Ох, Кошкина…
Бережно укладываю обратно.
— Марьяна… — пошлепываю по щеке.
Мне кажется, что она не дышит и слишком бледная. Белая! В панике возвращаю ей на лицо кислородную маску. Растираю ледяные пальцы.
— Ты же Кошка… — бормочу я. — У тебя девять жизней, помнишь?
Нервно пытаюсь улыбнуться.
— А еще — такую заразу даже дустом не убить… — вспоминаю одну из наших шуток.
— А ну-ка, дыши! — рявкаю я испуганно, припечатывая ей по щеке.
Слепо отталкивает мою руку.
Выдохнув падаю на стул, закрывая руками лицо.
— Мать твою…
Напугала!
Стискиваю ее кисть, в эмоциях вжимая в губы. Мне хочется поласкаться об эти ладони, забыв о том, что между нами пропасть. Хочется ровно до тех пор, пока я не вспоминаю, что…
— Кошкина… — с горечью отстраняюсь я. — Аленка — моя дочь?
Непослушной рукой срывает маску.
— Исчезни… Айдаров… — хрипло. — Она только… моя.
— Да?.. — начинаю свирепеть я.
Если у тебя есть силы кусать, Кошкина, значит, ты уже в порядке. И мне есть, что сказать!
— Тогда, где твоя дочь, а?! Может этот твой Лившиц знает? Ты спроси!
Слышу в коридоре шаги, голоса…
— Где? — едва шепчет она, голос испуганно дрожит.
— Выходите, — недовольно смотрит на меня врач. За ней медсестра с подносом, там шприц.
— Марьяна… — подходит с другой стороны к ней её мужик.
— Где дочь?
— Я еще не успел решить этот вопрос.
— Что?! — шокированно смотрит на него.
Медсестра подходит со шприцом.
Марьяна, всхлипывая отталкивает её руку.
— Это успокоительное, — комментирует врач, оттесняя меня от кушетки, — у Вас травма головы, Вам нельзя волноваться и вставать.
— Где моя дочь?!
— Мы обязательно выясним.
Марьяна опять отталкивает шприц.
— Юра?.. — жалобно смотрит на него.
— Так надо, Яночка, пусть поставят. Это профилактика кровоизлияния. Мы же не хотим кровотечений и инсультов?
— Нет! — уворачивается от иглы, панически оглядываясь наши лица.
Медсестра уверенным движением фиксирует ее ослабшую руку за локоть и…
Кошкина растерянна и беспомощна, по лицу слезы. Ни разу не видел ее плачущей. Вообще никогда! И моё сердце сжимается. Перехватываю руку медсестры.
— Дайте мне минуту! Я знаю, где её дочь. Дайте нам вдвоем всего минуту поговорить.
— Да вызовите санитаров! — шипит Лившиц. — Пусть уберут этого…
— Я сейчас тебе карету вызову, — басит Медведев. — И санитаров в погонах.
Раскрывает корочки.
— Все на выход, со свидетелем работают опера! — рявкает он.
Врач, возмущаясь, что мы не имеем права, все же ретируется за дверь.
Медведев выводит препирающегося с ним Лившица.
— Кошкина… — набираю я воздуха в лёгкие. — Алёнка три дня в садике… ждёт тебя… — мой голос подрагивает. — Не ест… очень переживает! Подпиши доверенность… я ее заберу пока.
Отрицательно качает головой.
— Пожалуйста… — умоляю я.
Она словно не видит ничего. Меня начинает колотить от её разгорающегося взгляда, в котором расцветает презрение и ненависть. И это запускает во мне тоже злость и истерику.
Не подпишет!
— Если ты мне сейчас не подпишешь это… — качаю я головой. — Я не знаю!.. Я тебя через все суды протащу, клянусь! Ты меня знаешь!.. Так вот. Я стал гораздо хуже теперь! Подписывай!
Медведев вырывает у меня лист с доверенностью.
— Айдаров… — с досадой. — Иди, отдышись.
Вылетаю, сползая за дверью по стене на корточки.
Зачем она так со мной?! Да, я накосячил, может тогда, всплылил. Может, сказал гадости. Но мне было гадко!! Что я должен был говорить?! Но неужели за слова лишают права быть отцом. А моего ребенка — отца?! Причем здесь ребенок?…
Мои челюсти и кулаки сжимаются.
Слышу, как Медведев успокаивающе говорит с ней. Объясняет про Лену… Про то, что завтра суббота… И Аленка хорошо ладят с Леной, а если ее заберут службы, то это будет еще более сильный стресс для ребенка.
— А завтра, я обещаю, что Аленку привезут сюда. Снимать Вас с препаратов пока нельзя — это риск. А Вам нужно беречь себя ради дочери. Или, может, Вы хотите, чтобы Ваш… жених, — слышу по голосу, как Медведь морщится. — Забрал девочку? Мне показалось, он не особенно этим озабочен. Да и девочка с посторонним мужчиной… Нехорошо это.
— Не хочу… — всхлипывает она.
— А Лена — очень хорошая девушка. Внимательная, добрая. А на Айдарова не обижайтесь. Он просто очень переживает. И за Вас и за… — если сейчас скажет за «дочь» выхватит от неё. — Алёнку! — чуть притормозив выбирает Медведев правильную версию.
Первая 1. Ольга.
Маленькие розовые ботиночки, с забавными усатыми котятами спереди, звонко выбивали по асфальту. Клац-клац. Если на каблучок, то цок-цок.
– Даш, — попросила я. – Осторожнее! Скользко очень.
Подала ей руку, хотя идти неся в одной руке коробку, а другой придерживая прыгающую пятилетку — очень непросто. На Дашке были варежки. Тоже розовые, тоже с котятами — в тот год у нас котята были везде. А я так чётко помню то, что случилось в тот день. Всё. Каждую мелочь. И варежку эту, уже отсырела, скорее надо в тепло… И то, что небо было пасмурное, сонное, и все равно красивое, тоже помню. Чёрные ветки голых деревьев. И как дочка прыгает — цок-цок, клац-клац…
И взгляд. Я тогда ещё не знала, что на меня смотрят, но чувствовала. Спиной, лопатками. По коже — мурашки. Оборачиваюсь постоянно, но за спиной аллея голых деревьев, серое полотно парковки, скудно припорошенное снегом, автомобили, тёмные и безликие.
– Даша, давай скорее, — попросила я, словно торопясь сбежать от чего-то тягостного и неведомого.
– Но мам, — возразила дочка. – Классики же кто-то нарисовал! Он устал и у него замёрзли руки, но все равно старался. И если не попрыгать ему будет обидно!
Я сдалась – не лишать же ребёнка удовольствия из-за своих необоснованных страхов. Даже расслабилась немножко, глупая. Ах, знать бы тогда — схватила бы Дашку и бежала бы куда глаза глядят. Но я не знала. Поэтому стояла и баюкала в руках коробку, смотрела, как моя малышка рисует брошенным кем-то мелком. Мелок был радостно салатовым, но рисовать отказывался – скользил по тонкой корке намерзшего на асфальт льда.
Дашка вдруг остановилась. Осторожно положила мелок рядом с так и не дорисованной рожицей. И смотрит. Не на меня, нет. За мою спину. Словно там, за мной, кто-то стоит молча. Я оборачивалась всего минуту назад, никого там не было. И жутко вдруг, желудок тревожно сжимается, даже тошнит от страха.
– Я нагулялась, — говорит Даша. — Отдай мне коробку.
Я наклонилась, осторожно передала коробку дочери. И потом только обернулась. Он стоял позади нас. Мужчина. Высокий. Весь в чёрном — пальто чёрное, джинсы из грубой ткани, небрежно обернутый, дорогой шарф. Короткие волосы, щетина трехдневная. А глаза — светлые. И смотрит он прямо на нас. Слишком внимательно, так не смотрят на случайных прохожих.
Сердце ухнуло вниз, забилось тревожно. Приют для животных, куда мы с дочкой идём, находится на самой окраине города. Нет здесь никого. За высоким забором какое-то предприятие, вроде там делают окна и теплицы. Чуть в стороне тянется частный сектор — не добежать мне с Дашкой, не докричаться. Не успеть. До приюта осталось идти с половину километра, я слышу уже, как собаки лают. Далеко…
— Вы не подскажете, — хриплым голосом обратился ко мне мужчина. – Где здесь приют для животных? Я корма привёз.
Сердце вроде успокоилось, но так себе. Мы сюда два раза в неделю ходим, год уже. Чужие лица здесь редкость, а этого человека я точно здесь не встречала ни разу.
– А мы тоже туда! — радостно отозвалась моя дочка. – Вы идите прямо просто, слышно же, где собачки гавкают!
Дашка сказала верно — слышно. И понятно, куда держать путь. Мы ему зачем, зачем этот вопрос?
— А вы зачем?
– Кошка бросила котят! — не менее радостно доложила Дашка.
– Пусть…
Я вдруг испугалась, что мужчина продолжит фразу самым банальным и классическим образом. Он мог бы, я это чётко понимала.
– Пусть растут сильными и здоровыми, — торопливо продолжила я, пока не высказался он. — Даша, пошли.
Забрала у неё коробку, в которой спали, замотанные в шаль, четыре серых котёнка, ещё слепых. Их и правда бросила ветреная мамаша, на складах моего офиса. Я хотела выкормить их сама, но поняла, что с моим графиком работы они просто умрут от голода и решила принести в приют.
— Давайте подвезу, — предложил мужчина в мою спину. — Скользко.
— Не нужно, — бросила я.
И почти побежала. Если бы могла, взяла бы Дашку на руки, но она тяжёлая, да ещё котята эти… Скользко, и правда, ноги разъезжаются. И сапоги у меня глупые дурацкие, на каблуках… Все говорили — модничаю. А правда в том, что других у меня сейчас нет, и денег на них тоже… А эти остались от прошлой обеспеченной жизни.
Мужчина не обогнал нас на своём огромном автомобиле. Всё это время, что я на каблуках с ребёнком и котятами пыталась спешить, он медленно ехал следом, доводя меня до ужаса. И в здание приюта вошёл следом за нами, но тут немножко отпустило — люди есть.
— А я ждала вас, — вышла нам навстречу ветеринар Света. – Думала вы меня разгрузите, а вы мне ещё работы принесли…
— Прости, — покаянно ответила я, открывая коробку, разворачивая платок. – Я не справлюсь одна.
Котята сразу заерзали, запищали открывая маленькие розовые рты, расползлись в стороны, вслепую пытаясь отыскать мамку, которая, наверное, уже гуляет с новым кавалером.
— Хорошая мать дитя не бросит, — сказал мужчина.
Тихо, но так значительно, что от его голоса у меня мурашки. И кажется, что снова не просто так. Но чтобы это могло значить?
— Она не плохая, — заступилась за кошку Даша. — Глупая просто!
Дашка кормила кошек, которых здесь было много, я помогала Свете чистить клетки. Света тоже насторожилась при виде мужчины, но увидев, сколько он привёз мешков с кормом растаяла, защебетала. Я хотела сказать ей —остановись! Ты что, не видишь, что он опасен? Не видишь, какие дорогие часы выглядывают, когда задирается рукав его пальто? Ему нечего здесь делать. Ему здесь не место. Ибо, как бы это не было печально, помогали нам только такие же нищие, как мы сами. Богатым до брошенных котят и голодающих собак не было никакого дела.
— Вы на остановку? — спросила Света через час.
До остановки было идти минут пятнадцать, а с Дашкой и все двадцать. Но обычно, если погода позволяла, мы топали с удовольствием — ребёнок потом лучше спал. Но сегодня… Странный мужчина с дорогими часами, мужчина, которому не было места здесь, до сих пор не ушёл. К огромной радости Светы он, сбросив пальто, помогал ей удерживать Платона, пока она перебинтовывала ему заднюю лапу. Платон был огромной собакой неясной породы, с огромным же умом, но уколов боялся жутко, и всех подозревал в желании их ему сделать, пытался убежать, и помощь была кстати. А я стояла за его спиной, смотрела, как вздуваются от усилий мышцы на его руках и думала — неспроста все это. А ещё — от прошлого не убежишь.
— Это моя дочь, — холодные глаза смотрят равнодушно, — я ее забираю.
Демид Шахов ворвался в мою жизнь неожиданно. Он считает, что я украла его дочь при рождении. Для него я — воровка. Преступница.
А я не знаю, что случилось в день, когда родилась моя дочь.
Знаю только одно — без Дашки не смогу. И ради нее я готова на все: например, предложить этому человеку всю себя, без остатка, за право видеть, как растет моя дочь.
В тексте есть
ХЭ!!!!
Тайны прошлого
Противостояние героев
Первая 1. Ольга.
Маленькие розовые ботиночки, с забавными усатыми котятами спереди, звонко выбивали по асфальту. Клац-клац. Если на каблучок, то цок-цок.
— Даш, — попросила я. — Осторожнее! Скользко очень.
Подала ей руку, хотя идти неся в одной руке коробку, а другой придерживая прыгающую пятилетку — очень непросто. На Дашке были варежки. Тоже розовые, тоже с котятами — в тот год у нас котята были везде. А я так чётко помню то, что случилось в тот день. Всё. Каждую мелочь. И варежку эту, уже отсырела, скорее надо в тепло… И то, что небо было пасмурное, сонное, и все равно красивое, тоже помню. Чёрные ветки голых деревьев. И как дочка прыгает — цок-цок, клац-клац…
И взгляд. Я тогда ещё не знала, что на меня смотрят, но чувствовала. Спиной, лопатками. По коже — мурашки. Оборачиваюсь постоянно, но за спиной аллея голых деревьев, серое полотно парковки, скудно припорошенное снегом, автомобили, тёмные и безликие.
— Даша, давай скорее, — попросила я, словно торопясь сбежать от чего-то тягостного и неведомого.
— Но мам, — возразила дочка. — Классики же кто-то нарисовал! Он устал и у него замёрзли руки, но все равно старался. И если не попрыгать ему будет обидно!
Я сдалась — не лишать же ребёнка удовольствия из-за своих необоснованных страхов. Даже расслабилась немножко, глупая. Ах, знать бы тогда — схватила бы Дашку и бежала бы куда глаза глядят. Но я не знала. Поэтому стояла и баюкала в руках коробку, смотрела, как моя малышка рисует брошенным кем-то мелком. Мелок был радостно салатовым, но рисовать отказывался — скользил по тонкой корке намерзшего на асфальт льда.
Дашка вдруг остановилась. Осторожно положила мелок рядом с так и не дорисованной рожицей. И смотрит. Не на меня, нет. За мою спину. Словно там, за мной, кто-то стоит молча. Я оборачивалась всего минуту назад, никого там не было. И жутко вдруг, желудок тревожно сжимается, даже тошнит от страха.
— Я нагулялась, — говорит Даша. — Отдай мне коробку.
Я наклонилась, осторожно передала коробку дочери. И потом только обернулась. Он стоял позади нас. Мужчина. Высокий. Весь в чёрном — пальто чёрное, джинсы из грубой ткани, небрежно обернутый, дорогой шарф. Короткие волосы, щетина трехдневная. А глаза — светлые. И смотрит он прямо на нас. Слишком внимательно, так не смотрят на случайных прохожих.
Сердце ухнуло вниз, забилось тревожно. Приют для животных, куда мы с дочкой идём, находится на самой окраине города. Нет здесь никого. За высоким забором какое-то предприятие, вроде там делают окна и теплицы. Чуть в стороне тянется частный сектор — не добежать мне с Дашкой, не докричаться. Не успеть. До приюта осталось идти с половину километра, я слышу уже, как собаки лают. Далеко…
— Вы не подскажете, — хриплым голосом обратился ко мне мужчина. — Где здесь приют для животных? Я корма привёз.
Сердце вроде успокоилось, но так себе. Мы сюда два раза в неделю ходим, год уже. Чужие лица здесь редкость, а этого человека я точно здесь не встречала ни разу.
— А мы тоже туда! — радостно отозвалась моя дочка. — Вы идите прямо просто, слышно же, где собачки гавкают!
Дашка сказала верно — слышно. И понятно, куда держать путь. Мы ему зачем, зачем этот вопрос?
— А вы зачем?
— Кошка бросила котят! — не менее радостно доложила Дашка.
— Пусть…
Я вдруг испугалась, что мужчина продолжит фразу самым банальным и классическим образом. Он мог бы, я это чётко понимала.
— Пусть растут сильными и здоровыми, — торопливо продолжила я, пока не высказался он. — Даша, пошли.
Забрала у неё коробку, в которой спали, замотанные в шаль, четыре серых котёнка, ещё слепых. Их и правда бросила ветреная мамаша, на складах моего офиса. Я хотела выкормить их сама, но поняла, что с моим графиком работы они просто умрут от голода и решила принести в приют.
— Давайте подвезу, — предложил мужчина в мою спину. — Скользко.
— Не нужно, — бросила я.
И почти побежала. Если бы могла, взяла бы Дашку на руки, но она тяжёлая, да ещё котята эти… Скользко, и правда, ноги разъезжаются. И сапоги у меня глупые дурацкие, на каблуках… Все говорили — модничаю. А правда в том, что других у меня сейчас нет, и денег на них тоже… А эти остались от прошлой обеспеченной жизни.
Мужчина не обогнал нас на своём огромном автомобиле. Всё это время, что я на каблуках с ребёнком и котятами пыталась спешить, он медленно ехал следом, доводя меня до ужаса. И в здание приюта вошёл следом за нами, но тут немножко отпустило — люди есть.
— А я ждала вас, — вышла нам навстречу ветеринар Света. — Думала вы меня разгрузите, а вы мне ещё работы принесли…
— Прости, — покаянно ответила я, открывая коробку, разворачивая платок. — Я не справлюсь одна.
Котята сразу заерзали, запищали открывая маленькие розовые рты, расползлись в стороны, вслепую пытаясь отыскать мамку, которая, наверное, уже гуляет с новым кавалером.
— Хорошая мать дитя не бросит, — сказал мужчина.
Тихо, но так значительно, что от его голоса у меня мурашки. И кажется, что снова не просто так. Но чтобы это могло значить?
— Она не плохая, — заступилась за кошку Даша. — Глупая просто!
Дашка кормила кошек, которых здесь было много, я помогала Свете чистить клетки. Света тоже насторожилась при виде мужчины, но увидев, сколько он привёз мешков с кормом растаяла, защебетала. Я хотела сказать ей — остановись! Ты что, не видишь, что он опасен? Не видишь, какие дорогие часы выглядывают, когда задирается рукав его пальто? Ему нечего здесь делать. Ему здесь не место. Ибо, как бы это не было печально, помогали нам только такие же нищие, как мы сами. Богатым до брошенных котят и голодающих собак не было никакого дела.
— Вы на остановку? — спросила Света через час.
До остановки было идти минут пятнадцать, а с Дашкой и все двадцать. Но обычно, если погода позволяла, мы топали с удовольствием — ребёнок потом лучше спал. Но сегодня… Странный мужчина с дорогими часами, мужчина, которому не было места здесь, до сих пор не ушёл. К огромной радости Светы он, сбросив пальто, помогал ей удерживать Платона, пока она перебинтовывала ему заднюю лапу. Платон был огромной собакой неясной породы, с огромным же умом, но уколов боялся жутко, и всех подозревал в желании их ему сделать, пытался убежать, и помощь была кстати. А я стояла за его спиной, смотрела, как вздуваются от усилий мышцы на его руках и думала — неспроста все это. А ещё — от прошлого не убежишь.
— На такси, — ответила я.
Я боялась идти в потемках, которые уже упали на город, зная, что где-то рядом темнота прячет этого мужчину с жуткими ледяными глазами. Открыла кошелёк, высчитывая, сколько денег осталось, дотяну ли до зарплаты. Я изо всех сил старалась, чтобы никто не подумал, насколько нам с Дашей было туго выживать, но на деле все было очень печально. Мой нервный осмотр кошелька не ушёл от внимания Светы.
— Занять до зарплаты?
— Нет, не нужно. Дашка, пойдём, скоро такси приедет.
На мужчину я не смотрю. Помогаю Даше просунуть руки в рукава замотать шарф. Варежки, которые все это время были на батарее, так и не высохли, хорошо, что мы на такси…
— Давайте я довезу вас до дома, — снова раздался хрипловатый мужской голос.
Я подняла глаза. Посмотрела на него. И его взгляд…он смотрел на меня, как на грязь, налипшую по какому то недоразумению на его дорогой ботинок. Как на ничтожество. Так смотрел, что я на мгновение задохнулась от обиды — какое он имеет право судить меня? Презирать меня? Никакого!
— Мы справимся сами, — отрезала я, засунув свое негодование поглубже.
Быть незаметной — мой девиз. Схватила Дашку за руку, и на улицу скорее, к уже ожидающему такси. Уже дома — закрыться на все замки. Тут безопасно, сказала я сама себе. Это наш с Дашей мирок. Никому в него ходу нет. Никаким злодеям.
— Грустно стало без котят, — опечалилось моё солнышко. — Хотя бы какао налей.
Маленькие истории о маленькой дочке
Самые родные и наидражайшие для большинства людей создания – их дети. Буквально с момента рождения их и до конца пребывания нас в этом мире природа велит родителям заботиться о них или хотя бы сопереживать им. А уж сколько курьезных историй хранят родители от рождения своих чад до их полного становления как личностей! Причем все истории, как и сами дети, разные и неповторимые.
Полагаю, что выдав несколько зарисовок о моей маленькой дочурке, вызову приятные воспоминания у других читателей, а некоторые, возможно, приведут в собственных комментариях курьезные случаи о своих чадах. Тема уж очень приятная для многих – в этом нисколечки не сомневаюсь.
Младшая дочка с самого рождения стала «папиной». Она так всегда и отвечала, когда у нее, крохотуленьки, в шутку спрашивали: «Ирочка, ты чья: папина дочка или мамина?». «Папина!» – всегда следовал четкий ответ. Хотя внешне и по характеру она очень похожа на свою мать, которая родила ее, не доносив всего три дня до своего дня рождения (вот уж, действительно, не могла потерпеть такую малость до полного совпадения!), и поэтому копия получилась изумительная. От меня унаследовала цвет глаз и волос, все остальное мамино. Копия была настолько точная, что, если взять детские фотографии жены в таком же возрасте, в каком пребывала доченька, девочек можно было запросто перепутать.
Ребенок с первых дней признавал только папу. Успокаивалась, когда я приходил с работы и брал ее на руки. А когда была грудничком, норовила при каждом удобном случае присосаться к «прыщику» на моей груди. У-у-у-у!.. Женщины, вероятно, испытывают при этом природное удовольствие и приятные ощущения, но для меня, как для мужчины, это было равно пытке, и отрывать ее от своей груди мне приходилось с ощутимой болью.
Подросла, но днем могла засыпать, только когда я лежал с ней рядышком, а она своей рученькой держала меня при этом за мочку уха или за бретельку майки, и освободиться от ее «захвата» не было никакой возможности. За малейшим прикосновением или попыткой разогнуть пальчики следовало моментальное пробуждение, а далее надо было начинать все сначала, с колыбельной. Колыбельные для этого ребятенка тоже требовались с причудами: «Мама поет плохо, папа будет мне петь!». И папа прокуренным голосом, подобно волку из детского мультфильма «Ну, погоди!», озвученному Папановым, пел: «Баю-баюшки-баю…», а дальше на восточный манер – пою о том, что вижу.
Баю-бай, машинки спят, только шинами шуршат:
Шур, шур, шур, шур, шур, шур, шур, шур, шур, шур, шур, шур
Баю-бай, и чашки спят, только блюдцами звенят:
Дзынь, дзынь, дзынь, дзынь, дзынь, дзынь, дзынь, дзынь, дзынь, дзынь, дзынь, дзынь.
Особенно нравилось про птичек, здесь иногда приходилось по несколько раз «на бис» исполнять:
Баю-бай, и птички спят, только клювиком сопят:
Фью, фью, фью, фью, фью, фью, фью, фью, фью, фью, фью, фью.
Зачастую я сам начинал «клевать» носом и засыпал под свои же колыбельные, и тут же следовал толчок в щеку с возгласом: «Папа, не спи, пой баю-бай!».
И гулять в парке – тоже только с папой. Она усаживалась плотно у меня на руках и, как впоследствии оказалось, корчила невероятно страшные рожицы проходящим мимо старушкам – и никому более, только им, исключительно бабулькам, причем такие рожицы умудрялась сотворить, что несчастные женщины содрогались, останавливались и при этом крестились, глядя на нее, а мне советовали сводить ребятенка в церковь и обратиться к священнику для изгнания беса!
А еще поражал какой-то своеобразный, даже необыкновенный крик этого милого создания. Непонятны физические составляющие звуков (в каких частотах и диапазонах он был набран), но когда доча включала свою «сирену», создавалось ощущение, что из одного уха в другое тебе с силой протягивали ворсистую веревку. Даже проходящие в этот момент кошки замирали в той позе, в которой застал их крик, а собаки начинали крутиться на месте.
Жена категорически отказывалась водить ребенка в больницу: она сама чуть ли не теряла сознание из-за этого невыносимого крика. Мне приходилось отпрашиваться по такому случаю с работы, потому как со мной милое созданьице вело себя относительно спокойно. При этом она все время обязательно должна была быть «заземлена» на меня, то есть держаться за меня ручонкой. Я, как только мог, уговаривал дочу не включать «сирену» при всяческих процедурах и необходимых прививках. Можете не верить, но детский стоматолог, запомнив «ребенка с сиреной», для удаления шатающегося и причиняющего доче боль молочного зубика инструктировал меня и вручал инструмент, а я, как заправский хирург-стоматолог, лихо удалял еле держащиеся молочные зубчики своей дочери.
Однажды после посещения зимой бассейна не просушили хорошо ушки, и на следующий день получили двусторонний отит. Как страдают дети от такого заболевания, наверное, знает каждая мамочка: дитё само изводится и попутно изводит всех, кто находится рядом. Я отпросился с работы, через знакомую медсестру добыли номерок на прием к врачу в специализированную детскую больницу-клинику и пришли в числе первых. Мамочек и бабушек со своими чадами оказалось возле кабинета – присесть негде. Дождались своей очереди и вошли. Миловидная докторша осмотрела хнычущего ребятенка и сделала вывод, что случай очень тяжелый и девочку надо немедля класть в стационар. Услышав такую перспективу, моя доча тут же включила свою «сирену». Не зря древние греки в своих мифах описали пение фантастических созданий – сирен, которые своим песнопением сводили мореплавателей с ума, и те прыгали за борт корабля и погибали в пучине. Докторша с искаженным лицом пыталась заткнуть уши, но, похоже, это не помогало. Пришлось брать инициативу в свои руки и заверять дочу, что я не позволю ее уложить одну-одинешеньку в больницу; врачу я пообещал, что сам проколю ребенку курс инъекций, так как имею опыт, ибо прошел «домашнюю школу медсестер» по уходу за собственной матерью после инсульта. Врач обрадованно согласилась. Выходим с дочей в коридор – а там пусто: не только очереди, но даже случайных прохожих как ветром сдуло, зато из всех кабинетов повыскакивали врачи: оказывается, своим криком доча спровоцировала всеобщий и всесильный вой детей, ожидающих приема. Лишь одна бабушка с округленными от ужаса глазами, прижимавшая к груди зареванного внучка, не успела скрыться; она набросилась на вышедшую следом за нами докторшу, упрекая ее в жестокости: «Ведь вы же врач и женщина, разве мыслимо так обращаться с несчастной, маленькой, бедненькой девочкой?».
Пришли мы с дочей домой, по дороге в аптеке закупив лекарства и шприцы. Но тут вдруг запротестовала супруга: «Как, ты своими ручищами будешь делать уколы моему дорогому ребеночку? Нет! Никогда!». И тотчас убежала, прихватив с собой коробку шоколадных конфет с ромовой начинкой, за участковой медсестрой из детской поликлиники.
Вернулись две суровые и решительные дамы (супружница, похоже, по дороге уже настроила медсестру на предстоящую борьбу с милым ребятенком). Приготовили все к инъекции и поначалу попытались завлечь дочу ни к чему не приводящими уговорами и объяснениями и вытащить ее из-под софы. Не тут-то было! Минут через 15 они поняли, что все это бесполезно. Решили применить силу. Мне было интересно наблюдать за тем, как две женщины в интересных позах пытаются достать малышку из ее убежища. Удалось: зацепили за ручку и ножку и под включенную «сирену» дочери извлекли ее из под софы и с силой уложили на кровать. Мне ничего не оставалось, как тяжело вздыхать по поводу творимого двумя мамочками безобразия. Однако пятнадцать минут упорной борьбы с извивающимся во все стороны и орущим ребенком не принесли им окончательной победы, и две «клуши» – растрепанные, вспотевшие, обессиленные, с красными лицами – уселись передохнуть.
Доча моментально запрыгнула мне на руки и крепко обвила шею, прижавшись своей щечкой к моей щеке и затравлено глядя на изможденных женщин.
«Доченька, – ласково сказал я, – ты видела, как я делал уколы бабушке? Разве ей было больно и она плакала? Давай я тебе сделаю укольчик – и у тебя перестанут болеть ушки».
На глазах у изумленных женщин, сидящих с открытыми ртами, я «с отмашкой» и под легонькое похныкивание дочурки сделал ей укольчик, а затем принес и открыл очередную коробку конфет. Угостил ими себя, доченьку и двух «специалисток». Ребятенок весело улыбался, наслаждаясь «запрещенной» конфетой с ромовой начинкой.
С тех пор прошло много времени, дочка уже взрослая, многое из этого, наверное, не помнит, но на то и родители, чтобы хранить детство своих выросших чад.
Новости партнеров
- Регистрация
- Вход
За сутки посетители оставили 347 записей в блогах и 3054 комментария.
Зарегистрировалось 17 новых макспаркеров. Теперь нас 5034346.
Елена Левашова
Отец (не) моей дочери
Глава 1.
Этери.
Мечусь по комнате, пихая в рюкзак все, что вижу – детские маечки, платья, полотенца, игрушки… Вот зачем мне это нужно? Руки трясутся, а предметы расплываются, превращаясь в уродливого монстра… Диван, шкаф и телевизор – все смешивается, перепутывается, походя в этот момент на мою жизнь – потерянную и никчемную. Сглатываю горький ком в горле и хватаю на руки дочурку… Я даже на оглашение приговора суда не осталась – и так все понятно. Но я хитрее этого… Самойлова.
– Сейчас мама все соберет, и мы уедем. Да, солнышко? Мамина радость… Мамина родная… Дариночка моя… Никому тебя не отдам.
– Мама, – дочка обнимает в ответ и пытается поцеловать, впечатав влажные губки в мою соленую от слез щеку.
– Давай-ка поторопимся, Дарина? А то придет злой дядя и тебя заберет.
– Гуять, – лепечет она довольно. Подбирает с пола ушастого зайку и деловито несет в прихожую.
– Да. Мы поедем далеко-далеко… Жаль, что у мамы нет машины, но мы сядем в автобус.
Кровь ревет в висках, пальцы подрагивают от чудовищной порции адреналина, выплеснувшегося в кровь. Я точно ничего не забыла? Документы в сумке, пакет мусора стоит у входной двери, вещи на первое время в рюкзаке… Вроде бы все… Остается одеться и выбежать из квартиры в неизвестность… А там… Пусть весь мир взорвется! Плевать на вердикт суда! Плевать на влияние и власть Самойлова! Дарину я не отдам. И на дурацкие тесты ДНК тоже плевать…
– Давай мама тебя оденет, моя куколка. Иди сюда, – присаживаюсь возле дочери на корточки и тотчас падаю от оглушительного удара в дверь.
– Мама, – Даринка испуганно льнет ко мне и дрожит.
Я знаю, кто за ней… Лев Борисович оказался умнее, чем я предполагала. Быстро сообразил и предвидел мой побег.
– Этери Валентиновна, откройте дверь, – гремит за стеной чужой голос.
Вот, значит, как он все вывернул? С подмогой пришел.
– Я… Я сейчас полицию вызову, – хриплю чуть слышно.
– Открывай! Немедленно! Или я разнесу дверь и не оставлю щепки!
А вот это уже голос Льва Самойлова. А следом за ним – оглушительные удары. Он прав – еще немного, и дверь слетит с петель…
– Мама…
Даринка прижимается ко мне, а я, наконец, отпускаю себя… Приваливаюсь к стене и начинаю рыдать. Капли пота, ползущие по спине, кажутся ледяными… Из меня словно вытекает тепло. Жизнь улетучивается… С каждым проклятым ударом в двери я будто умираю. Даже дочурка в моих руках холодеет, превращаясь во что-то чужое, призрачное… Сейчас ее отнимут и меня не станет…
– Открывай! – гремит Самойлов.
– Этери Валентиновна, я вызываю бричеров, – услужливо сообщает другой голос.
Медленно поднимаюсь, придерживая побледневшую малышку, и отпираю дверь. Она жалобно скрипит и тотчас отворяется, являя взору Льва Самойлова. Возле высокого, темноволосого человека я кажусь себе букашкой. Той самой, которую можно прихлопнуть и брезгливо смахнуть со стекла… Что он и делает… Уничтожает, наплевав на мои чувства и планы…Жизнь, ничего для него не стоящую…
– Я пришел за дочерью. Она моя, а вы… Надо было дослушать приговор суда. Давайте ребенка, я ее забираю.
– Мама, – Даринка прижимается ко мне и хнычет.
– Дариночка, мама тебя не отдаст, – глажу ее по спинке, смеривая Самойлова ненавидящим взглядом.
– Ее будут звать по-другому, – гремит Лев. – Я ее родной отец, а вы… Отдайте ребенка по-хорошему или я засажу вас, обвинив в похищении! Я не шучу.
Цепляюсь за кричащую малышку, чувствуя рев крови в висках… Я даже окружающие звуки слышу плохо, а уж соображаю… Валюсь на пол, слыша крики дочери в подъезде и удаляющиеся шаги. Вот и все, Этери… Какой же ты была наивной дурочкой, если верила, что все получится. Ничего у тебя не вышло. Ты неудачница, вот ты кто… Заглушаю проклятый внутренний голос, пытаясь вернуть самообладание. Погружаюсь в ступор или дремоту. Сижу на полу, не чувствуя ничего, кроме смертельного холода… Сначала я стараюсь подняться, цепляясь напряженными пальцами за края мебели и стены, а потом смиряюсь, позволяя верховодить собственному телу… Не знаю, сколько я так сижу. Кажется, целую вечность. Темнота затапливает прихожую, а вместе с ней и холод… Я уже не ощущаю ничего – пальцы словно деревенеют, а голос садится от рыданий.
Вздрагиваю от скипа входной двери и тотчас зажмуриваюсь от вспышки света. Вот и муженек пожаловал со своей… Янулей.
– А что это ты расселась? – гремит Вася, нахмурившись и склонившись надо мной. – Я же сказал тебе съехать. Почему ты еще здесь?
Яночка многозначительно поджимает губки и тянет большущий чемодан, цокая каблучками по полу прихожей.
– Вась, он забрал ее… Он забрал нашу девочку, – хриплю, интенсивно растирая пальцы. Сейчас бы в горячую ванну…
– Мне плевать на тебя и нагулянного ребенка, – брезгливо морщится он. – Разбирайся сама со своим хахалем. Я дал тебе достаточно времени, чтобы свалить отсюда.
– Васятка, так мне куда идти? – протягивает маленькая дрянь, переминаясь на входе.
– Входи, Яночка. Этери уходит, – деловито произносит муж, выхватывая ручку чемодана из ее рук. – Где твои вещи? – а это бросает мне.
– У меня… Я не успела собрать. Только в рюкзаке.
– Проваливай. Яна все завтра соберет и отправит тебе по новому адресу.
Придерживаясь за дверки шкафа, поднимаюсь с пола и сую ноги в ботинки. Они не слушаются… Тело не слушается меня, скрипит как ржавое корыто или мертвое дерево. Наверное, так и есть? Я хожу по земле, дышу, ем и пью, смотрю на яркие звезды, что вселенная рассыпает для меня на небе, но не чувствую себя живой.
– Забирай свой рюкзак, – шипит блондинистая стерва и швыряет его в подъезд.
Двери квартиры закрываются и запираются изнутри. Вот и все… У меня теперь нет дома. Наверное, суд принял правильное решение, лишив меня материнских прав. Самойлов конечно постарался, но и факты из моей биографии никуда не денешь! Такая, как есть – Этери Журавлева – бывшая жена, а теперь и бывшая мама. Бывший благополучный человек.
Дверь подъезда протяжно скрипит, выпуская меня на улицу. Ветер забирается под одежду, кусает щеки, а падающий снег рассыпает по плечам белую крупу.
Дрожащими пальцами тянусь в сумку и вынимаю смартфон. Батарейка скоро сядет, но такси вызвать успею… Так-так, куда же мне податься? В ресторан, куда же еще? Переночую там, а утром будет видно, что делать.
Прижимаю рюкзак к груди и топаю к площадке перед домом. Бросаю прощальный взгляд на высотку, понимая, что ничего не чувствую… Все выгорело изнутри. Наверное, я сама виновата в том, что Вася изменил. Последние полгода я жила, как в аду… Объявился Лев Самойлов, считающий себя отцом моей Дарины. Да и Вася… Чего я только не слышала в свой адрес: изменщица, гулена, дрянь… Вы думаете, я сама не видела, что Дарина на меня непохожа? И на моего мужа тоже… Только отгоняла от себя дурные мысли, прижимала малышку к груди, кормила своим молоком и верила в лучшее. Свято верила в недоразумение или ошибку… Листала фотографии родителей, пытаясь уловить ее с ними сходство, вспоминала до мелочей, как я ее рожала. Я ведь родила девочку и слышала ее крик… Отрубилась ненадолго и попала в реанимацию с кровотечением, но потом мне ее принесли. Она моя… Моя Дарина – дарованная судьбой. В роддоме не могли перепутать ребенка. Мы же не в каменном веке живем? А потом появился страшный человек – Лев Самойлов, утверждающий, что Дарина его дочь. А где тогда моя девочка? Что стало с ней?
– До «Пикового туза», дамочка? – голос водителя вырывает меня из задумчивости.
– Да-да, – тараторю, не чувствуя ног от холода.
– Замело сегодня не хило, – крякает он. – А вы чего туда? Ресторанчик что надо…
– Я там работаю, – отвечаю чуть слышно. – Администратором.
– Понятненько. Ну, поедем потихоньку… Начало декабря, а такое столпотворение, как перед Новым годом.
В машине я отогреваюсь… Немного успокаиваюсь и листаю предложения об аренде квартир. Надо срочно что-то себе подобрать поближе к работе. И адвоката найти – я не собираюсь сдаваться и отпускать дочь. Интересно, как она там? Детский плач до сих пор звенит в ушах, разрывая сердце на клочья. Она не голодная? Ей не страшно? Не больно? Не понимаю, он, вообще, человек? Или Лев и есть лев – хищник, привыкший рвать всех на клочья? Наверное, такой и есть…
Лев.
– Ловко вы ее, Лев Борисович, – хмыкает адвокат.
Нанятый для устрашения Журавлевой спецназовец согласно кивает, ловко перекидывая дубинку из одной руки в другую.
– Хм… – только и могу выдавить я. Девчонка истошно орет и требует маму. Бьет кулачками по моей спине и визжит на ухо.
– Она так и будет…
– Да заткнитесь вы все! – рычу я, не понимая, что делать с девочкой. – Как ее успокоить?
– Это теперь ваши проблемы, Лев Борисович, – елейно проговаривает адвокат. – Вы хотели найти и вернуть ребенка – так получите и распишитесь!
– Мама! Мамуя! Де моя мама?
Господи, это когда-то кончится? Кажется, у малышки синеет кожа вокруг рта. Черт, что это значит у детей?
– Ладно… Можете быть свободны. Я поеду.
– Няню наймите, она ее успокоит, – советует спецназовец, кивая на прощание.
Самойлов, ты нашел дочь! Нашел девочку, которую по ошибке отдали другой женщине – неблагополучной истеричке, работающей в кабаке! Подумать только, где она росла – моя Василиса. Я выброшу ее документы к чертям и назову дочь именем, что мы с женой придумали для нее.
– Не плачь, малышка, я твой папа.
– Мама! Де моя мамуя? – кричит она, кидая в меня испуганный, почти ненавидящий взгляд.
Мамуля, мамуля… Нет у тебя больше никого – только папа. Жена умерла полгода назад от разрыва аневризмы. Сам не знаю, почему так произошло? И как я, опытный врач, ничего не заметил? До сих пор виню себя в ее смерти… И до сих пор не понимаю, что тогда случилось. Евгения родила здоровую девочку, но через час нам объявили, что ребенок умер. Выдали труп малышки и выписали домой. Вот и вся история… Если бы не Женя, я никогда не догадался проверить факты… Копал, копал, опрашивал свидетелей, адвокатишку этого нанял – Степана Кошкина. Да, светило, но наглый – мама не горюй! Два года я метался от роддома к зданию суда… Туда и обратно, а потом сначала.
– Дямой хосю. Де моя мама? – скулит кроха, вырываясь из ремней детского кресла. Новехонького – купленного специально для нее…
– Мы сейчас к бабушке поедем. У тебя же нет бабушки?
Черт, ну что я ее спрашиваю? Надо сделать все, чтобы дочка скорее забыла… ту женщину. И мне ее ни капли не жаль… Кошкин говорил, что она разводится с мужем и не имеет собственного жилья. Разве я в этом виноват? Она получила по справедливости. И совершенно точно не может воспитывать мою дочь. Суд вынес правильный приговор, лишив ее родительских прав – я лишь немного помог судье мыслить в правильном направлении…
– Мам, – стараясь перекричать детский плач, произношу в динамик. – Я могу приехать с дочерью? Я ее забрал.
– Господи, сынок, ну, конечно, – тараторит мать в ответ. – Это она так плачет? Левушка, а как та женщина отнеслась ко всему этому?
– Плохо, мам. А как ты бы отнеслась? – отвечаю сухо, нервно покручивая кнопку радио. Может, есть какие-то детские радиостанции? Как-то же можно успокоить ребенка?
– Я бы не отдала ее… Ни за что. Два года она считала ее своей дочерью. Может, умерший малыш, которого вам отдали ее?
– Нет, мам. Экспертиза опровергла родство. Умершая малышка не принадлежит этой женщине. Мам, не засоряй голову. Может, она вообще не рожала? А украла ребенка из роддома и просто присвоила? Она может… Ты бы ее видела… Терминатор в юбке.
– Приезжайте, Лева. Я котлет нажарила. Василисе понравятся. Ты ее так называешь?
– Пока нет… Она все время плачет, мам. Не знаю, как успокаивать детей, – скашиваю взгляд на хнычущую девочку. Как же она похожа на Женьку… Темные волосики, карие глаза, нос кнопочкой… С чего эта белобрысая Этери взяла, что моя кроха ее?
Глава 2.
Лев.
От долгого плача малышка засыпает… Уменьшаю звук радио до минимума, чтобы слышать ее дыхание. Сопит… Всхлипывает во сне и часто-часто дышит, пристроившись в кресле. Мама живет на окраине города, в уютном спальном районе. По дороге снег усиливается. Сыплет на крыши домов и машин тонны ледяной колкой крупы. Словно стирает следы на земле… Стирает прошлое, от которого хочется избавиться. Выруливаю с проспекта на объездную, ведущую к дому матери, гадая, кто останется с дочкой завтра? Работу-то никто не отменял. Хотя… Может, взять выходной?
– Аня, сколько у меня завтра пациентов? – звоню личному секретарю. – Можно их перенести?
– Лев Борисович, вы что такое говорите? Помните Синичкина? Скандалиста?
– Конечно, – отвечаю со вздохом. – Записался опять?
– Да, теперь на ультразвуковую чистку. И хочет, чтобы ее делали только вы.
– Господи, дожил на старости лет! Я хирург, а не… Чистку может сделать новенькая.
– Кристина Сергеевна. Но она просит всех называть ее Тина.
– Ладно, приеду. Мне срочно нужна няня. Есть идеи?
– Поздравляю, Лев Борисович, – с придыханием отвечает Анна. – Я слышала о результатах судебного заседания по телевизору. Вы теперь местная знаменитость, не меньше… У меня нет знакомых нянь.
– Да ладно тебе. Хорошо, приеду. Попробуй отменить кого-то… Перенеси прием на послезавтра.
– Постараюсь, – услужливо произносит Аня.
Мама встречает нас настороженно. Девочка все время плачет и требует маму, а я все глубже погружаюсь в бессилие. Пью его большими глотками, не понимая, что делать…
– Проходите, дорогие, – рассеянно шепчет мама, забирая малышку из моих рук. – Как тебя зовут? И почему ты плачешь?
– Далина… Я к маме хосю. Мама-а-а…
В доме пахнет домашней едой и корвалолом. Ловлю себя на мысли, что давно не был в гостях у мамы… Работал как проклятый, чтобы заработать на услуги Кошкина, и бегал по коридорам следственного комитета. И в результате получил кричащего испуганного ребенка. А что ты, Лева, хотел? Надеялся, что малышка, больше двух лет проживающая с чужой женщиной примет тебя с распростертыми объятиями?
– Лева, может, ты позвонишь… той женщине? – мама спускает дочурку с рук. – У деточки может нарушиться психика от такого плача, а ты…
– Исключено. Решением суда она лишена родительских прав, мам. Судья посчитал, что она не может должным образом уделять внимание дочери, – вешаю куртку на крючок и снимаю обувь.
– Она… пьяница? Господи, сколько же этой крохе пришлось пережить?
– Мамоська… Мамуя! – девочка вырывается из рук моей мамы и замирает посередине прихожей, не зная, куда бежать. Ко мне – постороннему человеку, называющему себя ее папой или к пожилой женщине – ее бабушке?
– Дариночка, не плачь, – скрепя сердце, произношу я. Называю дочь привычным именем, наступив на горло гордости. – Иди ко мне. Я тебя не обижу. Иди к папе…
– У нее есть одежда, Лев? Обувь, белье? – вырывает меня из задумчивости мама.
– Нет, мам. Я ее… Я отнял ее у той женщины. В прямом смысле. Мне ничего не нужно из ее вещей. Сейчас мы поедем в магазин и купим дочке все новое. И игрушки, и куклы. Дарина, ты какие любишь игрушки?
Дочке чуть больше двух лет, но разговаривает она вполне хорошо, как я успел убедиться.
– Я хосю пойти с мамой… – канючит она снова.
– Давай попробуем ее отвлечь? – предлагает мама и ведет нас на кухню. – И предложи дочери воспользоваться туалетом.
– Если бы я еще знал, как это делается. Черт…
Дарина ест плохо. Маме удается впихнуть в нее половину котлеты и напоить молоком. Я даже не спросил у… той женщины, все ли девочке можно есть? Да и зачем? Завтра же я обследую ребенка в лучшей детской клинике.
– Лева, ребенок чистый. На ней приличная одежда. Не понимаю, за что суд лишил ту женщину прав? И как е зовут, кстати? А то мы…
– Мама, неважно, как ее зовут, ясно? Забудь о ней. Она разводится с мужем. Собственного жилья не имеет. Работает в ночном клубе. Тебе этого мало? – раздражаюсь я, отбрасывая приборы. Мама всегда всех жалеет… Бомжей на остановке, попрошаек, толкущихся возле храма. Теперь и эту… Этери. Странно, что ее так зовут – голубоглазой блондинке не к лицу такое экзотическое имя.
– Мне мало, Левушка. Но ты… Я тебя тоже понимаю и не осуждаю. Так что ты решил с малышкой? Будешь искать няню или оставишь ее у меня?
– Конечно, няню. Мам, не рискуй здоровьем, прошу тебя. Я себе не прощу, если с тобой что-нибудь случится.
– Мне кажется твоя новая… Как ее? – помешивая ложкой чай, спрашивает мама.
– Тина, – подсказываю я и шумно выдыхаю, давая понять, что не желаю расспросов. – Кристина Сергеевна.
– Да привел бы ее уже, сынок. Надо познакомиться нам.
– Мам, мы встречаемся всего месяц. Ничего серьезного.
– Она так не думает. Когда я была у тебя в больнице, то заметила, как эта дамочка на тебя смотрит. В рот заглядывает.
Мама, мама… Сейчас не самое лучшее время для расспросов, но я терпеливо отвечаю.
Мама вызывается помочь мне с выбором детской одежды. Дарина немного оживает и отвлекается от требования «привести маму», когда мы входим в красочный магазин игрушек. Я покупаю ей конструктор, куклы, кубики, книги и раскраски – все, что советует продавец-консультант.
– Сынок, а как же завтра? Тебе же на работу надо? – обеспокоенно произносит мама.
– Я уже связался с агентством. Они пришлют няню утром. Если не подойдет, пришлют другую.
– Ну… Поезжайте домой. Дариночка быстро уснет, вот увидишь.
Мама оказывается права – Дарина засыпает в машине, стоит мне тронуться с места… Сам не замечаю, как привыкаю к ее имени. Может, не стоит менять? Или нет… Назло той женщине я завтра же займусь сменой документов…
Этери.
– Какое время? Уточните, пожалуйста? – дрожащим шепотом произношу в динамик. Тебе не отвертеться от меня, Самойлов! Не хочешь поговорить по-хорошему, я добьюсь встречи другим способом.
– В одиннадцать двадцать вас устроит? – певуче проговаривает регистратор на том конце провода.
– Да, мне походит.
– Назовите свою фамилию и контактные данные.
«Черт… Если назовусь Журавлевой, Лев отменит прием и сбежит».
– Бегашвили Лали Отаровна, – называюсь именем матери.
– Отлично, записала. Ждем вас, Лали Отаровна, – милая девушка завершает звонок.
Мне бы никогда и в голову не пришло записаться в клинику «Лев»! У меня и денег столько нет… Спасибо Нике – управляющий рестораном, она эту идею придумала. Мне же остается внедрить ее в жизнь…
– Так и будешь сидеть, как сыч? И в подсобке жить, – со вздохом произносит она, бросая в меня испепеляющий взгляд. – Черная полоса скоро закончится, Тери. Вот увидишь!
– Да уж… – спускаю ноги с топчана и потираю онемевшую поясницу. – Хорошо, что ты вчера меня поддержала. Спасибо тебе, Ник… Я в таком раздрае приехала, не поверишь…
– Еще как поверю. Все СМИ вчера, как с ума сошли. Самойлов то, Самойлов это… Кстати, он такой красавчик. Настоящий Лев – высоченный, темноволосый, а этот взгляд… Просто супер, а не… – она накручивает на палец длинную кудрявую прядь.
– Ты сейчас серьезно? – вздыхаю устало.
– Абсолютно. Предложи ему себя.
– Что ты сказала? – хмурюсь в ответ.
– Ты же говорила, что на все пойдешь ради дочери? – Ника прищуривает зеленые глаза и наклоняется ко мне.
– На все…
– Думай, Тери. Завтра в одиннадцать явишься к нему королевой. Белье есть красивое? – вытягивает пухлые губы Ника.
– Ты удивишься, но есть… Я вчера в рюкзак запихивала все, что попадалось под руку. Я согласна… На все… Ты меня осуждаешь?
– С ума сошла? – Ника поднимается с места и включает чайник. – Я бы порвала за своего малыша. Иди и делай все. Ты красивая женщина, Тери. Самойлов не сможет устоять…
Надо ли говорить, что я не сплю всю ночь? Думаю о завтрашнем визите в дорогую клинику, репетирую слова, что скажу ему… Что он, интересно, сделает? Накричит на меня при всех, утопив репутацию? Или тихонько свернет шею и выбросит через черный вход в мусорку? Боже, Этери, ты сходишь от волнения с ума… Вася даже не позвонил, чтобы узнать, где я ночую? Я никому не нужна… Никому, кроме дочери… засыпаю с мыслями о Дарине. Как она, интересно провела ночь? Самойлову удалось ее накормить?
Меня будит звонок будильника и топот сотрудников ресторана по коридору. Ника закрыла глаза на мое пребывание в подсобке, но вечно это не может продолжаться. Я сегодня же найду квартиру. Позже – после визита к грозному Льву…
– Ты проснулась, подруга? – вздрагиваю от голоса ворвавшейся в комнатку Ники. – Надо же… Маникюр хотя бы. Да и лужайку подстричь не мешало.
– Ника! Все у меня в порядке с лужайкой. Кому не нравится, так и пусть… Катится на все четыре стороны, – обиженно поджимаю губы.
Ничка права – если уж и предлагать Самойлову себя, то в подобающем виде. Принимаю душ и, спешно вливая в себя порцию кофе, бегу в салон по соседству. Слава богу, у меня есть некоторые накопления – хватит и на квартиру, и на маникюр… Все еще сомневаясь в успехе компании, выбираю красный лак из палитры, предложенной мастером. Ерзаю на месте, сгорая от волнения и нетерпения…
– На свидание собрались? – улыбается мастер, смазывая мою кутикулу маслом.
– Вроде того, – бесцветно шевелю губами.
Я намеренно немного опаздываю. Хладнокровно заполняю согласия на медицинское вмешательство и использование наркоза, предложенные регистратором. Клиника платная, потому у меня не требуют паспорта… Непринужденно диктую свои контакнтные данные, заменив имя и фамилию, и следую в кабинет номер семь…
Ноги подкашиваются, а дыхание покидает легкие, когда я опускаю пальцы на прохладную металлическую ручку… Делаю глубокий вдох и произношу проиоткрыв дверь:
– Можно войти?
– Входите, – еще не видя меня, отвечает Самойлов. Ему идет медицинская пижама… И роскошный стоматологический кабинет с современным оборудованием тоже идет.
Пока он застилает рабочее место одноразовой пеленкой, я осторожно запираю дверь изнутри.
– Лев… Борисович, – произношу, обращая его внимание на себя.
– О боже! Кто вас сюда впустил? Выйдите немедленно или я вызову охрану. Сейчас сюда придет пациент, – шипит Самойлов, подходя ближе.
– Этот пациент я, – отвечаю дрожащим шепотом. – У меня к вам предложение. Я… Я готова на все, чтобы увидеть дочь. Я…
– Убирайтесь отсюда, как вас там… Этери.
Самойлов опускает ладони в карманы медицинских брюк и прищуривается. Кажется, его взгляд выжигает меня изнутри – в горле становится сухо, ладошки, напротив, увлажняются. Вскидываю руки, не отрывая от мужчины взгляда, и начинаю расстегивать пуговицы блузки.
– Что вы делаете? – косясь на дверь, произносит он. – Прекратите немедленно. Это… Суд так решил, я ни при чем. Вы нерадивая мать, Этери. И не имеете права воспитывать детей.
– Пожалуйста…
Расстегиваю блузку и распахиваю ее полы, демонстрируя Льву себя. Кружевное белье идеально подчеркивает мои прелести. Да, я пополнела после родов. Возможно, мне не мешает сбросить килограммов пять или семь, но… Черт возьми, Ника была права, когда говорила, что я привлекательна. В глазах Льва вспыхивает что-то большее, чем равнодушие… Я медленно опускаю чашки бюстгальтера, наблюдая за его взглядом. О чем я только думала? Вот же дура… Неужели, он клюнет на меня и воспользуется предложением прямо здесь, в кабинете?
– Вы что о себе думаете? – кривится Лев, приходя в себя. Отходит к окну, отвернувшись от меня. – Вы себя в зеркало видели? Вы… Посмешище, а не женщина. Я никогда, слышите, никогда не позарюсь на такую, как вы! Даже если на всей планете не останется ни одной женщины! – он тычет пальцем в воздух, расхаживая по кабинету. – Вон отсюда или я вызову охрану!
Леся работала в магазине элитных подарков. Люди, у которых всё есть в жизни, но не хватает радостных эмоций, ценят дорогие вещи, необычные, эксклюзив. Таким покупателям предлагались редкие статуэтки, инкрустированные слоновой костью кинжалы, арабские клинки, японские шкатулки, старинные веера, разнообразные карманные резные фляжки для спиртных напитков, эксклюзивные вещи ручной работы известных мастеров, нишевые парфюмы…
Леся работала с удовольствием! Покупатели её благодарили за покупки, а что может быть лучше, чем работа, которая приносит радость! Разве только семья, кроме работы…
Семья у Леси была. Она жила с мужчиной, пока ещё не были расписанны. Ей было уже тридцать – она довольно долго искала свое счастье. Казалось, вот оно и встретилось, счастье! Вадим был старше её, мудрее. Леся на него полагалась во всём. Вскоре она забеременела, но её Вадим не был рад такому известию, настаивал на аборте. Леся опасалась, что если она сделает аборт, то больше никогда не сможет иметь детей. Она напряжённо обдумывала ситуацию, которая у них сложилась. Мысли ворочались в голове, тяжёлые, как сырые комья. Останется ли с ней её Вадим, с его эгоистичным характером – ещё вопрос, а вот ребёнок останется на всю жизнь. В общем, аборт она делать отказалась. И их семья, ещё и так не устоявшаяся, дала трещину.
Вадик стал всё время раздражённым. Начал часто ей грубить, упрекать, называть эгоисткой, которая думает только о себе, а о нём напрочь забыла…
Леся терпела – она же любила Вадика, так слепо, словно была им околдована! Да и привыкла к нему, как мужу. И боялась оставить ребёнка без отца. Несладко детям приходится, когда их дразнят в саду или в школе, что нет папы…
Может, когда родится малыш, и все изменится? Вадик привыкнет, привяжется к ребёнку, полюбит его, научится заботиться… о ком-то ещё кроме себя… Сам-то уже не мальчик, тридцать восемь ему! Илья Муромец, вон, в тридцать три уже Русь пошел спасать от нашествия басурман…
Вадик, правда, в армии не служил, но как взрослый зрелый мужчина о своей семье позаботиться уже вполне мог бы. В магазине Леся продолжала консультировать посетителей: что приобрести юбиляру, что – начальнику к Новому году, что – на день рождения свекрови или тёщи. Красиво упаковывала покупку – только она так умела. При необходимости вызывала курьера, который отвозил оплаченный подарок по указанному адресу.
Только с парфюмерией стали у неё возникать трудности. Леся, безусловно, разбиралась в ароматах. Могла посоветовать по предпочтениям клиента нужный парфюм, и всегда попадала в точку: клиенты выбирали то, что она советовала, а потом благодарили за её совет. Но покупатели обязательно примеряли дорогой аромат. А Лесе из-за беременности стало трудно переносить насыщенные ароматы нишевой парфюмерии. Не то чтобы она страдала аллергией, но у неё, вероятно, был небольшой токсикоз, и при распылении парфюма на Лесю накатывали приступы неукротимой тошноты. Приходилось бросать растерянного клиента и мчаться в туалет. Это стало мешать работе. А Леся любила свою работу! И не только она одна. Это место давно присмотрела её напарница Сонечка. Девушка только и выжидала удобный момент, и день за днём придумала тысячи способов, как устранить Лесю, и устроить на её место свою лучшую подругу. И вот удобный момент подвернулся!
Эти приступы Лесиной тошноты сыграли на руку Сонечке. Она стала жаловаться руководству, что Леся срывает продажи, теряет клиентов, у неё жуткая аллергия на все парфюмы, и вообще не должны сотрудники подводить фирму своими недомоганиями. Нездоров – бери больничный, или вообще уходи на другую работу! Вода камень точит. Постоянные Сонечкины бубнения насчёт несоответствия Леси привели к тому, что управляющий и сам заметил Лесины побеги в туалет из торгового зала, её бледность, одышку после парфюмерных примерок у прилавка. Нельзя увольнять продавца по причине беременности – это бесчеловечно и вообще противозаконно. Но управляющий придумал, как освободиться от Леси – объявил пару выговоров, пропесочил несколько раз на пятиминутке, а потом вызвал к себе и прямо сказал писать заявление по собственному желанию. Леся пыталась его уговорить, но он остался непреклонен. Если не по собственному желанию – то Леся будет уволена в связи с несоответствием занимаемой должности! Точка. Леся написала заявление, и её уволили. Никаких декретных ей, разумеется, не выплатили. Подруга Надя возмущалась, и советовала подать в суд: были все шансы выиграть компенсацию. Но Леся отказалась – не может она судиться с любимым магазином, в котором она проработала несколько лет.
– Нет, Надюша, эти скандальные деньги, которые я отвоюю с нервотрёпками и слёзами, не пойдут мне впрок.
Да и не на улице же Леся осталась? Есть где жить. Есть у неё без пяти минут муж – осталось узаконить отношения официально. Продержится! Ну, подумаешь, уволилась. Найдёт ещё работу. Только, правда, уже после родов. Ребёночка подрастит, и работать пойдёт. А ещё у нее же есть опора – Вадик. Он как настоящий мужчина возьмёт на свои сильные плечи заботу о своей семье, пока та не окрепнет. Потом и Леся тоже впряжется в этот семейный плуг, и тоже станет обеспечивать их быт, как и прежде.
– Мечтай, мечтай. Как раз на твоего Вадика вся надежда, ага… Он у тебя мужчина прям как настоящий! – проворчала Надя. – Даже почти что муж. Автор твоего ребёнка! Только вот ребёнка заделал, а ответственность на себя брать не хочет!
Вадим всё же смирился с тем, что от ребенка никуда не деться. Даже расписался с Лесей, вняв её доводам, что потом придется усыновлять. А это волокита, куча документов на усыновление, и прочая головная боль…
Расписались, разумеется, тихо: без шума, гостей и затрат. Вадик не готов был раскошеливаться на банкет, но Леся и не настаивала. Зато теперь она не боялась, что ребёнок родится безотцовщиной – у него есть родной законный отец. А Леся стала Ивашиной по мужу.
Схватки Лесю застали неожиданно, в супермаркете. В роддом ее отвёз один покупатель, на своей машине. Потому что скорую, как он сказал, придётся ждать до второго пришествия. Он просто оставил свою тележку с покупками, чтобы не терять время, и Лесе помог дойти до машины. Отвёз, и в роддоме проводил, сдал в приёмный покой, а она даже не успела его поблагодарить… Даже имя не спросила…
По дороге Леся попыталась сообщить родным, что едет в роддом. Телефон Вадима не отвечал, а маме она собралась звонить, но передумала. Решила, что позвонит уже потом, чтобы сообщить, кто родился. Чтобы её не нервировать, зачем ей с её сердцем переживания и нервное ожидание – хватит ей и радостного известия, когда все завершится.
В роддоме Леся рожала в тот день одновременно с ещё одной роженицей, которая орала, как резаная. Женщина так вымотала всем нервы, что её надолго запомнили. Леся молча терпела, понимая, что скоро всё пройдёт – просто надо пройти через это. А та вторая визжала, словно схватки разрывали её пополам живьём. Нянечки и медперсонал сначала прибегали на её ор, обеспокоенные. Но потом поняли что это только истерика, и стали игнорировать. Просто дама попалась излишне эмоциональная и капризная, что поделать… Не бегать же к ней поминутно! У других вон ещё и посложнее роды протекают, надо ими заняться. Когда Леся устала от этих истерических визгов, она прорычала, сгибаясь от боли:
– Да заткнёшься ты уже наконец? Чего ж ты орёшь?
Нарвалась. Истеричная роженица принялась орать на неё. Ещё и стала визжать во весь голос, что ей угрожают, и что она не может находиться в одной палате с источником угрозы. Это слышно было, разумеется, на весь коридор. В палату вошла доктор:
– Мамочка, ну что Вы такой крик подняли? И скандалите! Зачем? Вы же мешаете персоналу работать!
– Угу. А она меня задушит, сами будете виноваты! Она мне сказала «заткнись»! Я опасаюсь за свою жизнь! Она мне угрожает! Рядом с доктором стояла санитарка, которая переглянулась с Лесей и покрутила пальцем у виска, показывая, что по её мнению собой представляет эта дамочка.
– Я прошу Вас успокоиться. – сказала строго доктор этой не в меру оживленной роженице.
– Как я могу успокоиться, если эта адская боль меня скоро доконает! Сделайте же что-нибудь!!! Вы обязаны!!!
У врача, наконец, лопнуло терпение. Показаний к оперативным родам у дамочки не было, но лучше прекратить эту нервотрёпку. Освободить всех от стресса. Шумную роженицу увезли в операционную, дали наркоз и провели кесарево сечение. Она спала, пока не отошёл наркоз. Зато наконец-то стало тихо. Все вздохнули с облегчением. В том числе и Леся. Она не хотела никаких оперативных вмешательств – только естественные роды.
Жаль, что мобильный нельзя включать в родильном отделении, он может, как ей сказали, повлиять на электронную аппаратуру. А так хотелось поговорить с Вадимом. Правда, так хотелось, чтобы её кто-то поддержал, а то она одна в этой пустой палате чувствовала себя всеми брошенной и одинокой. В ушах ещё не утих истеричный крик той дамочки, от которого она так устала. Вдруг вошла та молодая санитарочка, которая уже приходила несколько раз. Приятная, весёлая такая, тёплая, как солнышко.
– Привет. Несладко тебе? Потерпи, милая, скоро разродишься и боль забудется как сон. – она ласково погладила Лесю по плечу.
Удивительно, но стало легче.
– Почему меня не переводят в родзал? Я же рожаю! – в очередной раз задала вопрос Леся.
– Да первые роды, что ты! Врачиха наша сказала, что тебе ещё до вечера не родить, не паникуй.
– Я не паникую. Я элементарно терплю, чтобы не родить! Разве это правильно? Хорошо. Тогда я ложусь здесь на койку и рожаю тут. Не хочу больше терпеть! Санитарка округлила глаза:
– Да ладно!!! Ну, сейчас позову доктора.
Доктор осмотрела Лесю и отругала, что та «дотерпела» до того, что вот-вот выронит ребёнка на пол.
– Ивашина, Вы что же, не могли сообщить персоналу, что у Вас начались роды?
– Вы серьёзно?! Да я же сюда поступила, потому что у меня начались роды!!! И я уже второй час прошу каждого медработника, кто проходит мимо палаты, перевести меня в родзал!
В общем, наконец Лесю отвели в родзал и через пятнадцать минут она родила девочку. Стало так легко-легко, права была санитарочка – боль сразу забылась как сон! Положили Лесю разумеется в общую палату. Зато та истеричная особа оказалась дочкой какой-то большой шишки, и лежала в вип-палате, где стояла кроватка и для младенца. Дамочка не унималась, всё скандалила. Потребовала унести ребёнка, чтобы он не пищал и не мешал ей отдыхать. Изумлённая медсестра подчинилась и унесла пищащий свёрток.
Кормить грудью Жанна – так её звали, как потом выяснилось – отказалась. Сказала, что у неё нет молока! Медсестры и санитарки предлагали помочь «раздоиться», убеждали, что нужно прикладывать ребёночка к груди и молоко пойдёт, но она рявкнула:
– Я не корова дойная, чтобы меня раздаивать! Отстаньте все от меня!
Леся ждала кормления – скоро принесут её малышку, и она её рассмотрит. А то в родзале так мало времени ей дали, сразу унесли кроху на взвешивание…
И вдруг услышала из вип-палаты знакомый голос. Она подошла и посмотрела сквозь приоткрытую дверь. В палате у Жанны был посетитель. И это был… её Вадим! Он сидел на кровати в накинутом на плечи халате, целовал Жанне руки и уговаривал потерпеть, пока её выпишут, и обещал, что всё у них будет хорошо! У кого это – у них?! У него с этой психичкой? Леся чуть не села у двери. Вот так расклад! Она шире открыла дверь и громко сказала:
– По-моему, ты ошибся посещением, дорогой! И дверью тоже! Нет?
Вадим остолбенел, забыв закрыть рот.
– Ты? Здесь?
– А что тебя удивляет? Ты не знал, что я беременна? – съязвила Леся.
– Да тебе же вроде ещё две недели ходить надо было, ты говорила? Почему ты не сказала, что ты в роддоме?
– А как это можно было сделать, если ты не отвечал на мои звонки? И даже не перезвонил! Впрочем, я так понимаю, это не имеет уже никакого значения.
– Что тут происходит?! Кто эта овца? – возмущенно вклинилась Жанна.
– Котик, это моя жена. Я тебе говорил…
– Но ты же мне говорил, что решил эту проблему?
– Решил. Решаю. Уже почти… – забормотал запинаясь Вадим, но Леся уже не слушала их разбирательств.
Она развернулась и громко захлопнула за собой дверь. Она совсем не ожидала предательства Вадима в такой момент. Как же слепо она ему доверяла, совершенно не соглашаясь замечать очевидные вещи! Да он же и жениться-то не хотел, ей пришлось его убеждать…
Тут привезли деток на кормление.
– Ивашина! Ребёнка возьмите!
Леся вошла в общую палату, взяла теплый свёрток и забыла обо всем на свете, глядя на крохотную мордашку с носиком кнопочкой и голубыми глазёнками.
– Доченька моя! Всё у нас будет хорошо!
Доченька наверное была тоже в этом уверена, потому что спокойно ела, с аппетитом чмокала, зажмурив глазки. Потом зашёл Вадим, попытался что-то блеять, оправдываться, но Леся его перебила:
– Я всё поняла, Вадим. Я прошу тебя забрать свои вещи. Чтобы когда я вернусь из роддома с ребёнком, мы с тобой больше не пересекались в моём доме. Ключи оставишь в прихожей и захлопнешь дверь.
– Ты хорошо подумала? Я за тобой бегать не буду! – поджал губы муж.
– А что, тут можно ещё о чем-то ином думать? Всё. Прощай.
Он резко развернулся и ушёл прочь. Леся даже не плакала. Словно он отломился, как сухая ветка.
Крикливая дама из вип-палаты написала на листке отказ от ребёнка, оставила его на подушке и удрала ночью. Утром привезли кормить деток, принесли ей её малыша, которого она накануне велела забрать, и обнаружили, что её в палате нет.
– Вот, думала я, что она согласится хоть сегодня его покормить, а она вообще ушла. Бедный ребёнок! – сокрушалась нянечка.
– А можно я его покормлю? У меня хватает молока. – вдруг брякнула Леся.
Она не знала, почему она так сказала. Само вырвалось.
– Ой, спасибо, Ивашина, милая ты моя! Конечно! Пусть хоть не от родной матери попробует грудь – мало ли, скорее всего больше и не придется бедняжке.
В часы посещений пришёл навестить в вип-палате капризную Жанну её муж. Ему ещё даже не сообщили о её побеге. То ли надеялись, что женщина одумается и ещё вернётся, то ли не знали, как ему такое сказать. Когда он растерянный выходил из той отдельной палаты, натолкнулся на Лесю в коридоре. Она не сдержала удивлённого возгласа. Оказалось, это он привез Лесю из супермаркета в роддом. Проходящая мимо санитарка сказала мужчине, что с питанием его малышу повезло, вот Леся Ивашина кормит его грудным молоком. Мужчина сердечно поблагодарил её, прижав руку к груди. А глаза у него были очень грустные. Еще бы, в такой ситуации…
Они познакомились.
– Я Михаил.
– Очень приятно. Если уместно так сказать в подобной ситуации. А то я ведь даже не знала, кого благодарить за помощь! Если бы не Вы… А меня зовут Леся. Да уж. Собратья по несчастью.
Их обоих одновременно бросили. Его истеричка Жанна и Лесин эгоистичный Вадим, похоже, спелись вместе. Лесю из роддома привёз Михаил к её дому, потому что и своего малыша забирал в тот день. Когда Леся приехала из роддома домой, она обнаружила полупустую квартиру. Вадим вывез вещи, включая Лесину мебель, очевидно и её тоже посчитав «своими вещами». Хорошо, хоть кровать осталась и детская кроватка. Микроволновку, стиралку и мультиварку забрал – придётся покупать новые…
Леся покачала головой. Как же она жила с Вадимом и его не разглядела? Вроде же неглупая и не слепая…
Из дома она набрала маму и осторожно сказала той, чтобы она приехала к Лесе в гости. Мама стала по телефону выспрашивать что да как, да как дела, да как беременность… Леся перебила:
– Ну, мам! Вот приедешь, сядем рядышком, и обо всем поговорим.
Понятное дело, мама увидев малышку стала радостно причитать, прослезилась. Однако же и заметила, что у Леси квартира полупустая:
– Дочка, что случилось, тебя обокрали?! – она схватилась за сердце.
Вот же досада, Леся не подумала о том, что мама разволнуется из-за пропажи вещей…
– Мам, спокойно. Ничего страшного. Вадик вывез вещи. Только не расстраивайся, я прошу тебя! Я и сама хотела давно сменить ту мебель на новую!
– Да ведь она же и была новая! Куда ж новее-то?!
Леся подвела её за руку к кроватке:
– Вот. Вот об этом и будем думать с тобой. А всё остальное – ерунда! Правда?
Мать и дочь обнялись, и долго стояли любовались спящей крохой, Маняшей. Три поколения женщин в их семье. Род продолжается…
Лесю разыскал Миша, и уговорил быть кормилицей для малыша. Привозил маленького Никитку к ней домой, чтобы ей не ездить. Потом они вместе гуляли. А потом Миша стал вести себя странно. Леся заметила, что он стал каким-то хмурым, раздражительным, замкнулся. На самом деле он стал влюбляться в Лесю, и испугался этого. А вдруг опять не сложится? Трудно это: открываться другому человеку, впускать его в сердце, а потом когда все рушится, выдирать оттуда с корнем и с кровью. Лучше даже не начинать. Не впускать. Не раскрываться.
Потом Миша не выдержал и… уехал на заработки на север. Перед отъездом они с Лесей поговорили. Он ей сказал, что однажды уже был женат, доверился женщине, нырнул с головой в отношения… но к чему это привело. Теперь он больше не собирается разбивать своё сердце – там и так ничего живого не осталось, одни мелкие осколки. А в холоде и тундре как раз ему место с его холодом в душе. Перед отъездом Леся поехала к Мише. С Маняшей в тот день осталась мама. Леся тогда летела к нему как на крыльях, думала, что у них будет свидание, раз он её пригласил в ресторан. А он оказывается пригласил попрощаться…
Выйдя из ресторана, оглушённая, Леся кусая губы и глотая слезы назвала Надин адрес водителю такси. Та, конечно, обрадовалась подруге: видеться им теперь выпадало нечасто.
– Леська, уррра!!! Как я рада! Заходи, дорогая, чаю попьём, я как раз «Наполеон» вчера испекла, уже пропитался…
Леся вошла, повесила курточку на вешалку, и тут губы её предательски задрожали. Надежда это заметила.
– Таааак. Как я вижу, чай отменяется. Я нам другого чего налью. Тоже согревающего, но не горячего. Вижу, нам поговорить надо.
– Мне же нельзя, Надь, я кормлю.
– Ёлки, все время забываю… Тогда тебе так и быть чаю, а себе наливочки плесну. Идём! Выкладывай.
Леся все ей рассказала про Мишу и свои терзания. И его терзания. И то, что он уезжает от нее, потому что струсил…
Любви новой побоялся! Даже сынишку оставил на мать! А она тут как кумушка, размечталась было уже об этом мужчине…
– Мне, Надь, как матери-одиночке возраста приближающегося к бальзаковскому, теперь осталось только по сайтам знакомств пошерстить. Ну а чё, найду себе вдовца… или какого-нибудь неженатика с лёгкой инвалидностью. Спокойного. Чтоб без вот этих вот психологических выкрутасов! И никакой любви! Один трезвый расчнет.
– Не городи чушь, подруга! А то я тебя сейчас как стукну, сама у меня станешь с лёгкой инвалидностью. Ишь, придумала чего! – пригрозила Надя.
– Будет у тебя в жизни любовь! Просто Миша – мужчина не для тебя. А твой скоро встретится. Как снег на голову свалится. Главное, не раскисай!
Леся в магазин подарков не вернулась, хотя узнала, что оттуда уволили и хитрую Сонечку и её такую же хитрую протеже…
Звонил ей сам лично управляющий и медовым голосом предлагал вернуться.
– Леся, умоляю, прости меня! Вернись к нам! Мы уволили Сонечку, и её протеже – они стали ценники завышать, и разницу прикарманивать! Ты никогда такого не делала!
Леся хотела его отправить не очень вежливо, но не стала грубить. Обещала подумать. Но что тут думать? Она тогда после увольнения решила полностью поменять род занятий. Усиленно изучала дизайнерские программы, оплатила курсы, изучала уроки конструирования онлайн. Подготовилась и стала работать дизайнером. Потихоньку пошли заказы, потом их поток стал усиливаться. Это давало ей хороший доход, притом удаленно – на работу не нужно было ездить, и оставлять дочку. Следовательно, вопрос с няней – очень дорогостоящий кстати и проблемный – сам собой отпал. Леся работала из дома, а получала лучше, чем в магазине, где с ней так непорядочно поступили!
А ещё она так и приезжала к Мишиному Никитке после отъезда Миши. Сначала потому что кормила его грудью. А потом почувствовала, что не может оставить малыша. Ну, в самом деле, что мальчику одному с бабушкой…
Тем более, у той – то сердце, то печень, то поясница. Она уже не в том возрасте и не в той боевой готовности, чтобы управляться с резвым пацаненком, в которого вмонтирована батарейка. Леся часто забирала его на прогулку с дочкой. Дети с визгом носились вокруг нее как заведенные. Мать Миши была ей очень благодарна за заботу. Поначалу пыталась деньги заплатить, но Леся возмутилась:
– Вы что, Мария Алексеевна! Я же не за деньги. Просто я люблю этого ребёнка, как своего. Я же почти что мама ему, ведь я его и выкормила одновременно со своей дочкой. Он мой крестник. И дети как братик и сестрёнка, привыкли друг к другу.
Новый год Мария Алексеевна собиралась встречать одна с малышом. А Леся тоже с дочкой была одна, потому что мама уехала к сестре в гости во Владивосток. Леся позвонила Марии Алексеевне и сказала, что собирается приехать. Та очень обрадовалась:
– Конечно, Леся, я буду очень и очень рада! И Никитка будет рад. Мы вас ждем с нетерпением.
– Миша не приедет?
– Нет… Звонил, поздравил с наступающим. Приезжать не собирается. – вздохнула мать.
– Мне он вообще не звонит… – вздохнула Леся.
Женщины накрыли праздничный стол, угостили малышей творожным десертом с фруктами, который пекла бабушка, и уложили спать. И сели праздновать Новый год.
За окном кружил снег, трещала канонада салютов, свистели и взрывались шутихи, народ запускал ракеты, все веселились. Леся подняла бокал шампанского:
– С Новым годом, Мария Алексеевна!
– С Новым годом, Леся! Ты мне как доченька, как родная нам с Никиткой! Я так рада, что мы дружим, и ты к нам приезжаешь!
И тут в дверь позвонили.
– Вы кого-то ждёте?
– Нет. – растерялась Мария Алексеевна. – Миша точно не приедет… разве что… ой, батюшки!
Она поспешила открывать. В прихожей послышались радостные возгласы, мужской говор, радостные причитания Марии Алексеевны. Леся прислушивалась, что там происходит. Но выходить постеснялась, чтобы не мешать хозяйке встречать гостя. Судя по всему дорогого гостя. В комнату вошёл мужчина в тёмном свитере и джинсах. Очень похожий на Михаила. Точно так же, как Михаил, провёл пятерней по голове, поправляя волосы, примятые под шапкой. От него пахло снегом, и едва уловимо – парфюмом с терпкими древесными нотами. Леся узнала аромат, она эту марку когда-то продавала в магазине подарков. У него хороший вкус!
– Знакомься, Леся! Второй мой бродяга вернулся. Это Мишин старший брат, Дмитрий. Он геолог. Три года уже по горам бродил как снежный человек! Я уж и не думала, что спустится оттуда и вернётся к людям, в цивилизацию.
Он обнял мать за плечи и поцеловал ее в висок:
– Ну что ты, мам… Дмитрий. Можно Дима, – он протянул Лесе букет из сосновых веток.
Новый год отмечали втроём с нежданным гостем. На столе водрузили вазу с букетом из сосновых веток, украшенных мишурой. Новый год обещал новую жизнь. Какая она будет? Но лучше не фантазировать, чтобы потом фантазии не рассыпались на тысячи осколков, как уже было не раз.
Дима остался в их городе. Они стали часто встречаться, он приглашал её на свидания. Влюбилась ли Леся? Нет, не влюбилась. Она уже влюблялась – в Вадима, потом в Мишу… а что толку? К чему это привело? Просто Дима ей нравится, он надёжный. Она доверяет этому человеку. Рядом с ним ей спокойно, на него всегда можно положиться. Может, это более важно для счастья, чем влюблённость…