Мифологические сюжеты в сказках

Вступление

С раннего детства мы знакомы с русскими
сказками, знаем, что Баба Яга и Кощей Бессмертный
злые, а Иван обязательно победит темную силу и
спасет Василису Прекрасную. Но нам интересно
знать, откуда в русских сказках такие необычные
герои и такие повороты сюжета?

Знаете ли вы, какое отчество у Бабы Яги? Почему
Кощей — Бессмертный, а смерть его на конце иглы,
которая хранится в яйце? Почему богатыри
сражаются с врагом на Калиновом мосту через
речку Смородину? Почему мы говорим «явный»,
«заморочить», «сварганить»?

Мы тоже задумались над всеми этими вопросами и
стали искать ответ. Мы выяснили, что большинство
наших народных сказок берут начало в мифах
древних славян.

Цель работы:

• Объяснить происхождение самых
  распространенных сюжетов в русских сказках.
• Объяснить происхождение самых популярных
  героев русских сказок.

Основная часть

Прежде чем мы будем говорить о художественных
образах и сюжетах в мифологии восточных славян и
русских сказках, необходимо нарисовать
мифологическую картину устройства мира такой,
как её представляли наши предки.

В представлении восточных славян весь мир
создал бог Род. «И вот родил Род небесное царство
Правь, потом — царство срединное Явь, а
следом — тёмное царство Навь. Из мирового
неведомого пространства упало семечко, и стал
расти огромный Дуб — Мировое Древо, высокое и
могучее. Корнями должен был уходить оно в царство
глубинное, призрачное, туда, где место лишь для
мёртвых и для тёмных сил. Ствол его пойдёт
поперёк царства Явного, где поселятся скоро
живые и будут жить, пока не истечёт их срок; а
верхушка и вовсе доберётся до Правильного
царства, до страны, в которой вот-вот появятся
могучие боги и станут править миром.

Одно плохо: перемешано всё в мире, и некому
наблюдать за порядком, всё подмечать, за всем, что
родилось, присматривать и доделывать то, что
начато. Тогда кликнул Род птицу Сва и создал себе
родича, творца и помощника, — Сварога
могучего, вдохнул в него свой всесильный дух и
дал ему не одну голову, а целых четыре, чтобы мог
он на все четыре стороны света оборачиваться. И
поднял Сварог могучими руками над морем небо,
названное в честь него Сваргой, и пошёл ходить по
нему, из поднебесья мир оглядывая. А потом дальше
давай то да сё сварганивать! Ведь имя тому богу
было Сварог. Вам, мальчики и девочки, должно быть
знакомо, весёлое слово — сварганивать. Его
переймут потом люди у богов и будут всегда
говорить его, коли захотят сотворить что-нибудь
этакое, необычное.

Потом Сварог и Черный Змей (Чернобог) поделили
землю, пропахали межу. Справа осталось
Правильное царство- небесная синяя Сварга, слева
— подземное царство Нави, а в срединном мире Яви
Межа посередь мира легла.

«Удивительная речка потекла по Меже, отдели
мир темный и мертвый от мира живого, явного. Сама
по себе родилась эта речка смрадная, и назвалась
та речка Смородиной. В речке Смородине слезы
с кровью перемешаны, волны там одни ледяные —
холодные, а другие кипучие — огненные, оттого и
шипит, и паром пышет речка Смородина. Отделяет
она живых от мертвых, и даже бессмертные боги
боятся переходить ту речку, а уж у смертного и
вовсе ни переехать её, ни переплыть никакой не
будет возможности. Лишь волшебный Калинов мост
через речку ту перекинут, по нему умершие люди в
мир подземный будут шествовать, но пока об этом
еще никто не догадывается».

Возьмем, к примеру, сказку «Царевна Лягушка».

«Василиса Премудрая хитрей, мудрей своего отца
уродилась; он за то осерчал на нее и велел ей три
года квакушею быть»

Василиса Премудрая, она же Василиса Прекрасная,
в русских сказках — это не кто иной, как богиня
жизни Жива, дочь Сварога и Лады в славянской
мифологии:

«И вот, когда пришел положенный срок, у
Лады-матушки родились три прекрасные дочери:
сначала светловолосая и веселая Леля, богиня
весны и чистой девической любви. А потом еще две
сестры — солнечноокая красавица Жива,
животворящая богиня жизни, и холодная
Мара-Морена, богиня холода и смерти. Взяла себе
Жива силу живой воды, а Морена обрела силу
мертвой воды». Проследим эту связь.

В сказке:

Век бы тебе спать, если б не я!

В мифе:

Привязали птице Гамаюн боги бочку под крылья,
чтобы набрала в Ирии вещая птица священной сурьи,
и наказали ещё, чтобы в клюве принесла она с
Рипейских гор живой воды. И ответили ему братья
Сварожичи:

Молвил Перун, полной грудью вздохнув:

— Как же долго я спал во Сырой Земле! И ответили
ему братья Сварожичи: — Спать бы тебе, Перун,
вечным сном, если б не пришли на выручку».

В сказке:

«Обернулась Василиса Премудрая белой лебедью
и упорхнула в окно:»

Подобное есть и в мифе:

«:Лебёдушкой белоснежною сей же час
вспорхнула Жива на небо, замахала сильными
крыльями и полетела:»

В сказке:

«Василиса Премудрая испила из стакана да
последки себе за левый рукав вылила; закусила
лебедем да косточки за правый рукав спрятала.
Жены старших царевичей увидали ее хитрости,
давай себе то же делать. После, как пошла Василиса
Премудрая танцевать с Иваном-царевичем, махнула
левой рукой — сделалось озеро, махнула правой — и
поплыли по воде белые лебеди; царь и гости диву
дались».

Практически тоже самое рассказывается и в мифе:

«И те косточки, что остались от трапезы
богиня Жива складывала, и кружилась в танце Жива
Свароговна: одной ручкой махнет — встанут лес и
река, другой ручкой махнет — летят птицы под
облака».

В мифологии есть легенда о том, как Морена
похитила Даждьбога и приковала к острым
Хвангурским скалам, а Жива отправилаь его
спасать. «Лебедушкой белоснежною сей же час
вспорхнула Жива на небо, замахала сильными
крыльями. Но внезапно небо и воды заморочили
помощницы Морены — мары. И с пути лебедь белая
сбилась, снова в девицу обернулась, пешком
двинулась по острым камням. Истоптала три пары
железных сапог, истерла три железных посоха, в
кровь изранила руки и ноги, но пришла наконец к
горе Хвангуре, к обиталищу земному Кащея — бога
зла».

Вспомните, как часто этот сложный путь проходят
самые разные герои, чтобы добраться до царства
Кощея Бессмертного и освободить любимого или
любимую.

В сказке также сказано:

«Ищи меня за тридевять земель в тридесятом
царстве — у Кощея Бессмертного»

Кощей Бессмертный — это герой
мифологический, сын Чернобога:

Вселенную»

Про смерть Кощея в сказке:

«: Смерть Кощея на конце иглы, та игла в яйце,
то яйцо в утке, та утка в зайце, тот заяц в сундуке,
а сундук стоит на высоком дубу, и то дерево Кощей
бережет как зеницу ока:»

В мифе:

«:Есть яйцо заветное, самим Родом в начале
мира рожденное, — яйцо со смертью Кощея. Глубоко
его смерть упрятана, далеко его смерть схоронена.
Под корнями Дуба, Дерева Мирового, лежит яйцо. В
сундуке оно там упрятано, внутри зайца оно
схоронено, внутри утки оно положено. В тот же час,
когда разобьешь ты яйцо, погибнет Кощей:»

В мифологии о нем сказано:

«Был у Чернобога еще один сын, Горын Змеевич,
перенявший у отца своего всю его змеиную природу,
живучесть и многоголовость. Жил Горын в пещере
под Черной горой — от слова «гора» он горыном и
прозывался. Впрочем, мог этот змей изрыгать изо
рта пламя, так что Горыном его звали еще и потому,
что в его пасти что-то горело.

Было у Горына то ли три головы, то ли шесть, то ли
девять: люди, которые его видели, иногда от страха
со счету сбивались и не могли точно ответить,
сколько же именно было голов у этого змея,- может,
и все двенадцать.

Когда вылетал он из-под своей горы, то кругом
гром гремел и молнии сверкали. Вылетал,
отправлялся туда, где жили мирные пахари. Увидит
какую девицу-красавицу попригожее, хвать ее
когтистыми лапами и несет к себе в глубокую
пещеру»

Сравните с русскими сказками: » : гром
гремит, земля трещит, волны на реках
взволновались, вылетает Змей Горыныч о
двенадцати головах:»

В сказке «Два Ивана — солдатских сына»:

«Каждый день выходит из синего моря, из-за
серого камня двенадцатиглавый змей и поедает по
человеку за единый раз, теперь дошла очередь до
царя… Есть у него три прекрасные царевны….»

Все знают знаменитую Бабу Ягу с ее избушкой на
курьих ножках:

«:Стоит избушка на курьих ножках, кругом
повертывается… Избушка повертывается к морю
задом к нему передом. Царевич взошел на нее и
видит: на печи, на девятом кирпичи, лежит Баба-Яга
костяная нога:»

В мифе:

«Яга Виевна, супруга Велеса — старая, горбатая,
злющая, хромая бабка. Живет она в своей избушке на
курьих ножках и питается душами человеческими,
которые ей Морена (богиня зимы и смерти) приносит.
Но к людям редко выходит Яга — могут и одолеть ее
богатыри русские! Вот и колдуют издалека
понемногу Яга с Мореной, на людей злость свою
выплескивая:»

Почти в каждой сказке есть старичок,
который неожиданно появляется перед главным
героем, дает ему полезный совет и также
неожиданно исчезает. В сказке «Царевна-лягушка»
он тоже есть:

«:Шел он, близко ли, далёка ли, коротко ли —
попадается ему навстречу старый старичок:
Читаем в сказке «Два Ивана — солдатских сына»:

Нечего делать, пошли добрые молодцы домой и
головы повесили; идут путём- дорогою, а на встречу
им опять тот старичок попадается».

В Мифах сказано, кто же этот старичок:

«:Встретили они (небесные ратичи Вечёрка с
Полуночкой) вдруг на своем пути маленького
старичка с седой бородой. И стал тот старичок их
манить за собой — то в одну сторону поманит, то в
другую поведет, то обратно свернет:А старичок
пропал, будто его и не было. Вот такой силой
обладал этот старец, а все потому, что был он
самим Временем:»

Именно поэтому знает старичок все и про
Василису Премудрую: «Василиса Премудрая хитрей,
мудрей своего отца уродилась; он за то осерчал на
нее и велел ей три года квакушею быть», и про то,
куда идти Ивану-царевичу, чтобы ее найти: «Вот
тебе клубок, куда он покатится — ступай за ним»

Заключение

Работа по сопоставлению русских сказок со
славянскими мифами очень увлекательная. И чем мы
больше сравнивали и вчитывались, тем чаще
задавались вопросом: а сказки ли рассказывали
нам в детстве, может быть, это были просто
славянские мифы?

Мы пришли к выводу, что

1. Большинство образов русских народных
   волшебных сказок взято из славянской
   мифологии;
2. Основа сюжетов народных волшебных сказок —
   мифология. В процессе «жизни» сюжеты
   варьировались, видоизменялись, т.к. человек искал
   своё место в мире добра и зла, учился жить. Рядом с
   мифологическими образами появляются образы
   людей. Философию жизни человек заключал в сказки,
   где «правда ложь, да в ней намёк». Так появились
   сказки.

Библиография

1. Дети Сварога (древнейшие мифы восточных славян)
   / Консультанты А.Л.Цеханович, Е.В.Миронов. — М.:
   Проект-Ф, 2008.
2. Русские народные сказки: . «Царевна — лягушка»,
   «Два Ивана — солдатских сына» «Василиса
   Премудрая»

В детстве всем приходилось слушать сказки. От старших, по телевизору, по радио, а научившись читать, дети берутся за книжные сборники сказок, в наше время могут вычитывать их и из Интернета. Сказка – древнейший вид повествовательного произведения, существующий даже у племен, до сих пор находящихся на первобытном культурном уровне. Само слово «сказка» говорит о том, что изначально, да и сейчас большей частью тоже, она передается как устный рассказ. Сюжет сказки может иметь бытовой или приключенческий характер, но для нее всегда характерно упрощенное поднятие определенной проблемы, будь то описание человеческих качеств (героизм, любовь к ближним, либо наоборот, коварство, лукавство, а также находчивость, умение сохранять достоинство и пр.) или конкретных общественных явлений. То есть, в сказке отчетливо выражен определенный психологический или поучительный смысл, она не является, в отличие от сказания или легенды, простым повествованием о каких-то событиях. Также сказка по умолчанию не претендует на достоверность изложенных в ней событий и фактов, то есть, всегда признается вымыслом. Сегодня сказки слушают в основном дети, поскольку им еще бывает тяжело усвоить более сложные произведения повествовательного искусства. В прошлые времена их активно слушали, рассказывали друг другу на досуге и взрослые. Сказки бывают народные и литературные. Народные сказки не имеют конкретного автора: их люди пересказывают друг другу с незапамятных времен, из поколения в поколение, и каждый пересказчик может добавлять в них что-то от себя, что-то опускать, какому-то эпизоду добавлять иные особенности и трактовку, подчас совершенно меняющие его суть. По этой причине сюжеты двух разных сказок могут переплетаться в третьей. Литературные сказки чаще всего являются обработками сюжетов народных сказок, но они всегда имеют конкретного автора, который через них выражает свой взгляд на те или иные проблемы. Поэтому литературные сказки имеют более сложный характер повествования, и в них особенно отчетливо выражена конкретная идея, психологическая или поучительная тема.

Литературные сказки, однако, имеют ценность для исторической науки только как отражающее мировоззрение людей и, может быть, какие-то еще мелкие детали тех эпох, в которых жили их авторы. Это касается, в сущности, любого литературного произведения. Гораздо более разносторонний интерес представляют народные сказки в своем чистом виде, не искаженные субъективным взглядом обработчика. Корни народных сказок уходят в глубину эпох. Очень похожие по сюжету сказки встречаются у народов совершенно разных языков и культур, населяющих разные регионы планеты, хотя каждый народ, конечно, повествует о по сути одних и тех же событиях через призму своей культуры (например, опознанные по потерянной обуви знатным возлюбленным древнегреческая Родопис, западноевропейская Золушка, адыгская Фаруза). В сюжете некоторых народных сказок можно даже проследить отголоски реалий первобытных времен, например, в фольклоре кавказских народов упоминается геронтицид – убийство престарелых членов общины как неспособных трудиться и приносить пользу соплеменникам, хотя в письменную эпоху этого явления на Кавказе уже не существовало.

Во многих народных сказках в большом количестве присутствуют элементы мифологии. Не каждая народная сказка мифически окрашена, но нигде так, как в народном фольклоре, не сохранились до настоящего времени пережитки древних верований у большинства современных имеющих развитую культуру наций. В древние эпохи люди как могли пытались объяснить глубинную природу и суть всего, что видели вокруг себя, будь то различные природные среды (вода и суша, леса и луга, небеса и болота и пр.), физические явления, изменения погоды, болезни и выздоровление, жизнь и смерть, многообразие форм жизни. Для первобытной эпохи, да и в той или иной степени и для более поздних эпох тоже, людям было свойственно одухотворять окружающий мир, воображать, что его различными средами управляют какие-то невидимые или старательно прячущиеся от людских взоров существа. Работая далее, человеческая фантазия могла придумывать этим «духам-управителям» каких-то помощников, изыскивать способы вступления с окружающей средой в духовный контакт (то есть, связаться с якобы управляющими ею духами и выпросить у них что-либо), чтобы, например, больше животных добылось на охоте, или урожай вырос побогаче, или болезнь обошла кого-либо стороной и т.д. В отсутствие развитой науки и информации такие предположения об окружающем мироустройстве закреплялись в сознании людей из поколения в поколение, и люди по-настоящему верили в окружающих их различных бестелесных существ, в наличие живой души у каждого природного объекта и даже у отдельных предметов, считали, что с окружающими духами можно вступать в контакт, чего-то добиваясь для себя. Так формировались мифические представления. Будучи убежденными в их реальности, люди переносили мифических существ и различные ритуалы, которые, как считали древние, позволяют контактировать с духами, в свои сказки наравне с реальными образами и персонажами. Прошли времена, современные монотеистические религии, а затем и научно-информационный прогресс вытеснили из сознания людей древние верования. Но в пришедших из глубины времен сказках, передаваемых от одного поколения к другому, сохранились и существа, в которых когда-то верили люди, и описание когда-то совершавшихся культовых ритуалов. Хотя сегодня большинство людей даже не имеет представления о том, какое значение тот или иной мифологический персонаж, тот или иной обряд, сохранившиеся в сказках, имел для далеких предков и кем он считался по изначальной сути. Сегодня сказочные существа воспринимаются просто как порождение мистической фантазии, а сказочные ритуалы – как выдуманная игра или шутка. Мы расскажем о некоторых мифологических элементах, дошедших до нашего времени в русских народных сказках.

Сказки о животных, в которых животные выступают как разумные и сознательные существа, олицетворяющие различные человеческие характеры, существуют абсолютно у всех народов. Обычно это самые простые сказки, где главное внимание уделяется не интриге, а характерам персонажей. В русском фольклоре лисица олицетворяет хитрость, расчетливость, коварство. Медведь может олицетворять склонность к использованию грубой силы, скудоумие при наличии силы и влияния, иногда – великодушие сильного к слабому. Волк – грубую алчность, склонность к силовому присвоению чужого, жестокость, а также недалекость ума. Заяц – душевную слабость, трусость, иногда физическую (материальную, социальную) слабость в сочетании с хитростью или наглостью, высокомерием. Наделение животных человеческими чертами восходит к первобытным временам, даже эпохе палеолита. Его источником является анимизм – первобытное представление об одушевленности, обладании собственными мыслями и чувствами всего того, что окружало людей, включая не только животных, но и в действительности неживые предметы. Первобытные люди рассуждали просто: если свои сознание, чувства, интересы есть у людей, значит, они есть и у животных, и у растений, и у разных предметов, ведь человек в то время сильно зависел от природной стихии, поэтому не особенно себя ей противопоставлял. Из анимистических представлений вытекает древняя религиозная форма – тотемизм, когда какие-либо племя, род, даже отдельный человек считали своим предком какой-либо предмет, растение, но в подавляющем большинстве случаев – животное определенного вида, поскольку животные являются по-настоящему живыми существами, способными чувствовать, испытывать эмоции. Такой предок – тотем, становился объектом культового почитания людей, считавших себя его потомками, а всех других животных или растения того же вида, предметы той же категории люди считали своими родственниками.

Каждый вид животных отличается характерными, свойственными только ему повадками, образом жизни. Поэтому животные были особенно удобны как в качестве тотемов (род, племя выбирали себе в «предки» то животное, которое нравилось им в чем-то своими повадками), так и для сравнения с тем или иным человеческим поведением, образного описания определенных свойств человеческой души. Потому животные заняли такое прочное место в народных сказках. Однако, отголоски анимизма присутствуют не только в сказках о животных. Иногда в народных сказках, в том числе русских, присутствуют одушевленные растения и предметы, в реальности всегда являющиеся неживыми, а также имеющие душу природные объекты. Вероятно, всем известны сказка «Пузырь, соломинка и лапоть», живые яблоня, печь, речка в сказке «Гуси-лебеди». Если анимистическая сказка о животных или имеющих душу предметах перекликается с приключенческой сказкой, в которой главными персонажами являются люди, в ней часто можно проследить пережитки древних культовых обрядов. Например, в той же сказке «Гуси-лебеди» девочка получает помощь от яблони, печи, реки, выполнив их просьбу, причем ко всем из них обращается практически одинаковыми словами (отсылка к языческой молитве). Когда-то в первобытные времена, да и в непросвещенную часть постпервобытной эпохи, люди со всей серьезностью обращались к каким-либо деревьям, рекам, камням, совершали перед ними определенные молитвы, делали подношения, рассчитывая получить от них какое-либо благо. Впрочем, не обязательно предмет должен был быть культово почитаемым. Например, при необходимости перейти реку и будучи не в состоянии построить мост, сдержать ее течение, люди, уверенные, что река, как и все вокруг, тоже является живым существом, просто просили ее как другого человека позволить им перебраться на другой берег, выполняя какие-либо заклинания (как они считали, на языке, понятном духу реки), возможно, совершая какие-либо подношения взамен – в качестве «сделки», но не воспринимая реку как сверхъестественную личность, божество.

Тем не менее, часто в сказках дух природного либо рукотворного объекта или стихии фактически отделяется от них самих, приобретая выраженные антропоморфные черты. Большинство сказочных существ происходят также из древнего анимистического пантеона, изначально являясь неотделимыми душами лесов, гор, рек, полей, различных явлений бытия. Но впоследствии (возможно, еще в границах первобытной эпохи) в людских рассказах они начали представать как более автономные субстанции, походить не столько на слитый с объектом его дух, сколько на обладающее сверхъестественными способностями существо, живущее в этом объекте и управляющее им. Например, дух леса в представлении людей по мере усложнения их быта, отделения от окружающей природы, развития критического восприятия окружающей среды превратился в лешего. Если в древнейшие периоды люди считали, что весь лес – это живое существо само по себе, то затем стали полагать, что живым его делает наличие в нем особой субстанции – души, потом уже стали помещать душу леса в конкретное место внутри него, а потом стали представлять ее как конкретное существо, живущее в лесу и способное влиять на его стихии, имеющее определенный собственный облик. Точно так же души водоемов со временем превратились в обитающих в них водяных, души полей – в полевиков и т.д.

С течением времени сказки, сказания, прочие повествования, в которых фигурировали разные мифические существа, передавались из уст в уста, из одной человеческой общины в другую. Слушающий часто недостаточно правильно понимал смысл повествования рассказчика и передавал рассказ другому человеку уже по-своему. Так некоторые изначально разные мифологические образы сливались в один, и наоборот, один образ разделялся на несколько. Так, в одних регионах расселения древних славян, а позже – русского этноса, духов водоемов, лесов, полей относили к одной общей категории – русалок. В южнорусских районах русалок представляли красивыми молодыми женщинами, каждая из которых живет в той стихии, которую олицетворяет (водоем, лесной массив, поле, пастбище). В этом отношении славянские русалки напоминают древнегреческих нимф, которые тоже были олицетворением различных природных стихий, воспринимались как духи конкретных природных объектов. В северных районах русалок описывали как безобразных старух. Однако в других регионах достаточно четко продолжали отделять русалок от водяных, полевиков и леших. Там русалки считались «низшими духами», тогда как водяные, лешие, полевики – главными хозяевами определенных водоема, леса или поля. В иных областях русалок вообще считали душами умерших людей, нашедших свое пристанище в определенной природной стихии, таким образом, с духами-хозяевами этих стихий они вовсе не были связаны. В русских сказках распространены эпизоды, когда водяные, лешие, русалки похищают людей (затягивают в воду, заставляют блуждать в лесу), но часто они являются и помощниками героев (иногда в одной и той же сказке присутствуют эпизоды и вреда, и помощи духов людям). Это символизирует естественную опасность природной стихии для людей (в реке, озере, на болоте можно утонуть, в лесу потеряться, тяжело пораниться или стать жертвой опасного животного), человеческий страх перед ней, но и сохраняющуюся бытовую связь между людьми и природой (в реке берут воду и ловят рыбу, в поле выращивают хлеб, пасут скот, в лесу охотятся, добывают дрова и строительный материал).

Сказав о леших и водяных, нельзя обойти стороной домовых. Однако в основе образа домового лежит другое первобытное религиозное представление – культ предков. Авторитет старших и опытных членов общины в первобытные времена, особенно в неолитическую эпоху, когда человечество еще самыми примитивными технологиями начало осваивать производящее хозяйство – скотоводство и земледелие, был очень высок. Когда умирал глава рода или семейства, привязанные к нему, привыкшие следовать его наставлениям младшие родственники, домочадцы окружали сакральным почитанием его память, могли верить, что его дух продолжает находиться с ними и давать им советы, которые только надо было уметь услышать специальными ритуальными способами, продолжает оберегать общину от всякого рода злоключений. Покойных основателей родов подчас вовсе обожествляли, изготовляли их идолы и поклонялись им. Когда в обществе четко оформился институт живущей в отдельном жилище семьи, люди стали верить, что каждой семье покровительствует дух ее основателя, привязанный к ее жилищу. Молодая семья, отделившаяся от старшей, строила собственное жилье. Проходило время, в ней рождалось все больше детей, которые вырастали и сами вступали в брак, но до поры с собственными женами и детьми продолжали жить со своими родителями, построившими жилище. Коллективная организация позволяла в давние времена с тяжелым бытом легче выживать. Такие обширные семьи, состоящие из двух – трех поколений, и поныне распространены во многих регионах мира, особенно на Востоке. Первый глава семейства в конце концов умирал, и домочадцы верили, что его дух продолжает жить в построенном им жилье, продолжает надзирать за порядком в основанной им семье. Для него по-прежнему оставляли после каждой трапезы часть пищи, следили за чистотой и порядком на его привычном месте в доме, пытались при необходимости получить совет или одобрение вступить с ним в контакт путем специальных ритуалов. Считалось, что если дух отца-основателя покинет жилище, семейные и хозяйственные дела придут в упадок: члены семьи перессорятся, скотина будет вымирать, семейный участок земли – давать плохой урожай. То есть, произойдет то, что естественным образом произошло бы без единого руководства первого главы семейства, когда он был еще жив, а семья – молодой и неопытной в быту. Впоследствии часть составлявших разросшуюся семью супружеских пар со своими детьми отделялась и строила собственные жилища – главам этих новых молодых семей в будущем тоже предстояло стать «домовыми», а унаследовавшие прежнее жилище члены большой семьи продолжали почитать прежнего духа-предка из поколения в поколение – столько, сколько существовало построенное им жилье. Впрочем, часто семья, переселяясь по каким-либо причинам на новое место, «забирала» с собой и дух основателя, проводя для этого различные ритуальные действия.

С распространением на Руси христианства культ предков в своем полном виде был разрушен. Однако его пережиток в форме веры в домовых – охраняющих дом духов, которые незримо поддерживают в семье и жилище порядок, хозяйственными успехами и семейным благополучием поощряют добрых и старательных хозяев, неудачами и семейным разладом наказывают злых и нерадивых, существовал, особенно в селах, вплоть до всеобщего просвещения советского времени. И в двадцатом веке некоторые крестьяне продолжали ежедневно класть пищу возле печи (обыкновенно у очага в древние времена и находилось постоянное место, занимаемое в доме главой семейства), а переселяясь в новый дом, «уносили» с собой домового вместе с печной золой, корзиной с продуктами и другими способами. На изначальное представление о домовом как об основателе семейства – патриархальном главе, указывают сохранившиеся его народные названия в ряде областей: «хозяин», «большак», «дедушка», «кормилец». В эпоху Средневековья и Нового Времени образ домового, лишившись изначальных сакральных истоков, постепенно сливался в народных представлениях с образом кикиморы – не имеющего определенного внешнего вида существа, согласно поверьям, способным причинять мелкий бытовой вред вроде поломки хозяйственной утвари, утери нужных вещей, недомогания хозяев и т.п. Кикиморы, однако, как считали русские в старину, жили не только в домах, но и в лесах, полях, на болотах. Трудно сейчас сказать, откуда взялись представления о кикиморах. Возможно, они сами по себе олицетворяют все непознанное, неизведанное, неразгаданное. В разных областях России разнилось определение домовых и кикимор по отношению друг к другу. В некоторых считалось, что кикиморы – это просто домовые женского пола. В других домовыми называли духов, приносящих жилищу и его обитателям благополучие, удачу, а кикиморами – вред и убытки. В третьих образы домовых и кикимор были по-прежнему четко разграничены: домовой был духом-покровителем, следящим за порядком в доме и семье, кикимора – просто незримым существом, селившимся в доме без определенной цели. Домовым и кикиморам приписывали непонятные звуки, раздававшиеся в доме (на поверку являвшиеся по физическим причинам искаженными скрипом бревен, шумом ветра, трением строительных деталей при перепадах температуры и пр.), пропажу или появление в неожиданном месте различных вещей, необъяснимые заболевание скота, порчу продуктов, беспокойство животных и маленьких детей, чувство удушья во сне и ночные кошмары.

Кикиморам в некоторых местностях приписывалось и свойство похищать маленьких детей. Однако судя по распространенным и в наше время детским страшилкам о «бабаях» и «буках», в старое время славяне верили и в особых духов, крадущих детей. Слово «бабай» является явным тюркским заимствованием (тюркское «баба – отец», часто служило уважительным обращением к старейшинам, важным чиновникам и военачальникам), поэтому оно, несомненно, наслоилось на славянскую мифологию в достаточно позднее время. Возможно, потому что Русь в течение столетий находилась в противостоянии с населенной тюрками-кочевниками Великой Степью, и враждебные тюркские воины систематически уводили много славянских детей в рабство во время набегов, а в эпоху ордынского ига сборщики дани из Орды могли забирать детей у злостных неплательщиков. В связи с этим слово «бабай» постепенно вытеснило исконные славянские названия духов – похитителей детей. Слово «бука» пришло в русский язык уже в Новое Время из Англии, где словом «bogeyman» обозначается собственный дух-похититель.

Как бы ни назывались охотящиеся за детьми духи у славян изначально, в мифологических представлениях они являются олицетворением детской смертности, которая в старые времена, а тем более, в первобытные, была очень высока. Дети раннего возраста с их хрупким организмом и еще не выработавшимся стойким иммунитетом к различным болезням в суровых условиях древнего быта, отсутствии настоящей медицины часто умирали от инфекций, случайного переохлаждения, сырости в жилище, врожденных заболеваний, несчастных случаев. Организм тех, кто выживал, становился достаточно устойчивым к неблагоприятным условиям окружающей среды и заразным болезням, но все же был слабее взрослого, к тому же, дети старшего возраста чаще травмировались из-за естественным образом возраставшей склонности к риску и приключениям, поэтому их гибель тоже не была из ряда вон выходящим явлением. Слабость детского организма способствовала быстрому развитию поражавших его болезней, и ребенок мог выглядеть сегодня совершенно здоровым, а через день – два вдруг умереть. Неожиданные болезни и смерть детей, а также их пропажу вследствие несчастных случаев (ребенок мог незаметно для окружающих утонуть в реке и быть унесенным течением, мог быть утащенным далеко от своего селения хищным зверем и т.д., а технические средства того времени не позволяли общине организовать тотальные поиски по всей округе) люди приписывали духам-похитителям, и стремились обезопасить от них детей с помощью различных предметов – оберегов (амулетов), которые надевали на ребенка или ставили, вешали у его кроватки, ритуальных заклинаний. Чтобы «обмануть» злых духов, ребенку давали при рождении одно имя, но в быту называли другим. Детей сознательного возраста предостерегали от каких-либо действий, поступков, которые, по тогдашним представлениям, могли привлечь внимание опасного духа. В том числе от того, чтобы ребенок ходил где-либо в одиночку: считалось, что одинокий ребенок более уязвим перед нападением злобного существа. Постепенно, с течением веков, такие предостережения превращались в обыкновенный интрумент против детского непослушания и чрезмерного озорства, и когда вера в духов-похитителей сама по себе ушла, традиция пугать ими наивных детей, чтобы заставить слушаться, сохранилась стойко.

Еще больше, чем духов, древние славяне почитали богов – сверхъестественных существ высшего ранга, которые, согласно древним представлениям, управляли не конкретными объектами или явлениями, а целыми стихиями вообще либо единственными в своем роде, хорошо известными всем общинам и племенам предметами. Славянский пантеон богов не был единым для всех племен, однако одному и тому же божеству, в отличие от духов, могло поклоняться все племя. С распространением христианства культы древних богов разрушались быстрее, чем культы духов, потому что, во-первых, проповедники и принявшие христианскую религию князья боролись с ними в первую очередь, во-вторых, довести до сознания непросвещенного народа, что ясную погоду и грозу, тепло и холод насылает Единый Бог, было проще, чем объяснять, почему в одном и том же селении такая-то семья живет счастливо и богато, а другая – горестно и бедно, почему в прошлом году охота была удачнее в одном лесу, а в этом году – в другом и т.д. Поэтому отголоски культов древних божеств в народных сказках сохранились меньше, чем представлений о духах.

Тем не менее, они тоже присутствуют. Можно обратить внимание, с какой почтительностью в некоторых русских сказках герои обращаются к Солнцу и Месяцу, смиренно прося у них помощи. Нет ни одной русской сказки, где солнце или луна выступали бы отрицательными персонажами или высмеивались бы. Тогда как лешие и водяные могут изображаться враждебными существами, а также быть обманутыми героем. Хотя лес, откуда славяне получали материал для строительства жилищ, и вода были для древних не менее важны, чем свет солнца и уж тем более луны. Это не случайно: бог солнца Яр (Ярило), как свидетельствуют древнерусские летописи, почитался славянами как верховное божество, а Месяц считался его братом. Культ Яра и Месяца с распространением христианства прекратился, однако привычное народное почитание самых ярких небесных светил осталось.

В образе известного героя русских сказок Мороза (Морозко) тоже присутствуют явные пережитки древнего обожествления. Хотя летописных данных о наличии у славян такого божества нет, фольклорные сведения, а также некоторые дошедшие до наших дней обряды (в основном в новогодней традиции) явственно указывают на то, что изначально Мороз почитался славянами как повелитель стихии зимнего холода. Популярная и поныне русская сказка «Морозко» указывает на его характерные божественные черты: с ним бесполезно бороться, и первая девушка спасается, только произведя на него хорошее впечатление своей смиренностью; он способен одаривать людей материальным богатством, непосредственно не связанным с его стихией; он может влиять на сидящую в теплой избе собаку, которая человеческими словами оповещает хозяев о судьбе повстречавшихся с ним девушек; он находится выше человеческих морали и эмоций, наградив одну девушку и убив другую только по причине их отношения к нему, но при этом обеих сначала подвергнув испытанию холодом. Помимо фольклора, на сакральные истоки образа Мороза указывает явно основанная на народном творчестве песня М. Уваровой «Ой, мороз, мороз», выполненная в форме заклинания (языческой молитвы).

В настоящее время Мороз (Дед Мороз) больше известен в России как ключевой персонаж празднования Нового Года. Современный Дед Мороз является «гибридной» фигурой: он сочетает в себе черты славянского языческого Мороза и почитающегося в католической и протестантстких церквях как покровитель детей Святого Николая (Санта-Клауса), являясь по сути продуктом обозначившегося в Новое Время российского подражания западной моде. Формирование его образа началось в России во второй половине XIX в. – во время подъема русского монархического национализма, когда при традиционно продолжавшейся культурной ориентации просвещенных слоев российского населения на Запад всякому заимствованию из европейской культуры придавалась, тем не менее, национальная русская окраска. Со второй половины XIX в. у зажиточных российских семей: дворян, купцов, разбогатевших мещан, распространилась мода праздновать Рождество по западному образцу, наряжая в украшения еловое дерево и раздавая присутствующим, прежде всего, детям, подарки. В странах Запада по традиции рождественские подарки детям дарит участник праздника, одетый в Святого Николая, то есть, Санта-Клауса. В России Святой Николай не почитался как покровитель детей, поэтому рождественский персонаж, одаривающий детей подарками, был заменен на Мороза, русским детям хорошо известного по сказке. Тем не менее, рождественский Мороз в ходе уподобления праздника западным образцам, помимо обычая дарить детям подарки позаимствовал у европейского Санта-Клауса немало других черт: добродушность, обыкновение приезжать в роскошной упряжке, носить костюм красного цвета (хотя часто Деда Мороза изображали и изображают в классическом русском стиле – в длинной шубе «холодного» синего или белого цвета, валенках, с будто заледеневшим белым лицом). После Революции в ходе антирелигиозной политики большевиков Рождество перестало быть массовым праздником. Однако, чтобы не лишать народ, прежде всего, детей, привычного увеселения, по образу Рождества в советской России стали праздновать наступление нового года. Современная традиция празднования Нового Года в России, как и устоявшийся образ новогоднего Деда Мороза, сложились к концу 30-х гг.

Современный Дед Мороз, уподобившись Санта-Клаусу, тем не менее, сохранил очень много сакральных черт, пришедших из древнеславянского язычества. На былое обожествление его фигуры указывают, прежде всего, наличие у него сверхъестественных способностей (в современных новогодних сказках он по-прежнему управляет зимней стихией, может насылать холода и метели, а также совершать другие чудеса, например, по мановению его посоха из ниоткуда появляются подарки для детей) и культивируемое среди детей явственно трепетное почитание его персоны: если Санта-Клаус – в заметной степени комичный персонаж, то Дед Мороз в самом деле предстает как некий «детский бог», олицетворение в глазах детей высшей добродетели. И современный российский Дед Мороз, и европейский Санта-Клаус, одаривая детей подарками, отмечают их хорошее поведение в течение года, но делают это несколько по-разному. У Санта-Клауса вознаградить послушных детей – конкретная цель, а в некоторых представлениях он же (или – в Альпийском регионе, его антагонист демон Крампус) наказывает непослушных. Дед Мороз, хотя послушных вознаграждает в первую очередь, обыкновенно затем «милостиво» одаривает и озорных, что восходит к древним представлениям о божественном абсолютизме, свободной воле божества одаривать кого угодно из смертных и кого угодно карать. Ныне практикующаяся новогодняя традиция, согласно которой дети, прежде чем получить от Деда Мороза подарок, должны рассказать перед ним стихотворение, исполнить песню или танец, тоже восходит к древней языческой обрядовости, к ритуалам, посредством которых люди обращались к своему божеству.

Весьма интересным и в значительной степени таинственным, но очень распространенным персонажем русского фольклора является Баба-Яга или просто Яга. Это – уродливая старуха, обладающая сверхъестественными способностями (может управлять предметами, насылать стихийные бедствия, превращать людей в камень и др.), отличающаяся странным и нелогичным поведением, часто являющаяся в сказках фактическим средоточием всех злых сил. Обыкновенно местом жительства Бабы-Яги указывается стоящая в лесу или возле леса «избушка на курьих ножках» (хотя существуют и другие варианты, а в избушке на курьих ножках в некоторых сказках может жить и не Баба-Яга, а какой-либо другой персонаж), а характер ее – чаще всего злой и враждебный, хотя иногда она, наоборот, выступает помощницей героя. Разумеется, истоки образа Бабы-Яги тоже следует искать в древнеславянской мифологии, поскольку многие ее устойчивые черты характера и атрибуты логически не связаны с сюжетами сказок, в которых она фигурирует. Однако из древнерусских письменных источников невозможно почерпнуть о ней практически никакой информации, а в XIX в., когда просвещенные люди России начали интересоваться народными поверьями и исследовать крестьянские культурные традиции, представления о Бабе-Яге даже у сельского населения сохранились лишь в сказках, никаких связанных с ней обрядов крестьяне уже не совершали (хотя еще продолжали задабривать леших и водяных, оберегаться от кикимор).

Некоторые фольклористы видят в Бабе-Яге древнее божество, ведавшее лесной стихией (тогда как каждый леший одухотворял конкретный лесной массив, а не все леса в целом). Известный советский исследователь фольклора В. Пропп полагал также, что Баба-Яга в древнеславянских представлениях являлась проводницей человеческих душ из мира живых в мир мертвых. На это указывает, в частности, такой упоминающийся во многих сказках атрибут, как одна костяная нога, в то время как другая нога у нее обычная. Часто в сказках герой с помощью Бабы-Яги, которую обнаруживает в избушке на курьих ножках, после предварительно сказанных ей похожих на заклинание слов и некоторых напоминающих ритуал действий (например, мытье в бане), попадает в некое Тридевятое царство. По мнению В. Проппа, Тридевятое царство – это и есть потусторонний мир, где обитают души умерших, а избушка на курьих ножках – вход в него. Сам образ избушки на курьих ножках, несомненно, является отсылкой к существовавшему на Руси и в России архитектурному облику некоторых строений, возводимых не на фундаменте, не на земле, а на прочных опорных столбах. Некоторые славянские племена на возведенных на врытых в землю столбах помостах хоронили покойников, и в некоторых сказках указывается, что избушка на курьих ножках не имеет ни окон, ни дверей (это зафиксировано и во вступлении к поэме А. Пушкина «Руслан и Людмила»). Вплоть до начала XX в. в таких висячих гробницах, кстати, среди леса, хоронили своих покойных и некоторые народы Сибири. Также сказочные представления об избушке на курьих ножках могут восходить к описанию какого-то древнего языческого капища, на котором жрицы совершали обряды, подобные описываемому в сказках приему героя Бабой-Ягой. Исходя из фольклорных описаний, Баба-Яга в представлении древних славян могла быть и божеством смерти вообще или же повелительницей вредоносных, причиняющих гибель и разруху природных стихий. В сказках Баба-Яга часто стремится зажарить в печи и съесть либо главного героя, либо детей, обычно предварительно искупав и накормив. В этом тоже отчетливо прослеживается какой-то древний ритуал: возможно, человеческое жертвоприношение, возможно, обряд инициации, то есть, физических испытаний, которым древние племена подвергали достигших определенного возраста детей в знак приобщения их к жизни общества. Не исключено, что нарочито демонический образ Бабы—Яги является собирательным, показывающим ненависть к язычеству в христианской Руси. Тогда сказочная Баба-Яга, возможно, «собранная» в одном лице из нескольких наиболее мрачных древних божеств, является олицетворением языческих, противных христианскому учению верований и обрядовых пережитков. А образ Бабы-Яги как безобразной старухи, скрывающейся в глубине леса, возможно, имеет более реальный прототип: в период распространения на Руси христанства старые служители языческих культов, не желая принимать новую религию, уходили из общин в лесную глушь, где продолжали заниматься своими прежними обрядами, недоброжелательно встречая приходивших к ним чужаков.

На территории современной России древняя славянская мифология стала разрушаться с конца X в., когда князь Киевский, распространявший свою власть на все русские земли, Владимир Святославич сделал православное христианство государственной религией. В то же время хорошо образованных церковных кадров для глубокого религиозного просвещения всех лесистых районов Русского государства с его огромной территорией и плохими дорогами всегда недоставало, даже уже в просвещенном XIX в. Сельские приходские священники могли растолковать неграмотному народу только азы христианской религии, и остававшиеся широкие пробелы в религиозном знании крестьяне восполняли адаптированными под основы христианского учения представлениями из традиционных верований. Такое религиозное воззрение в современной науке называется «народным христианством». Поэтому многие элементы древней мифологии – в основном второстепенные, сумели дожить в народе до Революции и массового просвещения. Однако они были сильно видоизменены влиянием христианского учения. Как уже говорилось, почти полностью были разрушены культы древних божеств: осталась только вера в духов. Сами духи славянской мифологии: лешие, водяные, полевики, домовые, кикиморы, русалки и пр., стали восприниматься в народе либо как элементы богопротивного, дьявольского мира, «нечисть» (этому способствовало и осуждение церковью оставшихся суеверий), либо древнее сакральное почитание некоторых из них было сильно подорвано, и они в сознании людей превратились в подобных людям, только незримых, существ, не обладавших значительной мощью. Вплоть до XX в. деревенские жители еще оставляли еду для домовых, читали заклинания для лешего, отправляясь в лес, остерегались ночью или в одиночку появляться там, где, как считали, живут русалки, однако делали это уже не столько из уважения или сакрального трепета, сколько «для перестраховки», часто сопровождая пришедшие из глубины времен языческие ритуальные действия христианскими молитвами.

9 672

Сказку по-настоящему можно назвать народным творчеством, которое передавалось из поколения в поколение, из уст в уста. В Древней Руси сказки официально были под запретом, они приравнивались к колдовству и гаданиям. Частью поэтому какое-то время сказки не записывались и оставались устным творчеством. Лишь с XVII века в России начало меняться отношение к сказке, появился спрос на письменную повествовательную литературу, в том числе близкую к сказке. К 40-м годам XIX в. в отечественной науке было достигнуто более глубокое и зрелое понимание сказки как цельного и самостоятельно жанра: сказка больше не отождествляется с романом, повестью, притчей и былиной. Отечественный исследователь сказок Владимир Пропп отмечает, что в то время был «понят народный характер сказки, разнообразие состава сказочного эпоса, намечен один из основных признаков ее, а именно «необычайность» предмета повествования, понят характер сказки как вымысла, не выдающего себя за действительность» [8, с. 95-96].

В русской сказке мы имеем дело, с одной стороны, с национальным колоритом, сюжетами и героями близкими русскому народу с его уникальной историей и менталитетом, с другой стороны, в русских сказках можно отыскать универсальные интернациональные сюжеты и мотивы, которые присущи сказкам других народов, в связи с чем Пропп считает, что сказка в некоторой степени является символом единства народов. В сказке мы имеем дело с реальностью архетипов и мифологем. Тут можно сравнить сказку с мифом, также содержащим в себе архетипическую основу.

В процессе исследования сказки нужно учитывать все ее особенности. Таким образом, русскую сказку можно рассматривать и как миф, и как историю народа, и как повествование, содержащее религиозно-моральные принципы своего времени. По мнению Проппа, изучение сказки требует самостоятельной дисциплины энциклопедического характера, предполагающей изучение как истории народов мира, этнографии, истории религии, так и истории форм мышления и поэтических форм. Исходя из этого, Пропп дает следующее определение сказки: «Сказка, народная сказка есть повествовательный фольклорный жанр. Он характеризуется своей формой бытования. Это рассказ, передаваемый из поколения в поколение только путем устной передачи. Этим бытование народной сказки отличается от бытования искусственной, или литературной, сказки, которая передается путем письма и чтения и не меняется» [Там же, с. 24-25].

Сказка играет ключевую роль в восточнославянской культуре; подтверждением этому, например, являются многочисленные авторские интерпретации народных сказочных сюжетов в литературе. Существует множество подходов к сказке. Например, одни специалисты видят в ней «чистый» вымысел, другие — изначальный ритуально-мифологический контекст (Е. Мелетинский), третьи — примитивные изображения природных явлений (А. Афанасьев) и т.д.

Цель данной статьи — рассмотреть мифологическое мировоззрение восточных славян, отразившееся в русских народных сказках. Так мы сможем увидеть значение русских народных сказок для восточных славян в древности, смысл, который они приобретали в сознании архаического человека. Для этого обратимся к аналитической психологии Карла Густава Юнга [7], с точки зрения которой в сказке мы имеем дело с коллективной природой, отражением коллективного бессознательного и архетипических образов. В сказочных сюжетах проявляется традиционное мировоззрение, косвенным образом проясняющее некоторые тонкости, которые где-либо еще кроме сказок отыскать трудно. Юнг говорит о том, что «…сказки, подобно сновидениям, мы можем рассматривать как продукты фантазии, понимая их в качестве спонтанных высказываний бессознательного о самом себе» [10, с. 9]. Архетипы в русских сказках — это наследуемая часть психики, в них можно увидеть отношение человека к миру, отношение индивидуального сознания и коллективного бессознательного, по словам Юнга: «В мифах и сказках, как и в сновидениях, душа повествует свою собственную историю, и взаимодействие архетипов обнаруживается в своем естественном обрамлении.» [11, с. 300].

Для любого научного исследователя славянской культуры необходимым является изучение сказочного наследия народа. Через сказки эхом доносятся бытовые, этические, мифологические и религиозные воззрения древности, не всегда до конца понятные потомкам, но оставившие свой след в народных сказках. При этом актуальность этих воззрений не утеряна и в наше время, наследие предков живет, лишь адаптируясь под новые реалии. В русских народных сказках мы сталкиваемся с таким важным архетипом как дух, выполняющим разные функции, главная из которых — раскрытие личности героя. Любая, на первый взгляд, незначительная деталь в сказке при тщательном рассмотрении становится важнейшей составляющей сказочного повествования. Сказочный сюжет — это чаще всего путь архетипического героя, первоначально несозревшего (неофита) до инициированного адепта. На пути его ожидают испытания и трудности, и лишь личные качества героя принесут победу «добра» над «злом». Функцию опеки и защиты на пути героя выполняет архети-пический образ старца, по-разному представленный в русских сказках, но главное то, что он приближает героя к его цели, дает мудрый совет, способствует формированию героических качеств.

Сказки можно по-разному классифицировать, как, например, сказки для детей и для взрослых, а также волшебные, кумулятивные, бытовые, о животных, докучные и т.д. Особый вид сказок представлен в сборниках Александра Афанасьева «Народные русские сказки не для печати» и «Русские заветные сказки», представляющие собой развлекательные, сатирические, анекдотические, эротические сказки, часть из которых, возможно, служила разновидностью народного учения в области семейного, полового воспитания, снятия психологических барьеров.

Один из наиболее популярных видов сказок — это волшебные сказки, в основе сюжета которых лежит проявление какого-либо волшебства, магии, чародейства, сверхъестественных сил. Мир волшебной сказки разделен на «наш» мир и сверхъестественный «иной» мир. Как отмечает Пропп: «Композиция волшебной сказки определяется наличием двух царств. Одно царство — то, с которого сказка начинается: «В некотором царстве, в некотором государстве». Есть сказители, которые прибавляют: «…а именно в том, в котором мы живем». Этому царству противопоставляется другое, которое находится «за тридевять земель» и которое называется «тридесятое государство»» [8, с. 205]. Герой волшебной сказки, в силу каких-то сложившихся обстоятельств, вынужден посетить «иной» мир, подобно адепту, инициатически принимающего новое знание. При этом знание, которое он получает в этом «ином» мире, делает из него героя — личностно выросшего индивида, постигшего новые аспекты бытия. Личностному «нашему» миру изначального участника действия противостоит «иной» мир коллективного бессознательного.

Если в волшебной сказке герою противостоят фантастические существа, то в сказке бытовой или новеллистической ему уже противостоят силы зла в земном обличии. И единственный мир в этой сказке — земной. По мнению Проппа, в бытовой сказке можно найти отражение жизни крестьянского сословия с его мировоззрением и классовым противостоянием с иными сословиями (баринами, помещиками). Герой бытовой сказки побеждает своих врагов личными качествами — хитростью, волей, сноровкой. В таких сказках отсутствует сверхъестественность, не нарушаются законы природы, нет волшебства для достижения своей цели. Сверхъестественное если и присутствует в таких сказках, то становится частью обычной, будничной жизни. Героя бытовой сказки можно ассоциировать с разновидностью персонификации, он противопоставляет себя внешнему «профанному» миру своих противников, по мнению Проппа, противник героя сказки лишь социально силен, но ничтожен по своему существу.

Особенный вид русских сказок — это кумулятивные сказки, отличающиеся от других видов сказок особенностью изложения и композиции. В основе композиции таких сказок — многократное повторение один и тех же действий, пока созданная таким образом цепь не обрывается или не повторяется в обратном порядке. Яркий пример такой сказки — «Репка». В сказке этого типа нет никаких особенно «интересных» событий, сюжет строится на нарастании вытекающих последствий из событий. Происхождение кумулятивных сказок Пропп связывает с ранними формами сознания, не знающего пространства как продукта абстракции, откуда происходит особенная форма мышления — нанизывание: «Пространство и в жизни, и в фантазии преодолевается не от начального звена к конечному, а через конкретные, реально данные посредствующие звенья: так ходят слепые, перебираясь от предмета к предмету. Нанизывание есть не только художественный прием, но и форма мышления, сказывающаяся не только в фольклоре, но и в явлениях языка» [Там же, с. 349]. Хотелось бы добавить, что при помощи повторения в сказках вырабатывается чувство времени и ритма, складывается ощущение истории и дискретности. Это уже отличает сказочное повторение от мифологического, строго замыкающегося в цикл. В сказках видна близость мифологическому циклу, однако в сказке цикличность разомкнута.

Еще один вид русских сказок — сказки о животных, в которых объектом и субъектом повествования являются животные. С точки зрения аналитической психологии животные могут ассоциироваться с тенью, негативной, отвергаемой стороной личности. Косвенно это отмечает и Пропп, говоря, что животные в русских сказках по своему поведению и характеру близки скорее к человеческой жизни, чем к жизни животной. В таких сказках реалистично изображаются крестьянский быт и различные человеческие проявления — алчность, жадность, глупость и др.

Основной мотив большинства сказок — это борьба добра со злом. При этом герои, выступающие на стороне добра, могут быть совершенно разными, как и те, кто им противостоит. В таких сказках многое зависит от морально-этических и религиозных представлений своего времени. По мнению Юнга: «Говоря о добре и зле, мы ведем конкретный разговор о сущности, глубочайшие качества которой нам в действительности неизвестны. Если нечто переживается нами как злое или греховное, то переживание это зависит от субъективного суждения, равно как мера и тяжесть греха» [12, с. 169].

Проводя параллели между мифом и сказкой, отечественный филолог Елиазар Мелетинский говорит о том, что сказка вышла из мифа, который в какой-то момент утратил свое сакральное значение, переведя коллективный интерес в индивидуальный: «Основные ступеньки процесса трансформации мифа в сказку: деритуализа-ция и десакрализация, ослабление строгой веры в истинность мифических «событий», развитие сознательное выдумки, потеря этнографической конкретности, замена мифических героев обыкновенными людьми, мифического времени — сказочно-неопределенным, ослабление или потеря этиологизма, перенесение внимания с коллективных судеб на индивидуальные и с космических на социальные, с чем связано появление ряда новых сюжетов и некоторых структурных ограничений» [6, с. 233]. Сказочный герой, в отличие от мифологического, имеет скорее личный интерес в своих действиях, а не коллективно-общественный. Мелетинский также говорит о потере «прометеевского» смысла в действиях культурного героя. Герой, если и имеет какие-то благие намерения в своих действиях, то действует во благо себя и узкого круга людей (царь, отец, семья и т.д.).

Можно выделить некоторые основные архетипические образы, которые раскрывают сущность восточнославянских сказок: Дурак, Богатырь, Иван-царевич, Царь, Василиса Прекрасная, Чёрт, Мать (Мачеха), Баба-яга, Кощей.

Особенно интересны образы Дурака и Богатыря или Ивана-царевича. Данные образы могут считаться переходными стадиями в развитии героя. Так, образ сказочного богатыря похож на образ былинного богатыря. Сказочный богатырь также обладает личной сверхъестественной силой, которую он использует для благих намерений и борется со злом (теневыми аспектами, трикстерами). Образ Дурака также не менее интересен своей неоднозначностью. С одной стороны, Дурак может восприниматься как глупый, недалекий человек, с другой стороны, при детальном рассмотрении становится очевидно, что его глупость — это лишь маска и роль. Отечественный исследователь темы скоморохов и офеней Сергей Максимов прослеживает связь традиции русского скомороха с традицией волхвов, носителей древних жреческих знаний. По его мнению, «Шутовство и дурачество — это прежде всего искусство перевоплощения. И если скоморох может перевоплощаться в любой образ, то он может «напускать морок» и управлять другими людьми, что указывает на его связь с волшебством» [4, с. 120]. Развивая эту тему, Максимов говорит о том, что: «Дурак — это человек чужой, свободный, странный. А если учесть, что основные народные значения слова «скоморох» — веселый и дурак, то можно говорить о скоморошестве, как о своеобразном посвящении в дураки, то есть странные, иные люди, имеющие доступ не только к этому, но и к другому миру, что типично для жреческого сословия» [Там же].

Иван-царевич — это другая стадия развития героя; некоторые исследователи находят связь между этим образом и такими известными мифологическими персонажами, как Ярило или Осирис. Как отмечает отечественный литературовед Федор Капица: «Многие исследователи считают Ивана-царевича идеальным сказочным героем. Действительно, в сказке он всегда изображается молодым, красивым, деятельным и отважным героем. Однако сюжет построен так, что персонаж может добиться успеха только благодаря своим личным качествам» [2, с. 157].

Помимо образа Ивана-царевича, в русских сказках встречается образ Василисы Премудрой. По мнению американского психоаналитика юнгианской школы Клариссы Пинколы Эстес, в образе Василисы Премудрой проявляется женский архетип, в одноименной сказке мы имеем дело с историей «.. .об инициации женщины, в которой почти все основные кости на месте. О постижении того, что большинство вещей не такие, какими кажутся. Чтобы это разнюхать, мы, женщины, призываем на помощь интуицию и инстинкты. Мы используем все свои чувства, чтобы выжать из вещей правду, извлечь пищу из своих собственных идей, увидеть то, что следует видеть, стать хранительнительницей своего творческого огня и получить сокровенное знание о циклах Жизни-Смерти-Жизни всей природы — после этого женщину можно назвать инициированной, посвященной» [9, с. 80-81]. Василиса, как и Иван, сталкивается с теневыми аспектами личности (в виде мачехи и ее дочерей) и архетипом «злого» духа (в виде Бабы-яги). По мнению Эстес, «.отрицательный теневой материал -тот, который с готовностью уничтожает или тормозит любую новую жизнь, — тоже можно использовать в своих целях, как мы увидим дальше. Когда он прорывается, мы наконец-то опознаем его истоки и качества, отчего становимся еще сильнее и мудрее» [Там же, с. 90].

Часто на пути героя сказки встают различные фантастические персонажи (Баба-яга, Кощей) и животные (Сивка-бурка, Серый волк, Царевна-лягушка). В критических ситуациях, порой представляющих угрозу для жизни, именно благодаря некоторым фантастическим персонажам герой раскрывается, становится сильней, постигает Самость. Сказочные животные могут быть для героев как психопомпом (связующим звеном между миром сознания и бессознательного), так и тенью (отвергаемые эго бессознательные аспекты). Многое выдает языческое происхождение ряда сказочных сюжетов и персонажей, в т.ч. из анималистических и тотемистических верований. Афанасьев говорит об обожествлении древними славянами природных стихий, в результате чего некоторые из персонажей сказок, по его мнению, являются метафорами природных стихий. Пример этому — образ Сивки-бурки: «Буйные ветры, ходячие облака, грозовые тучи, быстро мелькающая молния — все эти различные явления на поэтическом языке назывались небесными конями. <.> «Бурко зрявкает по-туриному, а шип пускает по-змеиному» — выражение, указывающее на сродство чудесного коня с зооморфическими представлениями громовой тучи быком (туром) и змеем» [1, с. 233-234].

Помимо самих фантастических существ русских сказок, ключевым также является пространство их обитания, место, куда порой отправляется сам сказочный герой (Иван-царевич, Василиса Прекрасная) либо по какому-то поручению, либо в поисках невесты. Во многих сказках таким пространством является лес, который может ассоциироваться с теменосом — сакральным, оберегаемым местом. С точки зрения юнгианской психологии путешествия в такие пространства означают погружение в бессознательное, лес в данном случае может ассоциироваться с закрытым алхимическим сосудом. При этом лишь подготовленный адепт (в нашем случае им является герой сказки) имеет право открыть сосуд. По мнению Юнга: «Лесная чаща, место темное и непроницаемое, — вместилище всего неведомого и таинственного, подобно водным глубинам и морской пучине. Лес — удачный синоним бессознательного» [10, с. 9]. Обитатели леса (Леший, Кащей, Баба-яга) оберегают его от посягательств извне, поэтому сказочному герою необходимы личные качества или помощники, при помощи которых можно бы было проникнуть в лес и справиться с его обитателями. Известный отечественный фольклорист и исследователь славянских мифов Неонила Криничная замечает, что лес «.оставался природной стихией, хаосом, где единственным организующим началом был его дух-«хозяин» и другие «отпочковавшиеся» от него божества» [3, с. 248].

Рассматривая русские народные сказки, мы становимся ближе к психологии архаического человека, из глубин веков доносящего до нас удивительный мифологический мир сказок. Русские народные сказки являются плодом коллективного творчества целого народа со своими собственными представлениями о морали, нравственности, героизме, жизни и смерти. В русских народных сказках заложена универсальная мудрость, близкая каждому из нас. Эта универсальная мудрость воспроизводится в новых жизненных обстоятельствах, в конкретной и повседневной жизни.

Кулагин Д. Л.