Мистические рассказы из реанимации

Случай первый

Первая история произошла, когда я пришел сюда интерном. Остался дежурить на пару с моим наставником, опытным хирургом Владиславом Константиновичем (по понятным причинам настоящее имя моего коллеги не называю). В отделении было двое тяжелых, после ДТП, и  несколько стабильных. Шел первый час ночи. Мой учитель решил покемарить до трех, а мне велел следить за показаниями приборов, записывать все в журнал и, если что, сразу будить, но не позже трех. Сейчас объясню, почему. Еще давно было отмечено, что наибольшее количество смертей приходится с трех до пяти утра. Теорий на этот счет множество, но факт остается фактом: на рассвете нужно бдить за «тяжелыми» во все глаза.

Отпустив Константиновича подремать в сестринской, пошел в отделение. Посмотрел, записал – все было нормально. Ушел в ординаторскую заполнять журнал. Сижу и слышу, как кто-то ходит: топ-топ, шлеп-шлеп. И звук такой, будто босиком идут. Я удивился: кто это мог быть? Медсестра обычно передвигается у нас едва слышно, потому как в мягких тапочках. У Константиныча шаг тяжелый и медленный. Наши больные не ходят, все под приборами. А то, что кто-то из пациентов соседнего отделения пришел и заплутал в два часа ночи, это почти невероятно. Тем не менее, звук шагов приближался, а мне становилось не по себе. Топ-топ, шлеп-шлеп. Некто ускорял шаг, даже почти бежал и в итоге остановился у входа в ординаторскую. Через приоткрытую дверь я видел только темный коридор. Снаружи не раздавалось ни звука.

— Войдите, — охрипшим от страха голосом произнес я.

В ответ тишина. Я на дрожащих ногах поднялся со стула и, взяв в качестве оружия канцелярский нож со стола, неуверенной походкой приблизился к выходу.

Топ-топ, шлеп-шлеп-шлеп – некто убежал, да так шумно, что сработали лампочки в коридоре, включающиеся на звук. Я резко дернул дверь на себя и выглянул в коридор. Там было пусто. Выдохнув, я разозлился: видать, кто-то решил подшутить надо мной. Я решил найти шутника и пошел по коридору, представляя, как выскажу ему все, что думаю. Но никого я так и не нашел. В сестринской храпел мой наставник, в санитарной, накрывшись курткой, прямо в стуле, спала дежурная медсестра Нина. Навряд ли кто-то из этих двоих, уставших после дневной смены, снял обувь и бегал по коридору, пытаясь напугать интерна. Нет, Нина и Константиныч точно вне подозрений.

Иду дальше – никого. Вышел на лестницу, а там парень молодой стоит в трусах одних. И глаза такие: словами не передать, бешеные, одним словом. Он смотрит на меня, а я — на него. Не успел и слова сказать, как в отделении заработал лифт: началась беготня, переполох. Пока я оглядывался, парня и след простыл. Но мне было не до него. Оказывается, в кардиологии резко стало плохо кому-то, поэтому его подняли к нам. Когда я поднялся в отделение, вовсю уже шли реанимационные мероприятия. Меня, как интерна, не допустили к пациенту, но смотреть я мог. Я заглянул через плечо коллег и похолодел. Откачивали того самого парня, что был на лестнице. Но как это могло быть? Ведь его поднимали к нам в тот самый момент, когда мы оба стояли на лестнице?!

Слава богу, пацана откачали. Через несколько дней спустили обратно в кардиологию, и я получил возможность пообщаться с ним. 20-летний Володя, инвалид детства с врожденным пороком сердца, помнил только то, что заснул, а потом бежал по длинному коридору, лестницам и никак не мог выбраться. Видимо, в ту ночь я повстречал его душу.

Случай второй

Вторую историю услышал от старшего коллеги. Сан Саныч рассказал, как умирала пожилая женщина. 94 года, онкология, перелом шейки бедра. Все предрешено.  Несколько часов длилась агония, обезболивающие уже не имели никакого эффекта. Пациентка стонала и металась по больничной койке. С ней были дежурный врач и медсестра. Вдруг раздался неожиданный скрип: сама по себе открылась дверь палаты, а потом захлопнулась с такой силой, что задрожали стекла в окнах. И в эту же секунду с треском взорвалась лампочка. Через минуту зарегистрировали остановку сердца. Саныч считает, что они стали свидетелем того, как ушла душа.

Забрала с собой

У моих бабушки с дедушкой, когда они в деревне проживали, случилась история. Наверно годы 70-е были, точно уж и не скажу. В общем, жила в деревне баба одна по имени Вера. Очень толстая была, болела часто, страдала от астмы и постоянной одышки. И на 60-м году жизни в душный жаркий июля отдала тетя Вера душу Богу. Была она одинокой, поэтому хоронить предстояло соседям. Деревня на отшибе, до магазина далеко, да и кому оно надо — ехать за красивым гробом. Решили сами гроб сколотить. Пока суть да дело, жара нарастала. Ясное дело, стали беспокоиться: в такую духоту, да еще полный человек – не оставишь в доме лежать. Решили в амбар вместе с кроватью тело отнести, там прохладнее, все лучше. И вышло так, что оставили покойницу на какое-то время до утра.

Но когда пришли утром, то бабы долго от страха кричали. За ночь глаза тётки Веры открылись, да так, будто она их выпячивала от удивления, руки, сложенные на груди, разъехались в стороны, будто обнять приготовилась, на лбу испарина, а сама Вера вздулась ужасно. Тогда ещё бабы испугались, мол, покойника нового высматривает!

Поторопили мужиков, что гроб быстрее стругали и на второй день, вопреки обычаям, похоронили. И, правда. За то лето столько умерло, что никогда так в той деревне не помирало так много и часто, почти в каждом доме был покойник. Будто огромные объятия Веры вместили к себе множество людей.

фото: pixabay.com

Моя работа реаниматолога – особенная. Она связана с самыми современными технологиями, с последними достижениями науки и с самой мистической стороной человеческого существования – с пребыванием на границе между жизнью и смертью.

Я постоянно вижу феномен смерти: был ребенок и была радость – и вот его нет, и осталось ужасное горе. Есть абсолютно технологическая борьба за жизнь: аппараты искусственного дыхания, мониторы, химические препараты – и ты с их помощью делаешь все возможное. И есть нечто неуловимое, эфемерное, непросчитываемое. Кто-то должен по всем показателям выжить – а он уходит. Кто-то выглядит совершенно безнадежным – и остается жить. И я как врач ничего никому не могу гарантировать.
Мои коллеги-врачи описывали много клинических случаев, у которых нет научного объяснения. Пока нет. Но это не значит, что никогда не будет. Учёные из разных областей знаний сотрудничают между собой. Нейробиология изучает взаимосвязь сознания с мозгом и телом. Формируется нейроквантобиология, которая рассматривает возможность того, что источник сознания существует вне тела. Нам, врачам-практикам в подобных изысканиях нет места. Врачи предоставляют учёным феномены, которые те должны изучать.

Про Танечку

Если мы не будем лечить пациентов, многие не выздоровеют. Это очевидно. Но сам момент выздоровления – загадочен. В нем присутствует некая великая тайна.
Эта история случилась давно, когда я ещё был молодым врачом. Привезли ночью девочку лет одиннадцати, Танечку, с длинными светлыми косами.
У них дома загорелся телевизор, мгновенно вспыхнули синтетические занавески, девочка надышалась копотью и гарью.
Она умирала – лицо серо-синее, дышать не может.
Воздух не поступал в легкие, аппарат искусственного дыхания не помогал.
Я выхватил трубку, по которой кислород через трахею шел в легкие, думал – проблема в ней, а она чистая, значит, копоть перекрыла бронхи.
Сейчас бы ей сразу же провели бронхоскопию и очистили дыхательные пути. В те годы в полвторого ночи бронхоскопию не делали. Я пытался очистить ей бронхи электроотсосом – ничего не получилось. Остановка сердца.
Сорок пять минут мы проводили непрямой массаж сердца при норме в двадцать пять. Отступились. Девочке уже подвязали челюсть и приготовились ее увозить. Я стал писать направление в морг. И вдруг подумал: «А ты заинтубируй ее и промой дыхательные пути раствором соды, чтобы растворить эти сгустки». Я подошел к девочке, проверил реакцию зрачков – широкие, на свет не реагируют, что является косвенным признаком гибели нервных клеток в мозге. Трупные пятна проступают. И нет бы мне на том успокоиться и смириться. Я сделал все наоборот. Я сорвал повязку с подбородка девочки. И провел весь комплекс мер, которые задумал. Из бронхов вышла спрессованная копоть в виде слепка бронхиального дерева, я обрадовался и решил возобновить реанимацию. Чего я ей только не вводил! И сердце девочки заработало. Сам стою и думаю: «Дурак, ты чего старался, она же без мозгов осталась – будет инвалидом всю жизнь!»
Через четыре дня девочка сидела на кровати и ела овсянку. Она улыбалась мне, а мама заплетала ей косы. Как это объяснить? Не знаю!
Нет, ну, конечно, можно сказать, что Клява – это такой офигенный доктор, который возвращает пациентов с того света. Но это будет вранье – у каждого реаниматолога в арсенале есть подобные примеры, когда он делает все возможное и немного больше. И пациент выживает. И ты никогда не понимаешь, отчего выжил именно он, а не те другие, за которых ты тоже бился изо всех сил. У Танечки я видел признаки биологической смерти. Однако сейчас она здоровая взрослая женщина.
Почему повезло именно мне, именно тогда? Не знаю, не знаю, не знаю…

Каждый успешный случай реанимации – это айсберг, и его громадную подводную часть мы не видим.
У Бога нет других рук, кроме наших.
Лет восемь назад мальчик неполных трех лет попал в реанимацию с тяжелейшей пневмонией. Он провел 40 дней на аппарате искусственной вентиляции легких и в искусственной коме. На моем дежурстве все жизненные показатели начали падать. Уровень кислорода в крови катастрофически снижался. Аппарат нагнетал в его легкие кислород под самым высоким давлением. Одно легкое не выдержало и лопнуло. Родители были в ужасе. Да, они были в палате, так как имеют право находиться вместе с умирающим, если хотят.
Я продренировал пострадавшее легкое. Тут же разорвалось второе. Я понимал, что мозг мальчика начинает страдать от дефицита кислорода. Наступали необратимые изменения. И я сказал родителям: «Это неэтично – задерживать человека в таком состоянии, когда вылечиться невозможно, а можно только продлить агонию».
Мама молчала – она была в шоке. А папа упал на колени, он молился Богу и требовал, чтобы я спас его сына: «Ты делай все, что только можно: твои руки сейчас – руки Бога, он захочет – все через тебя даст. Но только через тебя. А ты бросишь – и нет у него рук!»
Часто люди в подобном состоянии неадекватны, и мы в реанимации к этому привыкли. Сразу даем лекарства, и они успокаиваются. Но тут было что-то другое. Казалось, будто бы за отцом ребенка стоит кто-то еще, Некто Больший. Знающий. И я вводил мальчику такие дозы препаратов и гормонов, которые в книжках даже не описываются, и говорил себе: «Пусть отец осознает ситуацию, мне главное – выиграть время, чтобы он успокоился». Объяснял себе свои действия с рациональной точки зрения.
Минута прошла, другая, а мальчик не умирал. И вдруг уровень кислорода стал расти. Сам по себе. Ни один академик мира такой исход не спрогнозировал бы. Мальчик не умер в ту ночь. И в следующую – тоже. Потом он «слез» с аппаратуры и пошел в отделение. Потом выписался домой.
Каждый Новый год его папа приезжает в реанимацию с цветами и тортами. Иногда привозит сына. Мальчик растет крепким, с интеллектом у него все порядке. Со здоровьем – тоже, разве что минимальные остаточные изменения в легких на рентгене просматриваются. И все – больше никаких последствий.
Рационально я не могу объяснить, что произошло. Предполагать можно разное, но это не будет наука. Мне словно показали: «Ты думал, что он умрет, – а он выжил».
Я вижу: в нашей жизни есть место для чуда. И чем больше ты знаешь и умеешь, тем больше можешь сделать. Именно твои знания и умения дают возможность этому чуду проявиться в нашем мире.
Слава Богу за все!!!

Петерис Клява