Какая часть сказки позволяет причислить ее к самым древним сказкам волк и лошадь

Тайны Пугачёвского бунта, очень интересная информация:  

http: //storyo.ru/368-tajjny-pugachevskogo-bunta.html  

Пушкинская «История пугачёвского бунта» — потрясающая вещь.  

http: //www.bibliotekar.ru/pushkin-pugachev/index.htm  

Статья Марины Цветаевой «Пушкин и Пугачёв» — это лучшее, что было написано на эту тему: http: //tsvetaeva.narod.ru/WIN/prose/pugachev.html  

«Какой же Пугачев — настоящий? Тот, что из страха отдал на растерзание любимую женщину и невинного младенца, на потопление — любимого друга, на удавление — вернейшего соратника и сам, в ответ на кровавый удар по лицу, встал на колени?  

Или тот, что дважды, трижды, семижды простил Гринева и, узнав в толпе, в последний раз ему кивнул?  

Что мы первое видим, когда говорим Пугачев? Глаза и зарево. И — оба без низости. Ибо и глаза, и зарево — явление природы, «есть упоение в бою» , а может быть, и сама Чума, но — стихия, не знающая страха.  

Что мы первое и последнее чувствуем, когда говорим Пугачев? Его величие. Свою к нему любовь.  

Так, силой поэзии, Пушкин самого малодушного из героев сделал образцом великодушия.  

В «Капитанской дочке» Пушкин — историограф побит Пушкиным — поэтом, и последнее слово о Пугачеве в нас навсегда за поэтом».  

Пушкин нам Пугачева «Пугачевского бунта» — показал, Пугачева «Капитанской дочки» — внушил. И сколько бы мы ни изучали и ни перечитывали «Историю Пугачевского бунта» , как только в метельной мгле «Капитанской дочки» чернеется незнакомый предмет — мы всё забываем, весь наш дурной опыт с Пугачевым и с историей, совершенно как в любви — весь наш дурной опыт с любовью.  

Ибо чара — старше опыта. Ибо сказка — старше были. И в жизни земного шара старше, и в жизни человека — старше. Ибо Пугачева мы знали уже и в Мужик-сам-с-Перст, и в Верлиоке, и в людоеде из Мальчика-с-Пальчика, рубящем головы собственным дочерям, и в разбойнике, от которого Аленушка прячется за кадушку с маслом, во всех людоедах и разбойниках всех сказок, в сказке крови, нашей древней памяти.  

Пушкинский Пугачев («Капитанской дочки» ) есть собирательный разбойник, людоед, чумак, бес, «добрый молодец» , серый волк всех сказок.. .и снов, но разбойник, людоед, серый волк — кого-то полюбивший, всех загубивший, одного — полюбивший, и этот один, в лице Гринева — мы.  

И если мы уже зачарованы Пугачевым из-за того, что он — Пугачев, то есть живой страх, то есть смертный страх, наш детский сонный смертный страх, то как же нам не зачароваться им вдвойне и вполне, когда этот страшный — еще и добрый, этот изверг — еще и любит.  

В Пугачеве Пушкин дал самое страшное очарование: зла, на минуту ставшего добром, всю свою самосилу (зла) перекинувшего на добро. Пушкин в своем Пугачеве дал нам неразрешимую загадку: злодеяния — и чистого сердца. Пушкин в Пугачеве дал нам доброго разбойника. И как же нам ему не поддаться, раз мы уже поддались — просто разбойнику?  

Дав нам такого Пугачева, чему же поддался сам Пушкин? Высшему, что есть: поэту в себе. Непогрешимому чутью поэта на — пусть не бывшее, но могшее бы быть. Долженствовавшее бы быть. («По сему, что поэт есть творитель…» )