
небесной возлюбленной в ранней лирике Блока: «Она сошла на землю не впервые» («Небесное умом не измеримо…», 1901, т. 1 наст. изд.). См.: Усок И.Е. Указ. соч.
С. 274.
Блоку могла быть известна метафора «Одеяние света ( … ) будущего света покой являет» (рукописный сборник Чудова монастыря, XV в.), относящаяся к св. Софии
Премудрости Божией; в русской традиции св. София отождествлялась с Богородицей. См.: Левинтон Г.А., Смирнов ИЛ. Указ. соч. С. 88-89. (вернуться)

37. Серебром волны блеснула другу // На стальном мече … – блестящий меч – символ
победы.
Ср. в «Сказании о Мамаевом побоище»: » … доспехы же русскых сыновъ, аки вода въ вся ветры колыбашеся» (Сказания и повести о Куликовской битве. С. 39).
(вернуться)

38. … Был в щите Твой лик нерукотворный // Светел навсегда. – «Ты» здесь – прежде
всего Богородица: битва на Куликовом поле происходила в день Рождества Богородицы (8 сентября); отправляясь на битву, Дмитрий Донской молился перед
чудотворной иконой Владимирской Божией Матери в Успенском соборе в Москве (посвященном Богородице).
В духовном стихе о Дмитровской субботе воссоздается видение Дмитрию Донскому образа Богоматери на поле битвы; этот стих использовал
в своих лекциях проф. И.А. Шляпкин – один из университетских учителей Блока. См.: Евреинова Н.Н. Указ. соч. С. 163-164.
Ср. интерпретацию этих строк у Андрея Белого в «Воспоминаниях о Блоке»: «… осеняет Ее новый образ: является Богоматерью, которую отражает щит светлый
воина; щит этот – солнечный; видит Женой, облеченною в солнце, Ее» (Эпопея. Берлин, 1923. N2 4. С. 240). (вернуться)

39. 4. «Опять с вековою тоскою…» – впервые: «Шиповник» 10. С. 277-278. (вернуться)

40. … Пригнулись к земле ковыли. – ср. в стих. И. Коневского «В поднебесья» (1897):
«А с земли ковыль широкий шум доносит» (Коневской И. Указ. соч. С. 24). См.: Мордерер В.Я. Блок и Иван Коневской // ЛН. Т. 92. Кн. 4. С. 169.
(вернуться)

41. Умчались, пропали без вести // Степных кобылиц табуны … – ср. в том же стих.
Коневского: «Носится коней табун шальной», «И все в тот же край табун лихой уносит, //В край, где реют белые валы» (Коневской И. Указ. соч. С. 169).
Текст, возможно, связан со «Словом о житии и о преставлении Великого князя Дмитрия Ивановича»: «… а нечестивый Мамай без вести погыбе» (Миллер О. Хрестоматия к
Опыту исторического обозрения русской словесности. СПб., 1862. Ч. 1. С. 182). См.: Левинтон Г.А., Смирнов И.П. Указ. соч. С. 93. (вернуться)

42. … Развязаны дикие страсти // Под игом ущербной луны. – мотив «диких
страстей» подчеркнут консонансной рифмой (вести: страсти).
«Ущербная луна», по народно-поэтическим представлениям, – основание для тревожных предчувствий (см.: Евреинова Н.Н. Указ. соч. С. 169).
Вероятно, в этих строках отразилось восприятие Блоком неблагополучия современной ему общественной жизни (см.: Громов П.
А. Блок, его предшественники и современники. М.; Л., 1966. С. 343-344). (вернуться)

43. … Как волк под ущербной луной … – образ связан со «Словом о полку Игореве»,
где с волком сравниваются воины и певец Боян: «серымъ вълкомъ по земли», «скачють акы серыи вълци въ поле», «вълци грозу въсрожать по яругамъ», и др. (вернуться)

44. … Не знаю, что делать с собою … – содержание строки проясняется связанными с ней словами Германа в «Песне Судьбы»:
«… я – здесь, как воин в засаде, не смею биться, не знаю, что делать, не должен, не настал мой час!» (СС-8. С. 149). (вернуться)

45. … Я слушаю рокоты сечи … – слова рокот, рокотать в поэтической традиции XIX в.
связываются со «Словом о полку Игореве»; слово рокотать зафиксировано только в этом памятнике («славу рокотаху»). См.: Евгеньева А.П. Несколько замечаний к
истории и употреблению в русском литературном языке слов «рокотать» и «трепетать» // Тр. Отдела древнерусской литературы. Л., 1969. Т. 24. С. 28. (вернуться)

46. … Широкий и тихий пожар. – ср. образ тишины после боя в «Слове о житии и о
преставлении Великого князя Дмитрия Ивановича»: «… и бысть тишина в Русьской земле». (вернуться)

47. … Я рыщу на белом коне … // Встречаются вольные тучи // Во мглистой ночной
вышине. – рыщу – слово, характерное для «Слова о полку Игореве»; ср. характеристику Бояна: «… рыщя въ тропу Трояню чресъ поля на горы».

Образ белого коня в иконописной традиции связан со св. Георгием Победоносцем (Егорием Храбрым),
воином-великомучеником, драконоборцем; в контексте стихотворения он противостоит табунам степных кобылиц.
Строки вместе с тем соотносятся с образом всадника-мстителя в повести Гоголя «Страшная месть»: «… кто середи ночи ( … ) едет на
огромном вороном коне? какой богатырь с нечеловечьим ростом скачет под горами, над озерами ( … )»; «… остановился конь и всадник ( … ) и тучи,
спустясь, закрыли его» (Гоголь Н.В. Поли. собр. соч. Т. 1. С. 272). См.: Паперный В. Указ. соч. С. 64.
Ср. также образ заблудившегося ночного всадника в статье «Безвременье» (1906; СС-8. С. 75) и стих. «Белый конь чуть ступает усталой ногой …» (1905; т. 2
наст. изд.).
Возможно, строки включают и реминисценции из «Четвертой симфонии» Андрея Белого «Кубок метелей» (М., 1908), в которой многократно обыгрывается образ
летящего в небе всадника на белом коне. См.: Левинтон Г.А., Смирнов И.П. Указ. соч. С.94. (вернуться)

48. Вздымаются светлые мысли … – ср. характеристику Бояна в «Слове о полку
Игореве»: «… аще кому хотяше песнь творити, то растекашется мыслiю по древу( … )».
«Явись, мое дивное диво! – образ, вероятно, включает различные реминисценции: литургическую (в Службе св. Софии Божественная Мудрость
величается «дивным чюдом»; см.: Левинтон Г.А., Смирнов И.П. Указ. соч. С. 88-89), фольклорную (былинная формула: «чудо чудное, диво дивное»), восходящие
к древнерусским литературным памятникам: «Слову о погибели земли Русской» (» … земля Руськая! И многыми красотами удивлена еси ( … ) польми дивными ( … )
селы дивными»), «Слову о полку Игореве» и «Задонщине» (образ дива: «Дивъ кличеть вьрху древа»; «Кликнуло
Диво в Руской земли» — ср. ст. 4 данного стихотворения: «Ты кличешь меня издали …»). (вернуться)

49. 5. «Опять над полем Куликовым…» – впервые: «Шиповник» 10, с. 278.
В Изборнике эпиграф вписан чернилами, зачеркнут и вторично вписан карандашом.
В день завершения работы над стихотворением, 23 декабря 1908 г., Блок упомянул в письме к матери: «Есть хорошие новые стихи».
Эпиграф. Цитата из стих. Вл. Соловьева «Дракон. Зигфриду» («Из-за кругов небес незримых … «, 1900), написанного по поводу решения императора
Вильгельма II послать войска для усмирения восставшего Китая. Блок воспринимал события, отраженные в стих. Соловьева, в аспекте извечного противостояния
Востока и Запада и как знак «восточной», «желтой» опасности.
2-я строка эпиграфа дословно цитируется в 4-й строке стихотворения Блока. Ср. авторское примечание в Книге 3: «Строка «Грядущий
день заволокла» взята из предсмертного, обращенного к императору Вильгельму II, стихотворения Вл. Соловьева «Дракон»». (вернуться)

50. … Взошла и расточилась мгла … – вероятно, строка навеяна картиной солнечного
затмения в «Слове о полку Игореве» (ср. прояснение этой мотивировки в черновом автографе: «Лучи светил заволокла»): «Тъгда Игорь възре> на светлое сълнце и виде
отъ него тьмою вся своя воя прикрыты».
Глагол расточилась восходит к церковной формуле: «Да воскреснет Бог, да расточатся врази Его» (ср.: Псалтирь. LXVII. 2). См.:
Левинтон Г.А., Смирнов И.П. Указ. соч. С. 92.
Актуальный подтекст строки вскрывается сопоставлением со статьей «О театре» (февраль-март 1908 г.): «Та действительно великая, действительно мучительная,
действительно переходная эпоха, в которую мы живем, лишает нас всех очарований, и на всех перекрестках подстерегает нас какая-то густая мгла, какое-то далекое
багровое зарево событий, которых мы все страстно ждем, которых боимся, на которые надеемся» (СС-8. С. 257). (вернуться)

51. … И, словно облаком суровым … – ср. образ облака в видениях, описываемых в
«Сказании о Мамаевом побоище»: «На высоце месте стоя, видети облакъ от въстока великъ зело изрядно приа, аки некакиа плъки, к западу идущь»; «… видех над вами
небо развръсто, из него же изыде облакъ, яко багрянаа заря над плъком великого князя, дръжашеся низко. Тъй же облакъ исплъненъ рукъ человечьскых, яже рукы
дръжаше по веляку плъку ово проповедникы, ово пророческы» (Сказания и повести о Куликовской битве. С. 40-41, 44). (вернуться)

52. Над вражьим станом, как бывало, // И плеск, и трубы лебедей. – реминисценция
из «Слова о полку Игореве»: «Въстала Обида ( … ) въступила девою на землю Трояню, въсплескала лебедиными крылы на синемъ море у Дону, плещучи, упуди жирня
времена»; ср. в «Задонщине»: «Тогда гуси возгоготаша и лебеди крилы въсплескаша. То ти не гуси возгоготаша, ни лебеди крилы въсплескаша, но поганый Момай
пришел на Рускую землю и вои своя привел» (Сказания и повести о Куликовской битве. С. 9).
Совмещение образов лебедя и трубы также – в «Песне Судьбы» (ремарки: «… лебедь ( … ) кричит трубным голосом», «… лебяжьим трубным голосом кричит
Фаина»; реплика Фаины: «Лебедь кричит, труба взывает! Час пробил! Приди!» – СС-8. С. 149, 150); в этом контексте образы соотносятся со свадебной песней (метафора
«лебедь- невеста»). См.: Левинтон Г.А. Заметки о фольклоризме Блока. С. 178-179.
Ср. в стих. «Дали слепы, дни безгневны … » (1904): «Мы опять расплещем крылья, // Снова отлетим!» (т. 1 наст. изд.).
Вероятны здесь также ассоциации с живописью М.А. Врубеля – с образом Царевны-Лебеди (репродукция картины Врубеля «Царевна-Лебедь» (1900) висела в библиотеке
шахматовского дома Блока; см.: Гордин А.М., Гордин М.А. Александр Блок и русские художники. Л., 1986. С. 169-174); в этой связи
2-й стих того же четверостишия («Высоких и мятежных дней!») может быть в подтексте соотносим с темой лермонтовского Демона в живописной трактовке Врубеля.
(вернуться)

53. Доспех тяжел, как перед боем. – возможно, в строке отразились слова Брингильды,
девы-воительницы, в музыкальной драме Р. Вагнера «Валькирия» (II акт): «Как нынче // Тяжел доспех. – // Бейся вольно я, // Легко было б мне. // А этот бой // Давит
грудь мою» («Валькирия». Опера в 3-х актах. Музыка Р. Вагнера. Пер. И. Тюменева. 5-е изд. М., [1900]. С. 20). (вернуться)

54. Теперь твой час настал. – Молись! – ср. заключительные слова монолога Германа в
«Песне Судьбы»: «Вот зачем я не сплю ночей: я жду всем сердцем того, кто придет и скажет: «Пробил твой час! Пора!»» (СС-8. С. 149).
Г.П. Федотов пишет по поводу последней строки стихотворения: «Дух беспокойства и мятежа поэт уже прочно связал с татарской стихией. Это против него бросает
он свое последнее заклятие: «Молись!» Но до конца остается темным: когда настанет час последней битвы, которая для Блока была не поэтической фикцией, а
реальным ожиданием всей жизни (…)» (Бои)анов Е. [Федотов Г.П.]. На поле Куликовом. С. 422; Федотов Г.П. Судьба и грехи России. Т. 1. С. 106). (вернуться)
______________

О цикле «На поле Куликовом»

Тематика, затрагиваемая в цикле, волновала Блока с юности. Еще в стих. «Гамаюн, птица вещая» (1899) он писал про «иго злых татар ( … ) злодеев силу, гибель
правых … » (т. 1 наст. изд.); ер. упоминание «Мамая с Куликовского поля» (в контексте
размышлений о «прошлом покое и о грядущем перевороте») в письме к А.В. Гиппиусу
от 23 июля 1902 г. «Татарское» для Блока при этом — понятие не столько этнографически-национальное, сколько историософское и нравственно-психологическое
(Альфонсов В.Н. Тема России в лирике А.А. Блока в 1905-1916 гг. //Учен. зап. Ленинградского гос. пед. ин-та им. Герцена. Л., 1957. Т. 164. Ч. 1. С. 14); оно было
одним из обозначений «восточного» начала в той системе мифологем Востока и Запада, которая непосредственным образом восходила к Вл. Соловьеву и
соотносилась с соловьевской идеей «панмонголизма» – «Востока Ксеркса», деструктивных мистических начал, угрожающих христианскому миру; Соловьев так же, как и Блок,
осмыслял события древнерусской истории, отразившие борьбу с восточными кочевниками, под символическим, провиденциальным углом зрения, ср. его стих. «Ответ
на «Плач Ярославны»» (1898):

Пускай Пергам давно во прахе,
Пусть мирно дремлет тихий Дон:
Все тот же ропот Андромахи,
И над Путивлем тот же стон.
(Соловьев Вл. Стихотворения и шуточные пьесы. Л., 1974. С. 124. «Б-ка поэта», большая серия).

Идея написания цикла связана с переработкой первоначальной редакции драматической поэмы «Песня Судьбы» (в соответствии с пожеланиями К.С. Станиславского,
ознакомившегося с нею в мае 1908 г.); в дневниковой записи от 1 декабря 1912 г. Блок вспоминал об этом: «1908 год( … ) Станиславский( … ) велел переделать две
картины, и я переделал в то же лето в одну (здесь родилось «Куликова поле» – в Шахматове)>>; см.: Усок И.Е. Куликовская битва в творчестве Александра Блока //
Куликовская битва в литературе и искусстве. М., 1980. С. 260-266).

В пятой картине «Песни Судьбы» Герман произносит монолог о сражении на Куликовом поле: «Все, что было, все, что будет, – обступило меня: точно эти дни живу я
жизнью всех времен, живу муками моей родины. Помню страшный день Куликовской битвы» (СС-8. С. 148). В монологе Германа уже присутствуют многие элементы
идейно-образной структуры, развитые в стихотворном цикле.

Темы Куликовской битвы Блок касается также в статье-докладе «Россия и интеллигенция» (1908 г.; позднейшее заглавие – «Народ и интеллигенция»). Воссоздаваемая
в статье картина двух станов – татарского и русского, – стоящих друг против друга в ночной тишине перед сражением на Куликовом поле, является для Блока
символическим прообразом современной общественной ситуации: «Есть между двумя станами – между народом и интеллигенцией – некая черта, на которой сходятся и
сговариваются те и другие. Такой соединительной черты не было между русскими и
татарами, между двумя станами, явно враждебными; но как тонка эта нынешняя черта – между станами, враждебными тайно! Как странно и необычно схождение на ней!
( … ) тонка черта; по-прежнему два стана не видят и не хотят знать друг друга, по-прежнему к тем, кто желает мира и сговора, большинство из народа и большинство
из интеллигенции относятся как к изменникам и перебежчикам. Не так ли тонка эта черта, как туманная речка Непрядва? Ночью перед битвой вилась она, прозрачная,
между двух станов; а в ночь после битвы и еще семь ночей подряд она текла, красная от русской и татарской крови» (СС-8. С. 323-324). Несколькими годами позднее Блок
(в письме к В. Пясту от 6 июня 1911 г.) констатирует то же положение вещей с еще большей тревогой: «… начавшееся при Петре и Екатерине разделение на враждебные
станы должно когда-нибудь естественно окончиться страшным побоищем».

При этом неправомерно было бы считать, что Блок прямо и конкретно уподобляет современные «станы» – народ и интеллигенцию – русским и татарам на Куликовом поле
(мнение, что «татарский стан» у Блока – иносказательное обозначение русской интеллигенции, одно время бытовало в блоковедческой литературе; его разделяли и
некоторые современники Блока, ср.: «И стало мерещиться, что пораженцы, эти ( … ) не понимающие государственного патриотизма интеллигенты, безбожные, отрекшиеся
подчас не только от отечества и церкви, но и от Христа, – перебежчики через
Непрядву, покинувшие святой русский стяг Дмитрия Донского». – Аничков Е. Новая русская поэзия. Берлин, 1923. С. 100-101).

Противоборство русских и татар для Блока – не аллегория, а историческая аналогия; содержание и смысл грядущих битв видится
ему не в борьбе между народом и интеллигенцией, а в их совместном противостоянии
разрушительным началам, угрожающим культуре и духовности, условно определяемым как «панмонголизм», «желтая опасность», тираническому нигилизму в самых
многоразличных идеологических, социальных и национальных формах (см.: Максимов 11. С. 365-367). Сама ассоциация враждующих идеологических лагерей с русским и
татарским станами на Куликовом поле, возможно, восходит к повести В.А. Слепцова «Трудное время» (1865); герой повести разночинец Рязанов говорит (гл. VIII):
«… вижу я битву на Куликовом поле, слышу стук мечей, стоны умирающих. «Инде татаре теснят россиян; инде россиянин теснит татарина» … а еще больше того
вижу подвигов гражданской глупости, свойственных мирным россиянам» (Слепцов В.А. Соч.: В 2 т. М.; Л., 1932. Т. 1. С. 188-189). См.: Левинтон Г.А., Смирнов И.Л.
«На поле Куликовом» Блока и памятники Куликовского цикла // Тр. Отдела древнерусской литературы. Т. XXXIV. Куликовская битва и подъем национального самосознания.
Л., 1979. С. 86.

Три первых стихотворения цикла были написаны в первой половине июня 1908 г., четвертое – в июле, над пятым стихотворением Блока работал в октябре и закончил
его в декабре 1908 г. 23 декабря 1908 г. он отослал цикл для опубликования в организовывавшемся тогда в Петербурге новом модернистском журнале «Аполлон»
(1 ноября 1908 г. Блок был «у С. Маковского на учредительном собр(ании) нового большого журнала» – «Аполлона»; см.: Письма к родным, С. 227). В
сопроводительном письме от 23 дек. 1908 г. к С.К. Маковскому, редактору будущего издания, он писал: «Вот Вам любимый мой цикл, пожалуй, лучшее, что я писал
в этом году (из лирических стихов). Нравятся ли Вам эти стихи? Здесь 120 строк. Больше не посылаю Вам, потому что хочу, чтобы этот цикл появился отдельно, ничем
не разбавленный. Буду очень Вам признателен, если сможете перевести мне гонорар за него до выхода «Аполлона»»; текст исправлен по оригиналу, хранящемуся в личном
архиве М.Л. Лозинского). Однако издание «Аполлона» тогда наладить не удалось (см.: Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1981. Л., 1983. С. 140),
журнал начал выходить только с осени 1909 г., и Блок передал цикл в альманах «Шиповник». 12 марта 1909 г. он сообщал матери: «»Песня Судьбы» выйдет в IX альманахе
в апреле, а «На поле Куликовом» – в Х-м – в мае>>. 10-й выпуск альманаха «Шиповник» вышел в свет в июле 1909 г.

Первые печатные отклики на публикацию цикла в «Шиповнике» 10 были неблагоприятными, что, видимо, отчасти объяснялось неподготовленностью критики к
восприятию новых блоковских тем.

В. Малахиева-Мирович в рецензии на 10-ю книгу «Шиповника» писала: «Этот альманах состоит из пьесы Метерлинка «Мария Магдалина» и третьей части «Навьих чар»
Сологуба. «Куликовская битва» Блока – не в счет. Певец трагических арлекинад и элегантного устремления к звездам, голосом,
созданным для славословия Прекрасной Дамы, для напевов Пьерро и мечтаний о таинственных незнакомках,– запел о Непрядве, о «поганой орде», о «молньи боевой»­
и вышло так вяло и фальшиво, что в интересах самого поэта, чтобы эту Куликовскую битву читатель или совсем не прочел, или прочел и забыл настолько, чтобы никогда
ее с именем Блока не связывать» (РМ. 1909. М 10. 3-я паг. С. 235).

Сходным образом как нечто чужеродное поэтическому дарованию Блока – воспринял цикл Б.А. Садовской: «Мы не имеем права сетовать на рыцаря «Прекрасной Дамы» за его
превращение в модернизированного «народника», темно и вяло тоскующего о народной стихии, но грустно и больно, когда истинный поэт подменяет свое стихийное
творчество какой-то придуманной теоретической стихией ( … ) В стихотворениях «На Куликовом поле» не замечается внутренней необходимости, которая оправдывала бы
их появление и, по-видимому, само Куликово поле послужило лишь внешним предлогом к написанию цикла хороших, но ненужных, каких-то беспредметных стихов.
Поэтический стих Блока давно уже освободился от нежной изысканности, которою он щеголял когда-то, а с этою изысканностью прошло и все их очарование. Хуже всего,
что последние стихотворения напоминают местами что-то знакомое, уже читанное когда-то» (Голов И. [Садовской Б.А.] Розы без шипов// Весы. 1909. N 29. С. 95).
Позднее Садовской, впрочем, изменил свое мнение; в письме к Блоку от 9 ноября 1911 г. он признавался: «Без мурашек не могу читать «Поля Куликова» и «России»» (РГАЛИ.
Ф. 55. Оп. 1. Ед. хр. 391 ).

Скептическое отношение к циклу высказывали и впоследствии; так, В.М. Волькенштейн в рецензии на «Снежную ночь» Блока отмечал,
что «чисто внешнюю новизну вносят его итальянские или древнерусские мотивы» (Современный мир. 1912. N 25. С. 311).

Восторженную реакцию вызвала первая публикация цикла у Андрея Белого. Он вспоминает: «Летом 1910 года произошла моя последняя, третья встреча с А.А. ( … )Я
случайно прочел в Волынской губернии стихотворение «Куликово поле», и действие этого стихотворения на меня было действием грома. ( … ) «Куликово поле» было для
меня лейтмотивом последнего и окончательного «да» между нами. «Куликово поле» мне раз навсегда показало неслучайность наших с А.А. путей, перекрещивающихся
фатально и независимо от нас, ибо стиль и тон настроения, вплоть до мельчайших подробностей, был выражением того самого, к чему я пришел, что я чувствовал, что я
переживал всеми фибрами своей души, не умея это все высказать в словах. И вот А.А. за меня выразил в своем стихотворении это мое, т.е. опять-таки «наше с ним»»
(Воспоминания, 1. С. 319); « … попалася «Куликова поле» мне, строчка за строчкою совпадая с интимнейшими переживаньями этих лет жизни; вся тема его: нависание
мглы и угроза востока (татарства), и чувство необходимости вооружаться для боя с оккультным врагом были мной пережиты ( … )»(Белый А. Воспоминания о Блоке //
Эпопея. Берлин, 1923. N 24. С. 173).

Цикл «На поле Куликовом» явился для Белого одним из стимулов к восстановлению отношений с Блоком, которые были разорваны
в начале мая 1908 г. 15/28 марта 1911 г. он писал Блоку из Каира: « … то, что мутило наши души, теперь оно начинает грохотать на востоке: скорей бы …
«Куликово поле», милый – то «Куликова поле», которое показало мне, что и Ты … Ты знаешь. Стало быть наши дороги, не нами избранные, до смерти одного из нас
будут всегда неожиданно … ( … )сходиться» (Блок и Белый. С. 251). В письме к А.М. Ремизову (апрель 1913 г.) Белый называл «На поле Куликовом» «произведением
вещим», одной из «вех русской литературы» (Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1979 год. Л., 1981. С. 50-51).

Эсхатологический подтекст, уловленный Белым в цикле «На поле Куликовом», отразился в его романе «Петербург» (1911-1913; гл. 11. Главка «Бегство»),
в котором образ Куликова поля непосредственно соотносится с блоковским: «Бросятся с мест своих ( … ) все народы земные; брань великая будет, – брань,
небывалая в мире: желтые полчища азиатов, тронувшись с насиженных мест, обагрят поля европейские океанами крови; будет, будет – Цусима! Будет – новая Калка!..
Куликово Поле, я жду тебя! Воссияет в тот день и последнее Солнце над моею родною землей. Если, Солнце,
ты не взойдешь, то, о, Солнце, под монгольской тяжелой пятой опустятся европейские берега ( … )»(Белый А. Петербург. Л., 1981. С. 99). Этот фрагмент «Петербурга»
сопоставил с заключительным стихотворением цикла Блока Вл. Рындзюн в статье «»Сегодня» и «вчера» в русской поэзии».

Высоко оценил цикл и С.М. Соловьев: «Появились стихи Блока «На поле Куликовом», где я радостно узнал мощные и светлые звуки прежнего певца «Прекрасной
Дамы»» (Воспоминания, 1. С. 124); в письме к Блоку от 25 июня 1912 г. Соловьев привел заключительную строфу 3-го стихотворения цикла, добавив: «Твое «Куликово
поле» любимые стихи мои и моей невесты( … )» (ЛН. Т. 92. Кн. 1. С. 405).
В литературной критике 1910-х годов возобладало отношение к циклу «На поле Куликовом» как к одному из вершинных созданий Блока-поэта. Н.С. Гумилев в
рецензии на «Ночные часы» (Аполлон. 1912. N 21) отметил цикл как пример органического соединения исторической и любовной (так он понимал отношение лирического
героя цикла к «светлой жене») тем: «Как никто, умеет Блок соединять в одной две темы, – не противопоставляя их друг другу, а сливая их химически ( … ) в
«Куликовом поле» – нашествие татар и историю влюбленного воина русской рати. Этот прием открывает нам безмерные горизонты в области поэзию> (Гумилев Н. Соч.:
В 3 т. М., 1991. Т. 3. С. 93).

Е.В. Аничков рассматривал цикл как обращение Блока к проблемам национального самосознания: «… недаром вспомнилась та битва поэту. Не
западничество победило тогда татарву, потому что западничество только учит. И исполать ему: пусть учит, но костьми ложится не западничество, а то другое в нас.
Вот смотрите, как оно кривляется и фиглярит, и палачествует, и дразнит, на все лады, но горит полымем в сердце то же самое, только настоящее, свое, что
произнесем мы в святости лишь в великий час предела наших скорбей и мук» (Аничков Евг. «Ночные сны» Александра Блока// Запросы жизни. 1911. № 9. 2 декабря. Стб. 566).

Многие из писавших о «На поле Куликовом» подчеркивали остро современное звучание этого произведения: «… цикл «На поле Куликовом» ознаменован печатью
гнета и тоски безвременья, вещих предчувствий страшного грядущего ( … ), уже висящего в воздухе» (Рындзюн В. «Сегодня» и «вчера» в русской поэзии);
«Пророческие намеки ( … ) я вижу в цикле стихов «На поле Куликовом» ( … ) К известной исторической Куликовской битве они не имеют никакого отношения
( … ) Вообще, смысл этих пяти стихотворений казался совершенно темен в 1908 году, когда они были написаны,
но события недавних лет неожиданно (вероятно, и для самого автора неожиданно) дают к ним ключ. Если б к этим стихам применить тот метод исторической критики,
которым пользуются ученые для хронологического приурочения библейских текстов, то вывод показался бы бесспорным: стихи написаны не в 1908 году, а на 11 или 12 лет
позднее» (Губер П. Гражданские мотивы в поэзии Блока // Литературные записки. 1922. N2 3. С. 3).

Рецензируя сборник Блока «Стихи о России», открывавшийся циклом «На поле Куликовом», Георгий Иванов отмечал: «Этот цикл определяет тон всей
книги — просветленную грусть и мудрую ясно-мужественную любовь поэта к России» (Аполлон. 1915. N2 8-9. С. 97).

В. Львов-Рогачевский, расценивший «На поле Куликовом» как «цикл прекраснейших, по тревожно-волнующей музыке, стихов», утверждал: «Крест России становится
крестом Блока, ее Голгофа – его Голгофа. Символ Куликова поля становится излюбленным символом» (Львов-Рогачевский В. Поэт-пророк. Памяти А.А. Блока.
М., 1921. С. 16).

Андрей Белый в «Воспоминаниях о Блоке» интерпретировал цикл в историософском плане, сопоставляя его, в частности,
со своим романом «Петербург» и его идейной проблематикой: «Россия, стоящая меж востоком и западом, должна явно сказать свое «нет», чтобы выполнить миссию:
отражения бойни с востока; она – щит( … ) В 1908 году Блок предчувствовал «бой»: в образе воспоминания о Куликовом Поле встает поле будущего; святость
русско-вселенского дела требует незапятнанности «щита», поставленным пред востоком и заграждающим Европу: в «щите» отразится ведь лик Богоматери» (Эпопея. N2 4.
С. 301, ср. с. 141, 144, 211, 240, 261-267).

От цикла «На поле Куликовом» прослеживается линия преемственности к позднейшим произведениям Блока – стих. «Скифы»
(см., например: Иванов-Разумник. Вершины. Александр Блок. Андрей Белый. Пг., 1923. С. 196) и поэме «Двенадцать» (см. обзор параллелей в кн.: Бабенчиков М. Ал.
Блок и Россия. М.; Пг., 1923. С. 65-67).

25 апреля 1921 г. Блок читал «На поле Куликовом» на своем вечере в Большом драматическом театре в Петрограде (см. воспоминания Н.И. Комаровской: Воспоминания,
2. С. 349-350).

Большинство исследователей цикла отмечают двойственность его лирического героя – это одновременно и исторический персонаж, воин, участник Куликовской
битвы, и лирический двойник автора. Неоднозначная определенность лирического героя позволяет выдвигать различные концепции относительно внутренней организации
и сюжета, прослеживаемого в линейной последовательности пяти составляющих цикл стихотворений.

Большинство исследователей рассматривают 1-3 стихотворения цикла как звенья единой сюжетной цепи (1 – путь в степь, 2 – ожидание битвы,
3 – ночь перед битвой), относительно стихотворений 4 и 5 существуют различные трактовки, сводящиеся, однако, как правило, к признанию того, что в них историческое
становится уже целиком символом современного и провиденциального (Евреинова Н.Н. Цикл стихов А. Блока «На поле Куликовом» и его источники в древнерусской
литературе //Русская советская поэзия и стиховедение. М., 1969. С. 154-155).

В частности, П.П. Громов осмысляет стихотворения 1-2 как первые два акта лирической трагедии, ведущие к кульминации (3), стихотворение 4 – как новую трагедийную
перипетию («процесс духовного самоопределения «новой интеллигенции»»), стихотворение 5 – как «утверждение действенного, исторически активного поведения
человека в неизбежно надвигающемся ( … ) грандиозном общественном конфликте» (Громов П. А. Блок, его предшественники и современники. М.; Л., 1966. С. 342-345).

Г.П. Федотов видит в стихотворениях 2-3 утверждение темы верности, сменяющейся в стихотворении 4 страстным отчаянием, а в стихотворении 5 — разрешение внутреннего
конфликта: «От смирения и жертвенной верности к радости любви услышанной, к
восторгу неземных видений» (Бтданов Е. [Федотов Г.П.]. На поле Куликовам // Современные записки. Париж, 1927. Т. XXXII. С. 420; Федотов ГЛ. Судьба и грехи
России. СПб., 1991. Т. 1. С. 105).

В то же время налицо и определенный изоморфизм образно-тематической структуры стихотворений, составляющих цикл: каждое стихотворение (отчасти за исключением
первого) повторяет движение от тьмы и ночи к свету и дню (см.: Левинтон Г.А., Смирнов И.П. «На поле Куликовом» Блока и
памятники Куликовского цикла. С. 91-92).

Цикл насыщен многообразными внутренними связями с произведениями конца XIV — начала XV в., посвященными Куликовской битве («Задонщина», «Сказание о
Мамаевом побоище»), со «Словом о полку Игореве» и другими памятниками древнерусской литературы. С памятниками Куликовского цикла Блок был знаком скорее
всего по изданию: Шамбинаго С.К. Повести о Мамаевом побоище. СПб., 1906.