Я, когда женила сына,
надеялась, что стану матерью его избраннице. Ведь есть же счастливые свекрови,
которых чуть ли не со дня свадьбы невестки «мамой» зовут. Чем я хуже?
Живем мы в двухкомнатной квартире, себе девятиметровку оставила, молодым большую
комнату отдала. Отремонтировала её, коврами увешала и даже под ноги красивый
ковёр положила, мебель лучшую поставила – живите!
Месяц живем, другой, присматриваюсь я к снохе и душой
вяну: сынок — сынок, и где же ты такую рохлю откопал?! Такой видный, умный
, неужели путёвую не мог себе
найти?
Мало того,
что бесприданница, так хоть бы красивая была, а то – маленькая, щупленькая,
лицо белое, как у фарфоровой куклы, а на нём одни глазищи. Как зыркнет ими – насквозь прожигает! Говорит
тихо, медлительная. Да у меня в её возрасте всё от рук отлетало! Мужа проводит
на работу и уйдет в свою комнату. Нет, чтобы со мной на кухне посидеть,
поговорить о чем-нибудь женском, чайку попить. Загляну к ним, а она лежит на диване,
свернувшись клубочком. Стану поднимать — «Мне плохо»,- говорит. Беременная она,
ну и что?» Беременность – не болезнь»,- говорю, а она: « У меня токсикоз.» Вот
она, нынешняя молодежь! Слов мудрёных нахватались, чтобы ими лень свою
прикрыть. Раньше мы и слов таких не знали, работали до последнего дня, всё
делали, живот – не помеха!
Я её
по-матерински учу: пока муж на работе, встань, приберись, ковры пропылесось, а
к ужину курицу зажарим, я купила. «Спасибо, говорит, не нужно курицу жарить,
Серёженька просил меня салат «Оливье» сделать»! «Оливье»? Что же это за еда
работающему мужчине?! Да и потом, я этот салат только к праздничному столу
готовлю! «Оливье»! – в честь чего?! Значит материнская еда ему теперь поперёк
горла стала, если он эту пигалицу просит готовить. Ну, ладно! Проглотила я
обиду. Курицу всё же пожарила и демонстративно одна её съела!
Как-то раз
захожу к ним, смотрю: сумка большая стоит, битком набитая. Открыла – белье: постельное, скатерти, полотенца…
-Ира! Что это такое?! – спрашиваю с ужасом в голосе.
-Мы завтра с Сережей в прачечную самообслуживания идём,
там хорошо: быстро и удобно.
Ей-то хорошо, а сына
моего кто пожалеет! Неделю работает, как вол, а в выходной, вместо отдыха – в
прачечную, бельё стирать?! И потом – не мужское это дело!
-Ну-ка быстро вытряхивай сумку! Вон стиральная машинка в
ванной стоит. Замочи белье, а потом стирай. На лоджии высохнет! Ишь, что
удумала!
-Это не я удумала, Сережа настоял. Мне тяжело большую
стирку осилить, поясница болит…
-А как же ты думала? Замуж вышла, только чтобы с мужем
кувыркаться? Замужество – это прежде всего труд! Думаешь, рожать — легко? Или
детей растить – легко? Давай-ка, милая, втягивайся потихоньку! Взялся за гуж,
не говори, что не дюж, — так-то в народе молвят.
Заставила её белье перестирать, правда, помогла
немного, не могла смотреть, как она пододеяльники елозит.
Сын на
следующий день мне выговор сделал: ты, говорит, бессердечная, как могла так
поступить! А что я такого сделала?! Стирка – обычная женская работа. Его же,
дурачка, пожалела. Обиделась я, неделю к ним в комнату не заходила, а тут вхожу
и – чуть не упала. На стенах – пусто! То есть – совершенно пусто – ни одного
ковра!
-Где ковры? – спрашиваю, а сама за сердце держусь.
-Мы их сняли… Извините.. Без них легче дышится…
-Мало воздуху – окно откройте. А красота, уют – как без
этого?
-Уют не ковры создают…
Ишь ты –
стихами заговорила! Понахватались из телевизора! Я эти ковры с таким трудом
наживала, для них же старалась, и вот тебе – благодарность! Ладно, думаю, и это
проглотим, забрала ковры, запихнула к себе под кровать, пусть лежат! Еще
попросят, когда голые стены надоедят!
А недавно очень уж
долго сноха их комнаты не выходила – тишина такая, словно нет там никого. Чего
она там притихла, думаю, спит, что ли? Приоткрыла дверь – сидит за столом,
пишет что-то.
-Чего пишешь-то? Поди, школу давно окончила!
-Письмо маме.
-Это дело нужное, мать забывать нельзя. Молодец, что пишешь,
— говорю, а сама через её плечо заглядываю, любопытно же, что она пишет о нас.
Это уж как пить дать обо мне да о сыне речь ведёт. Смутилась она и ладошкой написанное
прикрыла, я только несколько слов успела прочитать: «…да, свекровь моя –
непростой человек…» Так и есть! Обо мне пишет, видно, жалуется матери. А на что
жаловаться-то? Я грубого слова ей не сказала, всё – для них, для них и живу. А
если когда замечание сделала, так на то я и мать, чтобы детей наставлять, учить
уму-разуму. Может, я не такая грамотная, как её мать, а жизнь знаю.
Сваху свою,
мать Ирину, я только на свадьбе видела: дробненькая такая, ладная,
интеллигентная – детей музыке учит. Голос тихий – как она с ними справляется?
Уезжала домой
после свадьбы – глаза свои заплаканные всё прятала. А чего плакать-то? Что мы –
нелюди какие?
Письмо это не
выходило у меня из головы. В тихом омуте, говорят, черти водятся. Я всё жду,
когда она меня «мамой» назовет, а она, оказывается, кляузы на меня своей матери
пишет! Ишь, как смутилась-то, когда её врасплох застала. Хотела Серёже про
письмо рассказать, а потом решила – промолчу, не буду мира меж ними рушить. Но
обида на сноху крепко засела в меня.
Третьего дня
слышу из-за двери голос её – удивилась: то слова из неё не вытащишь, а тут –
сама с собой разговаривает? Вхожу. Сидит в кресле и сказку про репку вслух
читает – с выражением! Книжка в правой руке, а левой осторожненько живот свой
поглаживает.
-Ты кому это сказку читаешь?
-Ему, — она ласково улыбнулась и нежно погладила живот.
-С ума спятила? Что он понимает-то, кусок мяса! Да и
того еще нет!
Сноха даже
зарделась от обиды:
-Как же – нет?! Вот он, толкается, ворочается! Он… все
чувствует,… переживает, когда мне плохо! Он всё воспринимает! Чем опасны
стрессы для беременных? Тем, что плод реагирует на них сильнее матери, на нём
всё отражается! О здоровье и развитии ребенка нужно заботиться еще до его
рождения.
Вот так
молчунья! Целую лекцию мне прочитала. Мы ничего этого не знали, без науки
вынашивали, рожали и, слава Богу, людей
вырастили.
-Ты, чем ерундой голову себе забивать, лучше собери
нужные вещи – завтра раненько на дачу поедем. Все люди уже картошку выкопали, а у нас – конь не валялся.
-Хорошо, — не стала возражать сноха.
Денёк выдался
теплый, солнечный, копалось легко и весело. На даче всегда настроение хорошее –
прилив жизненных сил ощущается. Я радовалась: одним днем управимся. Плановала так: Сергей копает, а мы с Ирой
выбираем и в мешки сыпем. Сергей рассудил иначе: Ира – отдыхает, им с малышом
нужен покой и свежий воздух, а мы – поработаем.
Я зашипела,
чтоб она не слышала:
-Что ты носишься
с нею, как с писаной торбой? А как же моя мама – десятого апреля
картошку сажала – одна! – а одиннадцатого меня родила. И – ничего! Нормально!
Чем больше физических нагрузок, тем легче рожать будет!
Но сын стоял
на своём. Мы с ним копали картошку, а его любезная сидела рядом на скамеечке и
молча любовалась ловкими и сильными движениями своего мужа.
Вдруг моя лопата
вошла во что-то мягкое. Я вывернула ком земли – гнездо! Похоже – мышиное. Так и
есть! Я разворотила лопатой гнездо, едва не перерезав мышь. Она, ошалевшая от
страха, выскочила и помчалась по рыхлой земле. Панически спасаясь бегством,
мышь теряла какие-то маленькие розовые комочки.
-Что это?! Мамочка, что это?! – вскрикнула, побледнев,
Ира.
Мы
присмотрелись: это были крошечные мышата, еще голенькие, слепые, недоношенные…
Ими был усеян весь путь убегающей матери. Мышата беспомощно шевелились, съёживались,
а мы, побросав лопаты, смотрели на них и не знали, что делать.
Ира какими-то
замедленными движениями собирала их в ладонь, потом произнесла дрожащими
губами:
-Мамочка… Она была беременная…
Только тут до
меня дошло, что «мамочка» — это я! Это меня второй раз так назвала невестка –
впервые! Я, еще не пришедшая в себя от вида разбросанных по земле голеньких мышат,
растерянно взглянула на неё, хотела улыбнуться, успокоить, но… не успела. Ира, прижимая
к груди мышат, оседала, заваливаясь на бок.
Мы с сыном
ринулись к ней – в последнее мгновение успели подхватить бесчувственное тело.
-Мама! Что с нею?! Она рожает?! – закричал Сергей.
-Нет, сынок! У неё слишком чувствительная натура. Держи
её крепче, я мигом воды принесу.
Сын осторожно
взял на руки жену и отнес в дом. Я принесла воду. Намочив платочек,
прикладывала его ко лбу и вискам невестки и тревожно присматривалась к ней.
Го-о-спо-ди! Какая же она хрупкая! Лицо нежное, как папиросная бумага… ладошки
– детские… и сама, как дитя… Как она вынесет роды? Плод, говорят врачи,
крупный…» Я представила себе скорченного в её утробе ребенка. Седьмой месяц –
уже человечек! Внучек мой родной! Поди, тебе сейчас тоже плохо? Что же
делать-то? Я осторожно хлопала сноху по щекам:
Сергей,
взволнованный, стоял рядом и глядел на меня, как на Господа Бога.
-Это от стресса, — объяснила я сыну. Беременных нужно
особенно оберегать от стрессов – от них дети страдают. Смотри – береги её!
Видишь, какая она у нас… переживательная.
Сын с
удивлением посмотрел на меня, словно увидел впервые.
Вдруг пришла
страшная мысль: пережитое волнение может вызвать преждевременные роды! Всё
похолодело внутри – разбросанные по земле мышата всё еще стояли перед глазами.
-Сынок, заводи машину! – Заорала я. – Едем в больницу!
Ира очнулась.
-Не надо в больницу. Со мной всё в порядке. Извините, я
кажется, напугала вас.
-Еще как напугала! Всё же лучше поехать, провериться,
мало ли что!
Сноха положила
руку на живот и прислушалась:
-С малышом, кажется, всё в порядке. А нам… нужно же
картошку копать…
-Да гори она синим пламенем, эта картошка!
Я гладила маленькие прохладные ладошки невестки,
осторожно убирала со лба пряди её мягких
волос. Что-то поднималось в моей душе
горячее, жгучее до боли…
Сергей быстро
завел машину, мы осторожно усадили сноху и поехали. В больнице сказали, что
понаблюдают её несколько дней и, если всё хорошо – выпишут.
Приехали мы с
сыном домой. Он полночи курил, не спал, а я Бога молила, чтобы всё обошлось
благополучно.
Утром Сергей с
утра пораньше в больницу поехал, а я дома по хозяйству хлопотала. Что ни делаю,
чувствую томление какое-то, вроде как чего-то не хватает мне, а потом
догадалась: ее-то и не хватает, молчуньи моей! Пусто без неё в квартире.
Сын вернулся
домой повеселевший, говорит, через пару дней выпишут Иру, всё у нее хорошо. И
слава Богу!
Решила я к
возвращению снохи убраться, как следует. Полдня провозилась, чистила-блистила, а потом, думаю, дай-ка у них
приберусь – пыль вытру, да ковёр на полу почищу. Прибираю на столе, — вижу:
пухлый конверт незапечатанный, глянула – матери её адресовано. То самое письмо,
из-за которого я несколько ночей не спала! Жгло оно мне руки, знала – нехорошо
письма чужие читать, но… не удержалась, решила из первых рук узнать, что есть
на самом деле промеж нами.
Письмо
оказалось очень длинное, но почерк ровный, разборчивый – легко читалось:
«Дорогая моя, любимая мамочка! Твои письма для
меня — всегда большая радость, это, как встреча с тобой, задушевный разговор,
глоток свежего воздуха…!
Скажите, пожалуйста!
Чем же наш воздух ей плох!
«Милая моя,
спасибо за мудрые советы, благодаря им, мне удается решать самые сложные
семейные проблемы…» Видишь, как получается: мамкины советы помогают жить, а
свекровкины, выходит дело, – мешают…
«Ты волнуешься
о моем самочувствии, поверь, оно – отличное. Как страшный сон, остались позади
первые четыре месяца токсикоза, а сейчас – всё хорошо. Врачи говорят – наш
малыш развивается нормально, а я скажу больше: он очень хорошо чувствует
музыку, — весь в тебя! и сказки любит слушать…
Ну, это… даже
не знаю, как назвать. Чудит девка! Ага! Вот про сына:
« Ты спрашиваешь,
понимает ли муж моё состояние? Не волнуйся, мамочка, муж у меня за-ме-ча-тельный!
Ласковый, заботливый – в русском языке не хватит определений, чтобы описать,
какой он!»
Тут ты,
девонька, права. Счастливый билет вытащила.
«… Сережа
хочет присутствовать при родах, а я не против. Женщины в консультации говорят, если муж увидит
твои муки, больше любить будет. Да уж куда больше! Дело не в этом, просто, когда
он рядом, и я сильная.»
Ба-тю-шки! Что
удумали! Роды – это же таинство! Разве можно в это мужей допускать! Стыд-то
какой! Надо с Сергеем поговорить!
«… В этом
письме, как и в предыдущем, я снова чувствую твою тревогу, когда ты спрашиваешь о моих взаимоотношениях
со свекровью…»
Ага! Вот! Про
меня! Вдруг мне стало страшно. Может, не надо читать? Ведь лучше, когда не
знаешь! Ну, зачем тебе правда? Ведь с
нею жить! Не читай!
Я дрожащими
пальцами запихнула письмо в конверт и спрятала его под книжку.
Включив
пылесос, яростно водила щеткой по ковру, но письмо тянуло меня, мучило.
Закончив работу, долго сидела в кресле, рассматривая узоры на ковре, потом
резко встала, взяла письмо и стала читать дальше:
«Да, свекровь
моя – непростой человек. Она относится к типу людей, с которыми нужно пуд соли
съесть, чтобы узнать их сущность. Я уже писала тебе, что наше первое
впечатление о ней оказалось обманчиво, и теперь, прожив с нею полгода бок о
бок, я с радостью заверяю тебя: Мария Александровна – удивительная женщина! Она,
если полюбит, жизнь на плаху положит за этого человека. Но её любовь нужно заслужить,
а это непросто. У неё своё видение жизни, в чём-то нам непонятное, устаревшее,
но… справедливое.
Да, она грубовата,
но добра и искренна во всём, даже в своих заблуждениях. Свекровь – верный и
надежный человек. Мамочка, ты меня, конечно, поймёшь и не обидишься за то, что
я называю ее «мамой». Правда, пока не вслух. Она ещё не воспринимает меня как
свою дочь. Но время всё расставит по своим местам, я уверена. И, чтобы навсегда
закрыть волнующую тебя тему, скажу: какой бы она ни была, она достойна любви и
уважения уже за то, что родила и воспитала самого прекрасного на Земле мужчину
– моего мужа».
Все это я
прочитала залпом, даже задохнулась. Самые бранные слова не потрясли бы меня
так, как эти. К брани-то мы привыкши, знаем, как ответить. А тут… Это надо же,
как она меня по косточкам разложила! Я сама про себя того не знала…
Слова невестки
ласкали сердце, но вызывали в душе непонятную тревогу, даже… боль.
-Детонька моя,… милая…
А ты, старая курица, учить её жизни собралась… Прости меня за ангельское
терпение твоё…
Я до вечера
сидела в их комнате, вспоминала всю свою жизнь и спрашивала, а что хорошего в
ней было? И знаете, что открылось? Всё-всё самое лучшее и самое трудное, что в
жизни было – с сыном связано. Без него – и вспоминать нечего. Выходит, в детях
наша самая большая радость и самая большая боль. Они-то, дети, оказывается,
умнее нас, потому что вглубь и вдаль смотрят, а мы – всё назад оглядываемся, да
всё на свой аршин меряем. Где уж понять друг друга!
Через два дня
на третий – молодые приехали. Сережа оживлён, радостью светится, а Ира молчит,
улыбается да ходит по квартире и всё
рассматривает.
-Ай, потеряла что, детка моя? – спрашиваю. Она поглядела
на нас с Сережей взглядом, от которого пень зацветёт, и говорит:
-Соскучилась,… — а потом озорно так: — мама, мы с
Сережей торт купили, попьём чайку?
Сидели мы
втроём на кухне, пили чай, разговаривали, и мне вдруг показалось, что ради этих
вот счастливых минут я, наверное, свою жизнь прожила.
Дождалась я,
пока Сережа с кухни вышел, села рядом со снохой и сказала:
-Прости, дочка, но письмо твоё маме я … того… и отправила…
-Я не успела… спасибо! — она понимающе улыбнулась.
-Это тебе спасибо… за науку, — а про себя подумала: и
мышке – тоже.
Под палящими лучами июньского солнца, молодая казачка ловко орудовала тяпкой, не замечая усталости. Женщина с усердием осматривала каждый куст, чтобы не дай бог не пропустить лебеду. Уже приличная делянка была обработана и она позволила себе отдохнуть. Развязав платок, которым только что закрывала голову от пыли и обжигающих лучей, она подставила лицо ветерку. Растирая поясницу, выпрямилась, выпячивая полную грудь вперёд. Тщательно вытерла косынкой шею, глаза и лоб. Помахала тканью на себя, создавая дополнительное дуновение. По спине уже давно пробежал тёплый ручеёк пота, спустился на ягодицы и, раздражая солью бёдра, побежал к коленям. Женщина подняла верхнюю юбку, заправила подол за пояс передника, а подъюбошником вытерла соленые ручейки, помахивая взад-вперёд, белоснежной тканью, привлекла хоть малую порцию освежающего воздуха к стройным ногам. Занятие так увлекло казачку, что она не сразу заметила за собой слежку. В тени сеновала притаился младший деверь – Яков. Надвинув на глаза неизменную кепку, он сидел, прислонившись широкой спиной к прохладному дереву. Длинные, мощные руки с закатанными до локтя рукавами, покоились на согнутых коленях, словно две жердины. Казалось, что мужчина дремал в истоме. И только одно движение выдавала его бодрствующее состояние. Золотистая соломинка, с колосом на конце, нервно переходила из одного угла рта в другой, периодически задерживаясь в зло сжатых губах. Яков наблюдал за овдовевшей, бездетной снохой — Дарьей. Та была женой его старшего брата, погибшего полгода тому назад в походе на Кавказ, и по закону казачества, оставалась теперь жить до конца дней своих, в семье мужа.
Отец, старый казак, державший всю многочисленную семью в строгости, заявил, сразу же после похорон: — Слухайте все, повторять не буду! – грозно восседая во главе большого дубового стола, с седым, но ещё густым чубом. Теребя золотое кольцо в левом ухе. Помедлив, пока все не повернули к нему свои взоры, заговорил, строго и уверенно: — Дарья останется здеся! Вот моё слово! Матери …- относиться к ней, как к дочери! Золовкам и другим снохам — не притеснять! А вам, мои сыны!? – он обратился к мужчинам, сидевшим по обе стороны стола: — Почитать её, как жену покойного брата, относиться с уважением! Сыновья закивали: — Согласные! Но отец отдельным обращением, повернулся к младшему, двадцатилетнему сыну: — А тебе, Яков, особое предупреждение! Ты у нас парень …- главный кобель. По всему хутору, да и соседним тоже, не одну вдовушку не оставил без тепла и ласки!
Яков, до сели сидевший тихо, опустив голову, весь разговор беззаботно чистил картофелину от кожуры. Услышав своё имя, он медленно поднял лицо, осмотрел присутствующих, нашёл глазами Дарью. Та, прижав к губам уголочек платка, смотрела на свёкра испуганными глазами, полными слёз. Деверь подмигнул ей, и посмотрел исподлобья на батю. Тот, видя решительный взгляд младшенького, заёрзал на табурете, предчувствуя горяченький спор, и зная за собой грешок, потупив глаза, ретировался, чтобы не разжигать войны с сыном, поспешил скомандовать: — Ну, вот на этом и порешим! Бабы мечи на стол харч! Весь ужин отец искоса посматривал на сына, а тот, как ни в чём не бывало, уминал картошку с квашеной капустой, и казалось, совсем забыл о разговоре. Но Яков думал о своём, а точнее он вспоминал первое появление Дарьи в их доме. Симпатия, возникшая сразу меж молодыми людьми, была замечена и матерью, но достойное поведение детей, успокоили свекровь. Яков жил под одной крышей, но душа каждый раз при появлении снохи, замирала и улетала в никуда. Однажды, спустя полгода гибели брата, Яков стал свидетелем отцовской похоти.
«Как водится, по субботам, на Якова с детства была возложена обязанность, готовить баню для всей семьи. Нарубив дров, натаскав полные бочки воды, он прилёг под кустом смородины, чтобы вздремнуть. Вскоре его разбудили странные звуки. Юноша раздвинул ветки и увидел неприглядную картину: отец, преградив дорогу Дарье, напирал на ту всем своим телом. Уже старческая кисть схватила грудь девушки, мяла её с такой силой, что Дарья сквозь слёзы умоляла отпустить. Батя, наслаждаясь своим превосходством, стал протискивать ладонь меж пуговиц блузки, отрывая их по очереди. Девушка, как могла, отговаривала свёкра от притязаний, чем распаляла мужскую плоть ещё больше. Вторая рука мужчины, уже овладела ягодицами, прижимая их к своему мужскому добру, восставшему, как у молодого кобеля. Потираясь похотливо о молодое девичье тело, старый казак, лез слюнявыми губами к нежной шее, шепча призывы к встрече на сеновале. – Ты девка не ломайся! Коль будешь со мной ласкова, не обижу сам, и другим в обиду не дам! А если бегать от меня станешь, опозорю прилюдно, и выдворю за ворота, а твои вряд ли примут тебя, ты ведь ломоть отрезанный! Будешь потом солдат ублажать! Сноха, сжав в злобе губы, прошипела прямо в лицо снохачу*:
— Отстань от меня старый, а то я свекрови расскажу, как ты ко мне под юбки лезешь, вот она отходит тебя коромыслом, будешь знать! – оттолкнув свёкра, она подобрала с дорожки корзину с грязным бельём, обошла старика, и, покачивая на ходу юбками, направилась в баню. Яков проследил за её задом, жадно сглотнул слюну и вышел к отцу. Тот, не ожидавший такого зрителя, растерянно подобрал свой упавший костыль, и заторопился прочь, на ходу посылая проклятья всему бабскому отродью».
С того дня, Яков неотлучно следил за отцом, а может и не за ним вовсе. Успокаивая себя, он бурчал: — Я не дам ему мать забижать! А сам, всё чаще оказывался там, где работала сноха. Сейчас он терпеливо ждал, когда Дарья закончит делянку картофельного поля. Женщина краем глаза заметила его любопытство и, играя, позволила себе вольности. Она нарочито медленно расстегнула несколько верхних пуговиц, залезла в ложбинку меж грудей платком, вытерла накопившийся пот, и помахала краями блузки, открывая взору большие округлости. Яков нервно сглотнул слюну, судорожно дёрнув кадыком на сильной шее. Сноха, предвидя его реакцию, подобрала низ подъюбошника и высоко задрала его, заправляя за пояс передника. Одна нога, с белоснежной кожей была открыта взору деверя. Но и этого ей показалось мало, Дарья, нагнулась к кусту картошки демонстрируя полную грудь, с трудом остающуюся в «оковах» тугой блузки. Парень зарычал, вытянув ноги и стараясь зажать своё восстающее мужское достоинство. Дарья улыбнулась, и продолжила работу, не обращая больше внимание на сторожа.
Вечереть* Яков не пришёл. — Опять наш кобелёк загулял! – свёкр громко заявил, искоса поглядывая на Дарью. Но сноха, для которой были обращены подобные речи, ловко орудовала ухватом у печи, совершенно не обращая на присутствующих внимание. Когда стемнело, молодая женщина ушла в свой уголок, отделённый в общей комнате, цветастой занавеской. Зажгла керосиновую лампу и стала раздеваться. Расстегнув множество пуговиц на груди блузки, она сняла её, освобождая скованные за день груди, те с радостью колыхнулись, выставляя соски. Расплела косу, пальцами расчесав волосы, несколько раз встряхнула ими в воздухе, волной накрыв спину. Сбросив юбку на пол, она перешагнула её, и нагнулась, чтобы подобрать. Услышала голос свекрови: — Девка, ты бы пока мужики не улеглись, погасила лампу, а то они и так шеи свернули, за тобой приглядывая! Сноха послушно нагнулась над фитилём, приложив ладошку подула на огонь, тот послушно загас. Всю ночь, мучаясь в духоте, она пыталась забыться сном, но он ни как не приходил. Перед глазами стоял образ Якова – мощного и молодого деверя. Тело предательски задрожало, испытывая непреодолимое желание попасть в объятья парня. Помучившись до полуночи, Дарья отправилась на улицу, накинув на себя только нижнюю рубаху. Миновав двор, затем и огород, пройдя торопливо леваду*, она сбежала к реке, на ходу снимая с себя единственную одежду. Та отправилась на ветку вербы, и повисла, качаясь, словно белый флаг. Словно мраморная рыба, она мелькнула в прозрачной воде. Волосы сетью легли на гладь, и уже через минуту тяжестью опустились на обнажённую спину девушки. Прохлада отрезвила пыл, и вскоре подарило покой. Дарья нырнула тихо, не поднимая брызг. Яков не заметив купальщицы, подвёл под уздцы коня к кромке берега, похлопал по холке и одобряюще толкнул того в воду. Сам за секунду скинул штаны, одним движением освободился от рубахи, и с разбега выставляя вперёд руки, нырнул, поднимая шумную волну, образуя вокруг себя множество кругов. Дарья показалась над гладью реки, стёрла ладонями со лба воду, сгоняя ту на волосы, и вопросительно осмотрела реку. Девушка не понимала, какая сила выбросила с такой лёгкостью её тело на поверхность. Вокруг тишина! Девушка успокоилась, но фырканье коня, заставили её сердце биться опять тревожно. Вскоре хозяин животного вынырнул в нескольких метрах от неё. Громко отплевываясь, он открыл глаза, на ресницах росой повисли капли воды, он проморгался, отгоняя от себя видение. Да! Это была Дарья! Та сама, которую он весь вечер гнал от себя, стараясь забыться в объятьях вдовы пастуха. Но даже и та искушённая на ласки женщина не смогла утолить его мужское желание. Он охрипшим от волнения голосом заговорил: — Ты…? Так поздно…? – Я. Не спалось…душно…решила охолонуться! Яков поймал глазами колышущееся на ветке ивы, бельё снохи. Она заметила его взгляд, и тоже осмотрела берег. Рубаха и штаны деверя мирно лежали на пне. Мужчина, вспомнив дневную картину на картофельном поле, с открытой белоснежной ногой до самого пояса и разрезом на блузке, тут же вздрогнул. То самое тело, полностью обнажённое, находилось в нескольких взмахах руками. Мужчина, словно обожжённый кипятком воспылал желанием обладать ей немедля. Прохлада реки не смогла отрезвить пыл, как ни старался Яков, сдерживать ногами свое восстающее естество, оно как пружина приняла готовность к действию. Ни какой здравый смысл не подчинялся природе, желающий женщину. Яков нырнул, пытаясь ещё раз остудить себя, и вынырнул с ещё большей уверенностью, что силы покидают его тело на совсем. Река, словно услышав его зов, подарило ему Дарью. Та усердно барахтаясь в воде, чтобы справиться с внезапно возникшем быстрым течением, плыла прямо в сильные объятья Якова. Он поймал ей тело. Обжигающе горячие, огрубевшие соски прикоснулись к его груди, пропуская волны тока вниз, туда, где зарождается жизнь. Женские ноги, заплетаясь в глубине, постоянно касались его ног и, в конце концов, он обвил их своими, не давая ей плыть дальше. Большие руки обняли замерзающее испуганное тело, кутая его словно в одеяло. Спина женщины почувствовав тепло, расслабилась, и под тяжестью стало погружаться в омут реки, увлекая за собой мужчину. Яков не выпуская из рук «улов», с лёгкостью выпрыгнул из глубины, поднимая голову Дарьи над водой. Та, отплёвываясь, обвила руками его шею, прижавшись животом к мускулистой груди, и обвив ногами его талию, открыв ему свое женское лоно. Яков получил допуск в желанный мир, и окончательно вынырнув из омута, обрёл долгожданную любовь. Девичьи губы нашли на шее пульсирующую жилку, её биение успокоило окончательно, чуть было не утонувшую Дарью. Выровнив дыхание, она почувствовала, что принадлежит спасителю полностью, и жаждет сама блаженства, такого забытого и такого желанного. Река соединила желанные тела.
На рассвете свекровь поднялась с постели, потянулась за одеждой и посмотрела в окно. В утреннем тумане, шли, обнявшись друг с другом, её дети. «Новая» сноха Дарья и её младшенький, кутая жену в свою рубаху. Мать посмотрела на хрюкающего, и по- стариковски причмокивающего губами, спящего мужа: — Так тебе и надо, старый кобель!
______________________________________________________________
Жалмерка – бездетная, вдовствующая сноха в казачестве.
Снохач – свёкр, принуждающий сноху(даже замужнюю) к близости.
Вечереть – ужинать.
Левада – покосный луг сразу за огородом.
Правила и условия конкурса эротической прозы «Соблазн как искусство»
Глава 1
Веста шла мимо приоткрытой двери и краем уха услышала, как упомянули ее имя.
Подслушивать, конечно, плохо — это она знала с детства, но любопытство перевесило.
Веста прильнула к стене рядом с дверью, придержав подол свадебного платья.
Не удержалась еще и потому, что узнала голос своего жениха.
Всего несколько дней, и она станет женой. Любимой женой мужчины, которого полюбила, еще будучи подростком.
А сегодня состоялась репетиция, и невеста как раз шла в выделенную ей комнату, чтобы снять свадебное платье. Конечно же, не то, в котором будет на самой церемонии, ведь его жених видеть не должен.
А будущий муж тем временем продолжал разговаривать с кем-то. Судя по отсутствию второго голоса, общался по телефону.
— Скорее бы уже эта свадьба.
Веста широко улыбнулась: любимый тоже с нетерпением ждал этого дня!
— Знаю, милая, мне тоже осточертели жалкие батины подачки. Еще несколько дней, и всё.
Сердце Весты пропустило пару ударов, а потом понеслось вскачь. Улыбка тут же сошла с лица. Милая? Какая еще милая? Милая — это она! Милая, сладкая, солнышко, любимая…
— Да, вечером приеду обязательно. Да, тоже соскучился. Хотя стой, сегодня с Вестой вечером встретиться должен…
Кровь схлынула с лица невесты. Соскучился?
Она с силой потрясла головой. Запустила тонкие пальцы в волосы, не обращая внимания на то, что взъерошила идеально уложенные каштановые пряди. Надеялась, что всё это — слуховые галлюцинации, что жених всё объяснит, или что это и вовсе какая-то глупая штука, нелепый розыгрыш.
Но Прохор продолжал разговор с невидимой собеседницей.
— Ладно, ладно, отмажусь. Ты же знаешь, мне только ты нужна, а она лишь способ наконец-то получить деньги отца.
Деньги? Какие деньги? Он же и так богат… Невеста ничего не понимала.
В висках тут же бешено застучала кровь, а в горле пересохло. Большие карие глаза Весты заполнились слезами.
— Да не сплю я с ней, сколько раз повторять, на фиг мне такое бревно в постели?
— …
— Анжела, хватит уже истерить, меня всего-то пару дней не было. Свадебные вопросы решал. Они сами собой, знаешь ли, не решаются!
Перед глазами Весты тут же всплыла картинка.
Сегодняшнее утро, она щурится от удовольствия, ведь проснулась в одной постели с любимым. Ее голова лежит у него на плече, и он шепчет на ухо какие-то нежности. По ее шее бегут мурашки, она нежно перебирает пальчиками волоски на груди любимого. А потом вскакивает и мчится на его кухню, чтобы приготовить завтрак и принести ему в постель.
Картинка растворилась, оставив после себя горький привкус боли.
Получается, этой ночью было не бревно. И прошлой ночью тоже. А вот позапрошлой он «работал допоздна». Она как дура ему готовила, ублажала в постели, делилась сокровенным, строила планы и давала имена будущим детям. Да, большим опытом в постели Веста похвастаться не могла, поскольку Прохор был ее первым и единственным мужчиной, но… бревно?
Он же сам говорил: «Я счастлив, что первый у тебя, спасибо за это. Ты лучшая и самая нежная! Мне так повезло с тобой!»
А тут вон оно что…
— Да не будет она нам мешать, я всё продумал.
— Мешать? — беззвучно прошептала Веста и подумала: «Получается, я — лишь помеха для него?»
Слезы текли по щекам. Земля под ногами покрылась трещинами, а потом разверзлась, и вся ее размеренная и привычная жизнь рухнула в пропасть.
Прохор же продолжал успокаивать девушку на том конце провода, называя ее так, как называл саму Весту. А та словно приросла к полу и складывала один к одному.
Так вот она, значит, кто для него. «Свадебные вопросы», «помеха», «бревно» и «способ получить деньги». В мыслях крутилось: «Не верю, неправда, этого не может быть!»
Веста всхлипнула, но Прохор так увлекся разговором, что ничего не услышал.
А разум подкидывал несчастной невесте воспоминания.
— Веста, любимая моя, я так борщика хочу. Сваришь? А то надоели мне уже эти рестораны.
Видимо, не рестораны надоели, а папина подачка закончилась, а есть хотелось. И Веста варила борщ…
— Веста, солнышко мое ненаглядное, домработница заболела, а у меня на пыль аллергия.
И Веста бегала с тряпкой по квартире. Ну как же не позаботиться о здоровье любимого?
А как-то раз она внезапно столкнулась с Прохором у цветочного рынка. Она шла выбирать букет на день рождения для подруги, а жених как раз выходил с огромным букетом пионовидных роз.
Он растерялся, в его глазах промелькнуло нечто вроде досады, но Веста не придала этому значения, да и любимый быстро взял себя в руки и тут же пояснил:
— Ну вот, сюрприз тебе хотел сделать, сладкая моя. Придется теперь прямо тут дарить. Это тебе!
Мимо шли и улыбались люди. Веста расцвела не хуже тех роз, думая, что ей невероятно повезло и она самая счастливая девушка на свете.
— Папа, познакомьтесь, это моя будущая жена, и твоя сноха, Варвара! — сиял от счастья Боря.
— Кто?! — с удивлением спросил профессор, доктор наук Роман Филимонович. — Если это шутка, то не очень смешная!
Мужчина с брезгливостью рассматривал ногти на грубых пальцах «снохи». У него складывалось впечатление, что эта девушка не знала, что такое вода и мыло. Иначе как объяснить въевшуюся грязь под ногтями.
«Боже мой! Как хорошо, что моя Ларочка не дожила до такого срама! Ведь мы старались привить этому оболтусу лучшие манеры» — пронеслось в голове.
— Это не шутка! — с вызовом произнес Боря. — Варвара остановится у нас, а через три месяца мы поженимся. Если ты не хочешь участвовать в женитьбе сына, то обойдусь без тебя!
— Здрасьте! — улыбнулась Варя, и прошла по хозяйски на кухню. — Это пирожки, варенье малиновое, грибы сушёные…, — девушка перечисляла продукты, которые доставала с изрядно истрепавшейся торбы.
Роман Филимонович схватился за сердце, увидев, как Варя испортила белоснежную скатерть ручной вышивки, потекшим вареньем.
— Боря! Опомнись! Если ты это делаешь мне назло, то не стоит… Это слишком жестоко! Из какого села ты приволок эту невежду? Я не позволю ей жить в своем доме! — в отчаянии кричал профессор.
— Я люблю Варю. И моя жена по праву может проживать на моей жилплощади! — с издёвкой усмехнулся парень.
Роман Филимонович понял, что сын просто издевается над ним. Не став спорить дальше, мужчина молча прошел в свою комнату.
С недавних пор отношения с сыном очень изменились. После смерти матери, Боря стал неуправляемый. Парень бросил институт, хамил отцу, и вел разгульную беззаботную жизнь.
Роман Филимонович надеялся, что сын изменится. Станет как раньше, рассудительным и добрым. Но с каждым днём, Боря отдалялся от него. Вот и сегодня, припер в их дом эту селянку. Ведь понимал, что отец никогда не одобрит его выбор, потому и приволок не понятно кого…
Вскоре Борис с Варей расписались. Роман Филимонович отказался присутствовать на свадьбе, не хотел принимать неугодную сноху. Его брала злость за то, что место Ларочки, великолепной хозяйки дома, супруги и матери, заняла эта необразованная девица, которая и двух слов связать не умела.
Варвара как будто не замечала плохого отношения свёкра к своей персоне, и старалась во всём ему угодить, но делала только хуже. Мужчина не видел в ней ни единого хорошего качества, только из-за того, что девушка была необразованна, и с плохими манерами…
Борис, наигравшись в примерного супруга, снова стал пить и гулять. Отец часто слышал ссоры молодых, и только радовался этому, надеясь, что Варвара уедет навсегда из его дома.
— Роман Филимонович! — забежала как-то сноха в слезах. — Борис хочет развода, более того, он выгоняет меня на улицу, а я жду ребёнка!
— Во первых, почему же на улицу? Ты ведь, не бездомная… Езжай туда, откуда приехала. А то, что ты беременна, не даёт тебе права жить здесь после развода. Прости, но я не стану вмешиваться в ваши отношения, — произнес мужчина, радуясь в душе, что наконец избавиться от назойливой снохи.
Варя заплакала в отчаянии, и пошла собирать вещи. Она не понимала, почему свекор возненавидел ее с первого взгляда, почему Борис, поиграл с ней как с собаченкой, и выбросил на улицу. Ну и что, что она из села? Ведь у нее тоже есть душа и чувства…
***
Прошло восемь лет… Роман Филимонович жил в доме престарелых. Пожилой мужчина стал очень сдавать последние годы. Естественно, этим сразу же воспользовался Борис, по быстрому определил отца, чтобы избавить себя от лишних хлопот.
Старик смирился со своей участью, понимая, что другого выхода нет. За свою долгую жизнь, он сумел тысячам людей привить такие качества, как любовь, уважение и забота. Ему до сих пор приходят письма благодарности от бывших учеников… А вот родного сына, воспитать человеком не смог…
— Рома, к тебе гости приехали, — произнес сосед по комнате, вернувшись с прогулки.
— Кто? Боря? — вырвалось у старика, хотя в душе понимал, что это невозможно. Сын никогда не приедет к нему, уж сильно ненавидел он отца…
— Не знаю. Мне дежурная крикнула, чтобы я позвал тебя. Чего же ты сидишь? Беги скорее! — улыбнулся сосед.
Роман взял трость, и не спеша вышел из маленькой, душной комнатенки. Спускаясь по лестнице, он издали увидел ее, и сразу узнал, хотя и прошло много времени с их последней встречи.
— Здравствуй, Варвара! — произнес почему-то тихо, опустив голову. Наверное до сих пор чувствовал свою вину перед той девушкой, искренний и простой, за которую не хотел вступиться тогда, восемь лет назад…
— Роман Филимонович?! — удивилась розовощекая женщина. — Вы так изменились… Болеете?
— Есть немного…, — грустно улыбнулся он. — Ты как здесь? Откуда узнала, где я?
— Борис рассказал. Вы же знаете, он ни в какую не хочет общаться с сыном. А мальчик постоянно просится, то к папе, то к дедушке… Ваня ведь не виноват, что вы не признаете его. Ребенку не хватает общения с родными. Мы ведь одни с ним остались…, — произнесла женщина дрожащим голосом. — Простите, наверное я зря всё это затеяла.
— Постой! — попросил старик. — Какой он уже, Ванечка? Помню, последний раз ты прислала фото, где ему всего три годика было.
— Он здесь, у входа. Позвать? — нерешительно спросила Варя.
— Конечно, дочка, зови! — обрадовался Роман Филимонович.
В холл вошёл рыженький мальчик, полная, уменьшенная копия Бориса. Ванечка неуверенно подошёл к деду, которого никогда не видел.
— Здравствуй, сынок! Какой же ты уже большой…, — прослезился старик, обнимая внука.
Они долго разговаривали, гуляя осенними аллеями парка, который прилегал к территории дома престарелых. Варя рассказывала о своей нелегкой жизни, о том, как рано умерла её мать, и молодой женщине пришлось одной подымать на ноги сына и хозяйство.
— Прости, Варенька! Я очень виноват перед тобой. Хоть и считал себя всю жизнь умным, образованным человеком, но только недавно понял, что людей нужно ценить не за ум и воспитание, а за искренность и душевность, — произнес старик.
— Роман Филимонович! У нас к вам предложение, — улыбнулась Варя, нервничая и запинаясь. — Поехали к нам! Вы одиноки, и мы с сыном одни… А так хочется, чтобы рядом был родной человек.
— Деда, поехали! Будем на рыбалку вместе ходить, в лес за грибами… У нас очень красиво в деревне, и места в доме много! — попросил Ваня, ее отпуская руку дедушки.
— Поехали! — улыбнулся Роман Филимонович. — Я многое упустил в воспитании сына, надеюсь, что смогу дать тебе то, чего не дал в свое время Борису. Тем более, я никогда не был в деревне. Надеюсь, мне понравится!
— Конечно, понравится! — засмеялся Ванюша.
Текст книги «Сноха»
Автор книги: Виктория Волкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Подрываюсь с места и хватаю трубку трясущимися руками. Звоню Косогорову, прекрасно понимая, что сейчас он меня пошлет. Но телефон не отвечает, лишь длинные гудки бьются в ухо.
– Пойдем, проведаем дедушку, – предлагаю Роберту и, наскоро завязав хвост, беру на руки Бимку.
– Да, – кивает головой Роберт. – Дедушке там скучно.
Мы поднимаемся на этаж выше, и уже в холле я слышу какие-то посторонние голоса и женский смех.
«Небось, жанчики и лидки прибежали, – криво усмехаюсь я и, войдя в комнату, застаю совершенно непотребную картину. На кровати Вадима сидит какая-то белесая коротко стриженная мымра и гладит его по ноге. Тьфу… Совсем как я!»
Смотрю на настороженную физиономию свекра и морщусь от досады. На губах Вадима Петровича отпечатался то ли блеск, то ли помада.
«Твою ж налево! – вздыхаю я, умоляя себя сдержаться, и тут же поворачиваю к выходу».
– Дедушка занят, – объясняю я удивленному Роберту. – У него посетители. А мы лучше с Бимкой во дворе погуляем.
В спину ударяет рык «Ольга!», но я иду, не оборачиваясь, и когда малыш изумленно смотрит на меня, прижимаю палец к губам и подмигиваю сыну. Роберт тотчас же подхватывает игру, а мне ничего другого не остается, как придумать новую шалость. Вместе с Бимкой мы бегаем по двору, а потом, запыхавшись, плюхаемся на качели.
– Мамочка, как же я тебя люблю! – прижимается ко мне Роберт, и, обняв маленькое тельце, я мысленно отвечаю на засевший в башке вопрос Косогорова.
«Какая мне разница, от кого Роберт? Он мой и только мой. И если мне кого благодарить за него, так только Господа бога. А те двое мужчин, подозреваемых в отцовстве, можно не брать в расчет. Ни один, ни другой не хотели этого ребенка. И каждый счел меня грязной подстилкой. Так для чего же мне делать тест? Абсолютно бесполезная затея!»
Честно говоря, хочется разрыдаться. По мановению волшебной палочки вновь оказаться в Эдинбурге. Пройти старинными улицами к морю и, наблюдая, как Роберт кормит чаек хлебом, подставить лицо ветру и морским брызгам. Смотреть на холодную свинцовую воду и ощущать на своем лице мелкие капли. Они смешаются со слезами и вмиг высохнут, уйдут тихо, по-английски. А если Роберт что-то и заметит, то всегда можно придумать красивую байку.
«Нужно возвращаться, – говорю я сама себе. – Вопрос с Шевелевым свекор уладил, бабушка поправляется и у нее есть сиделка. А вот нам с Робертом здесь делать нечего. Там наш дом и Берта. И почему я решила дать шанс Вадиму? Ясен пень, у этого прошаренного человека мозги работают быстрее моих. Наверняка Косогоров придумал многоходовочку. Любовь-морковь, брак и вступление в отцовство. Много ума надо, чтобы мне наплести сказочек? Я-то во все поверю! Вернее, поверила! Вот же лохушка!»
– Мамочка, – просит Роберт, – а когда мы поедем к бабушке Кате? Я соскучился за по ней и Лапке.
– Да хоть сейчас, – улыбаюсь я и, позвонив маме, вызываю такси. Не хочу ни о чем просить Вадима или его людей. Да и играть по его правилам надоело. Пора браться за ум. Вернуться в Шотландию и серьезно отнестись к ухаживаниям Юэна, хозяина нашего дома. Он, конечно, смешной! Толстый и рыжий парень! Носит юбку и всерьез считает килт самой настоящей мужской одеждой. Но больше у него недостатков не имеется. Во всяком случае, он не обжимается с одной и не целует другую. Надежный и слегка занудный тип. Может, не такой и умный, как Косогоров, не такой красивый и желанный. Зато надежный, как скала. Именно с ним осталась наша Берта.
– Давай, пока ждем такси, позвоним Юэну и передадим привет Берте, – предлагаю я сыну. – Расскажем ему о Бимке.
Разговор с попечителем Берты много времени не занимает.
– Она скучает, – отрывисто бросает Юэн и добавляет со смущением. – И я тоже. Когда вы вернетесь, Олга?
– Пока неизвестно, – даю я внезапно обратный ход. – Бабушка еще пока в больнице. Но я еще позвоню. И ты тоже не пропадай, Юэн!
– Я позвоню, Олга. Вечером в скайп. Расскажу о Берте, и, может, вы с Робом повидаетесь с ней.
– Отличный вариант! – восклицаю я радостно, замечая, что пришла эсэмэска. Такси прибыло. – До вечера, Юэн!
– Пойдем, Роберт, машина пришла, – беру за руку сына и делаю шаг к калитке, когда слышу сзади глухой и недовольный голос.
– Куда-то собралась?
Вздрогнув, я оборачиваюсь и с изумлением гляжу на сердитого и мрачного Косогорова.
– Мы хотим съездить к маме, – твердо и уверено заявляю я. – Мы соскучились. Она тоже.
– Я возражаю, – коротко бросает Вадим, да еще зыркает на меня злыми глазищами. – Мы, кажется, договорились, Оля.
– Нас такси ждет, – упрямо твержу я. – Потом поговорим, Вадим Петрович.
– Расплатись, Рома, – кивает свекор одному из охранников, маячивших неподалеку. – Ольга Николаевна никуда не едет.
– Что вы себе позволяете? – шиплю я и самой себе напоминаю гремучую змею. Всматриваюсь в усталое изможденное болезнью лицо, натыкаюсь на яростный взгляд и добавляю тихо. – Зачем вы встали? Вам же предписан постельный режим.
Вадим мрачным истуканом стоит на крыльце. Руки в карманах шорт, и только по длинным рукавам белой футболки и небритому подбородку можно догадаться, что он болен. А так… Плечи расправлены, на скулах играют желваки, и взгляд пронизывает насквозь.
– Ага, – морщится Косогоров. – Ты дашь отлежаться. Как маленькая, честное слово. Какая шлея тебе под хвост попала?
– Я тут под арестом? – спрашиваю я, отпустив Роберта и подходя вплотную. Бимка у меня на руках смотрит подозрительно на Вадима, а потом звонко тявкает. Впервые с момента покупки.
– Ишь, ты, грозная собака, – улыбается щенку Вадим. – Купил тебя на свою голову, – рыкает незлобливо. И я чувствую, как с этим слабым щенячьим лаем тает всеобщее напряжение. Улыбаются охранники. Смеется сам Косогоров и весело хихикает Роберт. – Пойдем, малыш, – обращается он к внуку. – Попьем чаю с булочками, а потом Рома отвезет вас с мамой к бабушке Кате. Согласен?
– И Бимку тоже? – весело уточняет малыш. – Ему хочется поиграть с Лапкой.
– Да, малыш, – благодушно кивает Вадим Петрович и добавляет с доброй ухмылкой. – Беги к Анечке, попроси приготовить чай, а мы пока с твоей мамой побеседуем.
И как только Роберт убегает в сторону кухни, хватает меня за запястье цепкими пальцами и тянет к себе в кабинет. Сумасшедший, ей-богу!
– Я тут под арестом? – переспрашиваю я, не думая сдаваться. Вхожу в кабинет и, прислонясь к стене около самой двери, с преувеличенным спокойствием глажу дрожащую спинку Бима. Прекрасно понимаю, что далеко не ушла от маленького тщедушного йорка. Так же трушу, только виду не показываю.
– Мы же говорили, – с сожалением бубнит Косогоров, останавливаясь посреди кабинета, – я же ведь просил тебя…
– Мы много о чем говорили в последнее время, – обрываю я речь свекра и добавляю с горечью. – Вы хоть с губ помаду сотрите, а то припишут вам иную ориентацию…
– А-а… – тянет он, возвращаясь и пристально разглядывая меня. – Вот в чем дело! Ревнуешь, кукленок?
– Идите лесом, – огрызаюсь я. – Мы с вами по большому счету посторонние люди…
– Да ну? – усмехается он, подходя все ближе. – С каких это пор, девочка?
– Я хочу вернуться в Шотландию, – заявляю я в приступе смелости. – Бабушка идет на поправку, с Шевелевым вы все уладили. А мне тут делать нечего…
– Конечно, – серьезно кивает Вадим. И я даже расстраиваюсь, что он так быстро со мной соглашается. Ни тебе уговоров или угроз… – Как скажешь, дорогая, – усмехается с ехидцей и в одно мгновенье оказывается рядом. Почти вплотную. Мягко вынимает из моих рук щенка и, осторожно держа его в одной руке, всем телом припечатывает меня к стене. Кладет свободную ладонь мне на затылок и впивается в губы злым поцелуем.
– Ты – моя, – рычит, когда мне удается просунуть между нами локоть. – Я не могу тебя отпустить, понимаешь?
– Нет, – мотаю я головой. – У вас полно баб, и нам с сыном тут не место. Разберитесь с ними, потом ко мне приходите, – отстраняюсь я и, забрав собаку, бегу на поиски сына. Чувствую, как у меня горят щеки и пересыхает во рту. Слышу сзади шаги Косогорова и на полном ходу сворачиваю в гостевой туалет. Набираю в ладошку воды прополоскать рот и слышу над головой знакомый хриплый голос.
– Тебя от одного поцелуя стошнило, что ли?
– Нет, – хмыкаю я, держа под мышкой собаку. – Но дезинфекция полости рта не помешает… Мало ли, с кем вы до меня обжимались…
– Да ни с кем я не обжимался, Оля, – рычит Вадим, заходя в санузел и закрывая за собой дверь. – Приехала Лида подписать документы. Она – моя бывшая любовница. Мы по привычке так здороваемся. Тебе не стоит вырывать из моей бороды последние клочья. Прекрати бегать от меня, – рычит, прижимаясь сзади. Закрыв кран, я разгибаюсь и стараюсь повернуться лицом к Косогорову. Но он, притянув меня к себе покрепче, одной рукой обхватывает за талию, а другую запускает под майку. Пальцы нетерпеливо отодвигают прочь кружево бюстгальтера и нежно сжимают грудь.
– Ты – моя, – горячо шепчет Вадим мне в ухо. – Только моя.
Я смотрю шалым взглядом в зеркальное отражение на потемневшее от страсти лицо Косогорова, мельком замечаю свои бледные щеки и недоуменный взгляд Бимки.
Нежно, слишком нежно Вадим оглаживает мою грудь, чуть касается зубами шеи. Слегка сжимает горошину соска, заставляя меня застонать от накатившего желания.
– Выходи за меня замуж, – хрипло предлагает он. И стон, готовый сорваться с моих губ, переходит в смех.
– Ой, не могу, – смеюсь я. – Еще никому не делали предложения в туалете!
– Много ты понимаешь, – хмыкает Вадим, будто тавро ставя засос куда-то в плечо. – Говори, согласна или нет? Уже все нервы вытрепала, Оля…
– Да, – киваю я, оборачиваясь. – Только о вхождении в отцовство не может быть и речи. Не позорьте ни меня, ни себя.
– Заметано, – бросает он, открывая защелку. – Поедем вместе, – заявляет без тени сомнения. – Расскажем новости твоей маме.
Глава 13
Вадим
– Нет, ни к какой маме вы не едете, – мотает головой маленькая нахалка, упирая пальчик мне в грудь. – Вам предписан постельный режим. Поэтому возвращайтесь в кроватку, Вадим Петрович, а мы с Робертом едем к бабушке Кате, – заявляет Ольга, отстраняясь. – И о чем вы только думали, когда целоваться лезли? Теперь и я ангиной заболею, и Роберта заражу.
Ольга смотрит на меня негодующе, а я готов отвесить себе подзатыльник. Ну, какого фига полез к девчонке, да еще умудрился в туалете пообжиматься, как школьник, блин!
– Оль, – шепчу я, обнимая. – Не волнуйся, пожалуйста, сейчас в целях профилактики подышишь над кварцевой лампой. Это специальный прибор от болезней горла. А пока ты будешь принимать процедуру, я тебе расскажу о пользе поцелуев.
– Да ну? – удивляется она, и одна бровь сардонически ползёт вверх. – Ну, какая от поцелуев польза, Вадим Петрович?
– Вадим, – поправляю я, пожирая ее взглядом, – согласен на Вадичку и Вадика, только Димой не зови, ладно? Не люблю…
– Хорошо, – легко соглашается Ольга. – Но я не смогу вот так сразу иначе вас называть. Мне привыкнуть нужно. Разве что Павликом…
– Стерва, – усмехаюсь я и добавляю шутливо. – И почему я на тебя запал, солнышко?
– В душе не ведаю, – отмахивается она и уже хочет уйти к сыну, когда я беру ее за руку и веду в свой кабинет. – Садись и дыши, – указываю на аппарат, привезенный сегодня из клиники.
Не выпуская из рук барбоса, Ольга садится за стол с серьезным видом. Я придвигаю к ней чудо нашей отечественной разработки. Излучатель слабого ультрафиолета обычно применяется для лечения ЛОР-заболеваний, а мы в клинике используем его для скорейшего заживления кожи после операций. Стоит он копейки, и у нас в клинике их много. – Вот смотри, – даю я ей одноразовую насадку. Этот конец в горло, а этот – на аппарат. Сиди и дыши спокойно, – говорю тихо и, заметив, как Ольга вставляет в рот длинную продолговатую трубку, задыхаюсь от собственных фантазий.
– Они одноразовые? – интересуется Ольга, достав изо рта белую конусообразную трубку.
– Конечно, – улыбаюсь я, наблюдая, как Олюшка сжимает губами наконечник. Спорю на сто миллионов, одноглазый Джо сейчас завидует куску пластмассы, отдаленно напоминающему его самого. Напряжение нарастает. И мне остается только усесться на диван и начать лекцию. С восставшим Джо выйти из кабинета я не могу. Поэтому плюхаюсь на мягкие кожаные подушки и, тихо присвистнув, зову.
– Джо… Бимка то есть… иди сюда!
Малыш соскакивает с Ольгиных рук и семенит ко мне. Подхватываю его и усаживаю рядом на диван. У меня всего лишь пять минут, чтобы успокоиться. Но куда там! Я смотрю на прямую Ольгину спину, на красивые покатые плечи и гордую шею. Пялюсь на ложбинку в пояснице и выступающий упругий задок. И почувствовав шевеление Джо, прокашливаюсь.
– Значит, поцелуи, Ольга… Природой не зря они задуманы. При обмене слюной образуются антитела, поэтому поцелуи укрепляют иммунитет. За одну минуту поцелуев тратится двадцать шесть калорий. Ну и самое главное, через слюну тестостерон попадает в организм женщины, возбуждает, превращая ее в страстную тигрицу, – говорю я и осекаюсь на последнем слове. Успокоившийся было одноглазый снова приподнимает голову. – Хмм… Наша слюна содержит обеззараживающий фермент, лизоцим… – добавляю я и на автомате беру на колени Бимку. А он от неожиданности прудит мне на штаны.
– Фу, Оля! – отстраняю я прочь собаку и с возмущением смотрю на щенка. – Почему ты меня не предупредила?
– О чем? – смеется она. – А вы разве не знали, что собаки писают?
– Нужно его приучить, – ворчу я, оглядывая забрызганные штаны, и понимаю, что необходимо переодеться. – И почему ты его таскаешь весь день на руках, и никаких происшествий, а я первый раз усадил к себе на колени, и тут же случилось недоразумение?
– Это карма, – ехидно замечает Ольга, поднявшись из-за стола. – Спасибо за лекцию и профилактику ангины. Меня ждет Роберт, – говорит она чуть слышно и прижимает к себе свою бестолковую собаку.
– Не задерживайся там, – шепчу я, подходя вплотную и накрываю ее губы своими. Язык, наша самая сильная мышца, врывается в беззащитный рот и пытается дотянуться до гланд.
– Не хочу тебя отпускать, – шепчу я, как только поцелуй заканчивается. Умом понимаю, если сейчас Ольга не уйдет, затащу ее в постель. И плевать на охрану, Анечку и Роберта… Нет, пожалуй, на Роберта не плевать…
«Кто он мне? Сын или внук? – думаю я, наблюдая из окна холла, как Ольга с ребенком усаживается в белую Ауди. – Да какая разница, – морщась, размышляю я. Все равно мой. Вместо Кирилла…»
Машина, мигнув сигнальными огнями, выезжает со двора, а я все еще гляжу на пустой площадку и внезапно понимаю, что за всю неделю, как в моем доме обосновались шотландские гости, Галка ни разу не появилась. Можно, конечно, позвонить и спросить напрямую. Но зазывать первую жену, когда обхаживаю потенциальную третью, так себе идея. Поэтому я звоню Емельянову и душевно прошу навести справки, не случилось ли чего.
Почувствовав слабость, я бреду в спальню. Как только голова касается подушки, я падаю в глубокий безмятежный сон. Ольга согласилась стать моей женой, и это главное. Пусть без вступления в отцовство. Пока… Потом можно будет осторожно закинуть удочки, сделать тест. Пусть даже для этого придется выехать из страны. Доносившаяся откуда-то трель заставила подрать глаза и непонимающе оглянуться по сторонам. Айфон, блин! Уж сколько раз давал себе зарок не приносить эту гадость в спальню. Тут только отдых и покой. Ан нет, опять к руке прилип. Я смотрю на экран и понимаю, что не ответить я не могу. Мой студенческий товарищ Илья Алексин, а ныне министр здравоохранения области звонит мне с засекреченного номера.
– Да, Иля, – бурчу в трубку и одновременно смахиваю с себя остатки сна. – Как жисть?
– У тебя большие неприятности, Гор, – без предисловий сообщает Илья. – Какая-то падла написала жалобу на твоего протеже Виктора Арно. Но, может, и не падла, Гор. Что-то ты погорячился с характеристикой в интернатуру.
– Кому? – переспрашиваю настороженно. – Я знать не знаю никакого Арно. Бред кромешный!
– Он работал у тебя в клинике. И вроде как твой ученик, – недовольно бубнит в трубку Алексин.
– У меня нет учеников, ты же знаешь. Только Олежка. И то взял по твоей просьбе, – устало вздыхаю я и чувствую, как в голове взрывается снаряд. – Ты можешь прислать мне сканы? Что там есть? Моя подпись, да?
– Странная ситуация, Гор, – тяжело вздыхает Илья. – Прислать я тебе ничего не смогу. Нельзя мне светиться. Ты лучше сам приезжай ко мне.
– Когда?
– Прямо сейчас.
– Жди, я еду.
От охватившей злости я сжимаю кулаки и чувствую себя здоровым. Никакой боли в горле и слабости нет.
«Спасибо тебе, дорогой товарищ Арно, вылечил меня на расстоянии!»
Переодеваюсь, бреюсь и, захватив с собой бутылку дорогущего виски, спускаюсь вниз. Бледный, злой и готовый к бою.
– Гена, к Алексиным едем, – говорю своему личному телохранителю. И всю дорогу до дома нашего министра гадаю, какая тварь меня подставила.
«Кого я трогаю, что мне постоянно прилетает? – думаю раздраженно. – Да и много ли мне для счастья надо? Ольга под боком, мягкая и горячая. Роберт – смышленый и добрый мальчишка. Остальное сам добуду или куплю. А за счастье свое стану до последнего биться. Зубами выгрызу».
Мысли снова сбиваются на Олюшку, но я гоню их прочь и неожиданно для себя вспоминаю, где и когда услышал о враче-вурдалаке. Кажется, Васька Егорцев первым поведал о горе-хирурге, оперирующем на собственной кухне. Я еще посоветовал не ввязываться в эту историю и отправлять жертв кухонного гения к нейрохирургам. Пусть вакуум в башке заполнят хотя бы кашей.
«Людей жалко, – думаю я. – Но как же так угораздило попасть? Как можно решиться на операцию, не спросив лицензию? Диплом? Сертификат? Кто вообще посоветовал обратиться к такому специалисту? У меня первым клиентом, разрекламировавшим меня на весь город, была Тереза Разуваева. А у вурдалака кто? И почему на его филькиной грамоте стоит моя подпись? – задаюсь я очередным вопросом и тут же звоню Емельянову.
– Что удалось узнать о Коле Разуваеве? С кем он? Кто основные наследники?
ВэВэ бухтит в трубку, и я понимаю, что он или забыл о моем поручении, или еще до конца не проработал.
– Коля помирает. Неделя-другая осталась, – с прискорбием замечает Емельянов. – Основных наследников немного. Наша Ольга – его единственный ребенок, плюс сестра. Но вот тут интересный момент, Вадим Петрович, – важно заявляет он. – Света, сестра Николая Разуваева, с молодых лет замужем за Львом Сергеевичем Шевелевым. Она тесно общалась с Терезой и умудрилась пристроить брата водителем к подружке .
– То есть Лена Шевелева, которую крестил Рудик, приходится родной племянницей Коле и двоюродной сестрой моей Ольге, – говорю я и не сразу понимаю, что проговорился. Моей? Моей!!!
– Хмм… – бормочет Владимир Васильевич. – Пожалуй, вы правы…
– А что по Галине? – прерываю я его разглагольствования. – Удалось что-то узнать? Куда она делась?
– Тут это… – замявшись, блеет Емельянов. – Я навел справки по своим каналам, сам съездил, убедился… Ну, не знаю, как вам сказать, – мнется он как промокашка.
– Ртом, – в нетерпении рявкаю я, – или у тебя артикуляционный аппарат переместился в задницу?
– У нее любовник, – вздыхает, как перед казнью, Емельянов. – Молодой мужик. Сейчас пробиваем личность.
– Да не надо, – поморщившись, отмахиваюсь я. – Лучше найди мне некоего Виктора Арно. Фамилия и имя могут быть вымышленными. Мне нужна вся подноготная, Вова.
– Ну, я понял. Постараюсь исполнить, – бодро рапортует мой главный безопасник. Закончив разговор, я бездумно пялюсь в окно и неожиданно понимаю, что Левка развел меня как глупого кролика. Аванс, косяки Кирилла! А я и поверил! Дурак.
Настроение портится, а вместе с ним уходят куда-то на задний план сексуальные фантазии. Реальность, въехав в мой мирок на бульдозере, сносит к чертям собачьим глупые мечты взрослого мальчика.
«Нужно узнать о завещании Коли Разуваева. Неужели ничего Ольге не оставит? А Шевелев-то хорош! Запер бы мою сноху у себя в доме и заставил бы подписать отказ от наследства. Интересно, а много ли я переплатил? И где ноутбук Кирилла? Или куда он там вносил записи по сделкам? Блокнот или айфон? Нужно спросить у Галки, – думаю я и тут же сжимаю челюсть. – Нет, к бывшей жене я не испытываю никаких чувств. Только дружеские отношения, память о сыне и забота о стариках-родителях. У нас с ней общая юность, и это много значит в теперешнем заполошном мире. Звонить ей сейчас не хочу. Начнет заикаться и блеять, как Емельянов. И если ему я могу сказать правду, то в разговоре с Галкой придется изображать из себя венецианского мавра. Ну, какой из меня Отелло?»
Илья и Дарья встречают меня радушно. Сначала чай с домашней сдобой и легкая незатейливая беседа. А затем мы с Алексиным плавно перемещаемся в его кабинет. Тут уже в ход идет привезенный мной виски. А под суровый напиток и разговоры серьезные. Илька кидает на стол тонкую папку и бросает небрежно.
– Ознакомься, Вадим Петрович, – его тон заранее не предвещает ничего хорошего. Я открываю первый лист, затем просматриваю бегло все содержимое. Совершенно незнакомые мне документы и фамилии. А вот зато подпись под характеристикой в интернатуру похожа на мою собственную.
– Это инсинуация, Илья, – бросаю я. – Я эту бумажку впервые вижу и уже тем более не расписывался на ней. Бред какой-то, – бурчу, разводя руками.
– Дашук, зайди к нам, – просит Илья в трубку. – С меня пять тысяч, – вздыхает он, как только жена закрывает за собой дверь кабинета.
– Ну, я же говорила! – запальчиво восклицает она. – Гор у нас чистенький. В хорошем смысле слова, Вадик. А ты проспорил, Илюша!
«Сколько лет мы знакомы? – думаю я, хотя прекрасно знаю ответ. – С первого курса. В день первокурсника мы с Илькой и Васькой Егорцевым склеили как-то в кафе девчонок с юридического. К нам с Василием тогда прилетела птица Обломинго, а вот у Алексина с Дашкой все молниеносно срослось. Любовь-морковь. Тот самый лотерейный билет, что выпадает далеко не каждому. А я об этом даже не подозревал, пока не встретил Ольгу.
– Вадька утверждает, что подпись не его, – тут же ябедничает Илья и с обожанием смотрит на жену. – Все, как ты говорила, Дашук.
– Я так и думала, – хмыкает Дашка, включая полковника, кем она, по сути, и является. Служит в Следственном комитете начальником отдела по особо важным. Хотя по внешнему виду вряд ли догадаешься. Высокая блондинка с короткой стрижкой и умным проницательным взглядом. Бюст даже на двойку не тянет, но, похоже, Алексина это не смущает.
– Так, – командует Дарья. – Мы это дело заберем к себе. Вызовем тебя на допрос, проведем почерковедческую экспертизу. Но я и так могу сказать. Очень похоже, но подпись не твоя, Гор. Вот видите, – Дашка тыкает наманикюренным пальцем в филькину грамоту, распечатанную на бланке клиники. – Кто-то легко расписывается за тебя. Видишь, какие взмахи? Почти на автомате. А вот хвостики выводят чуть под наклоном. Вспомни, Вадик, есть же кто-то, кому ты доверяешь черкнуть за тебя закорючку?
– Нет, – мотаю я головой. – Я категорически против всяких подделок. Дядя Игорь Пирогов в этих вопросах прошаренный. И он меня многому научил поначалу. Трудно кому-то что-то доказать, если подпись фальшивая. У моих замов оформлено право подписывать документы. А соответственно, нести за них ответственность приходится им самим.
– У тебя подпись сложная, – вздыхая Дарья. – Все эти крючочки и завитушечки пока выведешь. Вероятно, кто-то долго и упорно тренировался. Скорее всего, этот человек в твоем окружении…
– Кирилл в школе ловко подделывал мою подпись в дневнике, – горько усмехаюсь я, вспоминая сына. Снова чувствую едкую боль в груди. – А больше и некому. Почему ты подозреваешь кого-то из близких? Человек мог увидеть мой автограф где угодно и воспроизвести его как графический объект.
– Такие умельцы у нас все на учете, – загадочно улыбается Дарья. – Но я имею в виду близкий круг, Вадик. Это те самые люди, кто постоянно видит, как ты расписываешься. Подумай. Может, удастся вычислить.
– Подумаю, – улыбаюсь я, понимая, что это дело сильно ударит по репутации клиники и моей собственной. Просто сейчас ничего на ум не приходит.
Я гляжу на Алексиных, моих друзей юности, и невольно замечаю мимолетный взгляд, что Илька бросает на жену. И словно слышу короткую команду «Скажи ему, Дашук!».
Дарья молча кивает мужу и, тяжело вздохнув, замечает.
– В полицию уже поступило несколько заявлений от жертв. СК пока не вмешивается, но документы, предоставленные Арно для получения сертификата, мы проверяем. Дипломы, на первый взгляд, вроде настоящие, а чуть копни…
– У меня в клинике такой «специалист» не работал. Я бы его с ноги вышиб, – бурчу я недовольно. – Вы меня не первый день знаете. Эта история плохо пахнет. Для меня лично, для клиники. Поэтому, Даша, можешь рассчитывать на мое всяческое содействие.
Хозяйка дома кивает, но каждому из нас понятно, что если разразиться скандал, выйти из него чистеньким не получится. Взрывной волной накроет меня, клинику и даже Ильку Алексина.
Он провожает меня до машины, смотрит жалостливо и, по-свойски хлопнув по плечу, выдает.
– Как вся эта муть уляжется, нужно будет встретиться, шашлыков поесть.
Мне давным-давно известен немудреный птичий язык наших чиновников, и фраза, брошенная Ильей, означает следующее.
«Пока вся эта муть не уляжется и не забудется, нам лучше не общаться».
– Да, – киваю я. Правила игры никогда не меняются. – Я женюсь, Иля. Хорошенький подарок на свадьбу.
– На ком? На Лидке? – недоверчиво спрашивает Алексин, и я вижу, как на его лице проступает плохо скрываемое любопытство.
– Нет, – улыбаюсь таинственно и, проведя пятерней по затылку, добавляю с легкой усмешкой. – На вдове Кирилла.
– Оно и правильно, – криво ухмыляется Илья. – И койку кто-то согреет, и на ребенка все права получишь автоматически. Стратег ты, Гор, ох стратег!
Глава 14
Ольга
Каждый из нас, как бы это банально ни звучало, состоит из двух половинок. Папы и мамы. Держала ли я злость на отца, ушедшего от нас с матерью к богатой тете? Обижалась ли на него, что он дает на мое содержание какие-то десять тысяч рублей в месяц, а сам разъезжает на Ламборджини? Честно говоря, да. Пока лет в шестнадцать не поняла, что он очень бедный человек. Ни своего угла, ни даже «копейки» под задницей. Все, буквально все было заработано Терезой, вернее ее покойным мужем. И пусть у нас с мамой порой хватало только на хлеб и макароны, но я не чувствовала себя обделенной. Мама во мне души не чаяла, а я обожала ее. И хоть каждая обновка тщательно планировалась, но какую же она доставляла радость. Став старше, я пыталась понять, почему отец ушел, не оглянувшись. Если любишь, так никогда не поступишь. Порой мне казалось, что мы ему совершенно не нужны, а иногда возникало ощущение, что Тереза околдовала его, как Снежная королева мальчика Кая. Но мама никогда не претендовала на роль Герды. Так себе судьбинушка. Она не перестала любить своего непутевого Колю и никогда не осуждала его. Возможно поэтому я выросла, не чувствуя к нему ничего кроме жалости. Странный инфантильный мужик без внутреннего стержня. Может, и хорошо, что он отчалил по глупой молодости. Иначе бы ей на смену пришло пьянство или, того хуже, наркотики. Мама бы по своей воле никогда не ушла и отца бы не выгнала. И нам бы с ней пришлось терпеть ад и убеждать себя, что это и есть настоящее счастье. Теперь, когда Коля помирает в каком-то навороченном хосписе, я снова пытаюсь понять, что испытываю к этому человеку. Жалость и равнодушие. Как и любого другого из онкобольных, мне его безумно жаль, но сердце не заходится от горечи скорой разлуки, душа не болит, что уходит отец. Просто посторонний человек. А вот мама, сидя в кресле напротив, наоборот, сильно расстроена.
– Как я дальше одна жить буду? – причитает она. – Вроде осталось совсем чуть-чуть.
Мне хочется закричать, всплеснуть руками, заходить по комнате. Смахнуть горшок с китайской розой с окна. Но я сижу сиднем и спокойно наблюдаю за Робертом, играющим на полу с Бимкой.
– Ты бы к нему сходила, Оля, – просит мама. – Уважь человека перед смертью.
– Мам, – мотаю головой я и уже собираюсь припомнить ей все наши злоключения – рваные сапоги, которые приходилось клеить и переклеивать самим, поскольку и на ремонт денег не хватало. Платья маминых подружек, перешитые на меня. Или купленную без разрешения заколочку. Мама тогда ничего не сказала. Не отругала даже. Только мне до сих пор стыдно. Я молчу, не желая с ней ссориться. Немного жалею, что бросила больного Вадима. Но и маме сейчас не говорю о предстоящем замужестве. Духу не хватает признаться. Да и момент совершенно не тот.
– Я тебя очень прошу, Оля, – говорит мама, заламывая руки. – Пусть Коленька уйдет с миром. Сходи к нему, пожалуйста. Поговори. Прояви милосердие.
– Хорошо, – киваю я, хотя реально никуда идти не хочется. Но и объяснить маме свою позицию я не могу. Не хочу ее обижать. А если промолчу, как обычно, то она завтра снова вернется к этой теме, искренне не понимая, почему я не желаю видеть ее дорогого Коленьку. – Я схожу, – говорю тихо. – Где он лежит? И как туда попасть?
– Ну и хорошо, – повеселев, тараторит мама. – Здесь недалеко, Оленька. Пару кварталов пройти. Но ты же на машине… Значит, еще быстрее управишься.
– А часы приема? – спрашиваю я, все еще надеясь соскочить.
– Это же частная клиника. Там в любое время можно прийти к умирающему. И само здание больше напоминает пятизвездочный отель.
– Наверное, Коле уже все равно, – пожимаю я плечами и, поднявшись, говорю Роберту. – Сыночек, я скоро вернусь.
Дорога много времени не занимает. В отделанном мрамором холле, где в середине бьет фонтан, а по краям стоят многочисленные статуи, я расписываюсь в журнале охраны и поднимаюсь на пятый этаж в новомодном лифте с прозрачными дверцами. Наблюдаю, как за стеклом медленно проплывают полукруглые балкончики, выходящие в холл, и роскошная красавица-люстра с множеством светильников, освещающих несколько этажей. На ватных ногах выхожу на точно такой же балкончик, где меня уже ждет миловидная и строгая медсестра.
– Здравствуйте, Ольга, – натянуто улыбается она. – Вы вовремя пришли. Сейчас каждая минута на счету.
Я киваю, сжав губы. Даже понятия не имею, что говорят в таких случаях. Но покорно иду рядом и вслед за медсестрой захожу в просторную светлую комнату, которую язык не повернется назвать палатой. Отец, высохший и изможденный, смиренно подставив руку под капельницу, лежит на высоких подушках. А рядом хлопочет тетя Света, его старшая сестра.
– Явилась, не запылилась, – шипит неласково.
– Выйди, Света, – тихо командует отец. – Оставь меня с дочерью.
ЛЮБИМАЯ НЕВЕСТКА. Рассказ
«Горько, горько!» — шумела деревенская свадьба. Валентина торжествующе смотрела на сидящих за столами односельчан. О, она прекрасно знала, как эти старухи, бабы и даже мужики настраивали мать Николая против его женитьбы, называя Валентину гордячкой и ленивой.
— Не бывать этой свадьбе, — говорили между собой и подруги, — не сможет Валентина долго скрывать свой гонор, Николай быстро ее раскусит.
А она? Она была с Николаем доброй, ласковой, уступчивой. С его матерью в церковь каждое воскресенье ходила, стояла там как свечечка. И мать скоро только Валечкой ее и называла. Наговоры слушать не хотела и согласие на женитьбу сына дала сразу.
Вошла Валентина в дом мужа любимой женой и невесткой. Но правы оказались подруги: быстро стал проявляться характер Валентины — самолюбивый, неуживчивый.
Весь уклад жизни семьи Николая пришелся ей не по душе. В доме его родителей было всего много: молока, мяса, солений-варений, но как-то незаметно все расходилось по родственникам, друзьям, знакомым и одиноким старушкам. И Николай был воспитан так же. Получив от высокого начальства машину и именной трактор как лучший бригадир трактористов области, он на этом тракторе привозил односельчанам, и особенно старикам, дрова и сено, не требуя никакой оплаты. На том же тракторе вспахивал огороды под картошку.
Возмущал Валентину и их семейный обычай проводить воскресные дни. Еще с вечера свекровь заводила тесто и рано утром стряпала пироги. И после воскресной службы в церкви вся семья Николая, включая двух замужних сестер с мужьями и детьми, собиралась за столом в родительском доме.
Под шум самовара звучали нескончаемые разговоры, шутки, смех. Потом дочери быстро перемывали посуду, о чем-то шушукались с матерью, мужчины договаривались о вечерней рыбалке…
И только одна Валентина не принимала участия в этой оживленной суете: не ее гости, с какой стати за ними ухаживать.
Первый конфликт произошел, когда Николай получил деньги и, как всегда, вручил их матери. Валентина так на него посмотрела, что мать, заметив, сказала:
— Ну, сын, теперь у тебя есть молодая хозяйка, вам и решать, на что деньги тратить, — и протянула их Валентине.
— Уж как-нибудь разберемся! — недобро усмехнулась невестка. — Тому же Николаю куртку купим, а то он у вас ходит, как бедный родственник. А какие деньги получает!
— Что ты, Валя! У меня все есть, необходимое мама покупает, — постарался смягчить слова жены Николай.
— Я что, не вижу куда деньги уходят — по родственничкам и убогим старушонкам. Да и гости каждую неделю! — не могла уже остановиться Валентина.
— Ну это ты напрасно, Валюта! — расстроилась мать. — Ведь мы с отцом еще работаем. Тоже деньги получаем.
— Какие деньги! — отмахнулась Валентина.
— Хозяйство держим, — обиделась мать, — корову, поросят, кур вон сколько. Да и Николай без денег никогда не оставался.
Это был первый неприятный для Николая разговор. Дальше — больше… Мира в доме не стало. Все чаще Валентина поднимала вопрос о постройке для них своего дома. И родители согласились отделить сына.
Строили всем миром. Быстро возвели дом, да еще какой — двухэтажный, с балконом и верандой. Новоселье всем селом отмечали, родители поросенка забили.
Мать хотела передать невестке кое-какую живность, но та даже засмеялась:
— Вот еще, буду я с навозом возиться! Да и много ли нам надо? Купим.
— Что ты, Валя! — удивилась мать. — Да берите, сколько хотите. Чай не чужие.
Валентина не чувствовала благодарности родителям Николая, а когда мать что-нибудь приносила, вместо спасибо бросала: «Поставьте там, на столе».
Зато когда материнские продукты подходили к концу, недовольно выговаривала мужу. Тогда Николай предлагал жене пойти к родителям и взять все, что нужно.
— Вот еще, стану я просить! — отрезала она.
Николай видел, как изменилась его ласковая невеста. Валентина становилась все капризней и требовательней.
«Видно, правы были друзья и сельчане, когда отговаривали меня от женитьбы!» — огорченно думал он.
Но родился Максимка, и Николай был счастлив. Бабушка оставила работу, чтобы помогать невестке и больше быть с внуком.
Подрос Максимка, устроили его в ясли. У Валентины свободного времени прибавилось. Библиотека, где она работала, открывалась всего три раза в неделю. Хозяйством она по-прежнему не занималась. Иногда, особенно в горячую пору, даже обед не готовила: Николая в поле накормят, Максимку — в саду. Сунет мужу какой-нибудь бутерброд, и довольно…
Сама попьет чаю с булками и домашней колбасой, принесенной свекровью, и смотрит сериалы по телевизору. Так и жили.
Но случилось несчастье. Ехал Николай на тракторе по лесной дороге и вдруг откуда-то неожиданно мальчонка прямо под колеса выскочил. Николай резко повернул и врезался в дерево. Привезли его домой ни живого ни мертвого. Потом отправили в областной центр, а оттуда — в Москву.
Горько плакали две женщины, старая и молодая, обняв друг друга. Молились обе в церкви.
— Господи! — молила старая. — Забери меня, я уже пожила, но спаси сына моего!
— Господи! — рыдала Валентина. — Накажи меня, гордую и непокорную, и спаси мужа моего! Стану я новой Валентиной!
И звучал деревенский колокол — то сельчане молились о здравии Николая.
В ближайшем монастыре заказали сорокоуст, и сорок дней монахи молились о рабе Божием Николае, который не пожалел своей жизни ради спасения чужого ребенка.
А в далекой Москве врачи делали сложнейшие операции, и ангелы помогали им.
И вымолили… Через два месяца вернулся Николай живой и здоровый. Ломились праздничные столы, и радостные сельчане кричали: «Горько, горько!» Ласково смотрела на знакомые лица Валентина.
А в субботние дни теперь она заводила тесто и рано утром пекла пироги. И после утренней службы вся семья Николая, его сестры с мужьями и детьми, отправлялись к Валентине пить чай с пирогами. Под шум самовара звучали нескончаемые разговоры, шутки, смех. Потом золовки быстро перемывали в кухне посуду и о чем-то шушукались с матерью и Валентиной.
Каждый день весной, летом и осенью Валентина доила корову и относила свекрови и сестрам Николая молоко, творог и сметану. И одиноких старушек не забывала — всем хватало.
Вместе со свекровью делала Валентина всякие домашние заготовки — соленья-варенья. И не было у той помощницы лучше любимой невестки.
Борис Ганаго, «О промысле Божьем»